Как всегда.

Пробую встать. Усилий не хватает. Не могу приподняться. Не могу опереться. Не могу ни за что зацепиться. А Сёма видит. Знает, что не встану. Не сейчас. Помогает. Поддерживает. Проверяет, смогу ли стоять сам. Я валюсь, как марионетка. Сёма держит. Отводит до кухни. Там жарко. Душно. Пахнет жареным яйцом.

Запах едкий. Сильный. Он врезает в мозг и приносит острую боль. От него тошнит.

Я закрываю глаза. Замираю. Перестаю дышать. Сёма что-то спрашивает. Не слышу. Пытаюсь открыть глаза. Посмотреть на него. Но не вижу. Расплывается. Желудок сокращается. Брыкается. Рот наполняется слюной. Ещё немного и вырвет.

Меня трясёт. Я падаю на пол. Открываю рот. Из него течёт слюна. Я задыхаюсь. Запах продолжает резать. Желудок – толкать волны. Из глаз идут слёзы. Меня пережимает. Сёма что-то говорит. Держит за плечо, чтобы я не завалился. Не задохнулся. Пытаюсь сделать вздох. Не получается. Слюна ещё течёт. Желудок работает. Но меня не тошнит.

Это продолжается несколько минут. Потом прихожу в себя. Запах пропадает.

Смотрю на Сёму. Он ещё держит меня. Смотрит и опять спрашивает, как я.

Ему не противно? Не мерзко?

Я продолжаю плакать. Ничего не говорю. Смотрю на него и плачу. Он только трепет по плечу.

Усаживает на стул, сам вытирает с пола. Мне стыдно. Это должен делать я. Но только слежу за ним. Он не выглядит усталым или раздражённым. Для него это кажется нормальным. Будто ничего такого нет.

— Кирилл, — зовёт, а я поднимаю глаза.

Салфеткой Сёма вытирает моё лицо. Губы. Подбородок. Берёт другую и вытирает щёки.

— Чуть не стошнило, да? У самого такое пару раз было. Неприятная фигня. — Сёма меняет салфетку и вытирает под глазами. Потом лоб. Я вспотел. — Из-за чего? — спрашивает он, а я смотрю на плиту. — Из-за запаха? Извини, не подумал. Сейчас окно открою.

Хочу сказать, что уже привык. Но не успеваю. Сёма дёргает занавески. Свет бьёт по глазам. Я отвожу их в сторону. Сёма открывает окно. С улицы тянет ветер. Там шумят деревья и кричат дети. Почти безвредно. Потом ставится темнее.

Сёма наливает чай и присаживается рядом.

— Наверное, тебе что полегче надо, — он говорит о яичнице. Нужно сказать, что я съем. Не сейчас. Потом. Но съем. Ему не нужно думать об этом. — Бульон сварить, что ли? — Сёма думает, а я хочу сказать, что не надо.

Не надо столько тратить на меня. Не надо следить за мной. Займись своей жизнью. Не беспокойся обо…

— …мне, — жалко выдавливаю, а Сёма смотрит. Мои первые слова.

— Извини, что? — тихо спрашивает он, а мне стыдно.

Опять текут слёзы.

Разве я сделал что-то, чтобы заслужить заботу? Лишь помню, что мы познакомились в универе, я рассказал ему что и где, к кому лучше обращаться за помощью, с кем лучше не вступать в конфликты. Потом узнал, что он мой сосед. Разве было что-то ещё? Мы общались по-особенному? Ничего не помню. Словно ничего и не было.

Возможно, так. Ведь я не помню.

Голова начинает гудеть.

— Кирилл?

Сёмин голос близко. Он совсем не похож на него. Он добрый. Нежный. Он беспокоится обо мне. А я ничего не могу дать взамен. Не могу быть для него хорошим собеседником. Я даже сказать не могу, что меня тошнит от запаха. Не могу поблагодарить. Не могу позаботиться о нём. О себе. Не могу убраться дома. Не могу приготовить поесть. Не могу поесть. Не могу встать.

Ничего не могу.

Вернуть долг подавно. Могу только брать. И отбирать.

Я делаю вдох. Смотрю на Сёму. Открываю губы, а горло сжато. Двигаю челюстью вверх-вниз, а звук выдавить не получается. Больно. Я пытаюсь. Всеми силами. Настолько, что голова болит сильнее.

— Всё нормально, — говорит Сёма, — не заставляй себя.

Утешает. Снова трепет по плечу. А я склоняю голову.

Мне жаль, что я ничего не могу сделать. Никак не могу ему помочь. Не могу взять себя в руки.

Меня тянет вниз. Я утыкаюсь лбом в Сёмино плечо. Хочу прижаться. Хочу, чтобы он не уходил. Всегда был со мной. Чтобы он больше не приходил. Хочу, чтобы Сёма защитил меня. Хочу, чтобы всё это закончилось.

Сёма касается спины. Для меня это как согласие.

Он лучше меня знает, что мне нужно. Он приходит тогда, когда я ничего не могу сделать.

Он спасает меня.

Когда отпускает, улыбается. Слабо. Мало. Со мной он никогда не улыбается от души. Никогда не смеётся. Не шутит. Не говорит много. Всё из-за меня. Из-за того, что он видит во мне. Видит, что со мной делают.

Он знает, что происходит, но не спрашивает об этом. Жалеет меня. Не издевается. Не говорит, что я не могу защитить себя. Что я жалкий слабак. Что мне остался один путь.

Сёма принимает меня. Помогает, каким бы ничтожным и безобразным я не был. И приходит ко мне.

Я рад этому. И это я не ненавижу.

Если бы я не был таким, Сёме бы не пришлось заботиться обо мне. Если бы всё было нормально, мы бы просто общались. Может, стали бы друзьями. Может, были бы хорошими знакомыми. Но он бы не видел того, кем я стал.

Чем мне приходится быть. И каждый раз на грани.

Когда мне становится лучше, я хочу показать это Сёме. Но каждый раз не успеваю. Или рано прихожу. Или поздно. А ещё возвращается он, и я возвращаюсь к лежачему, парализованному состоянию. В слезах и соплях. В синяках и сперме. С разбитым носом или губой. С синяком вокруг глаза и следами пальцев на шее. И Сёма это видит. Не обращается со мной как с мусором, жалеет и помогает.

Он не думает, что помогает зазря? Что я снова окажусь в таком состоянии? Снова ничего ему не скажу? Снова буду молчать и рыдать, а ему придётся это терпеть? Разве он хочет этого? Он не хочет быть там, где всё хорошо? Где нет такой грязи? Где это всё не по-настоящему? Где такие, как я, слухи из новостей?

Сёма достаёт курицу из морозилки. Я не помню, что покупал её. Размораживает в микроволновке. Отрезает часть. Закидывать в бурлящую воду. Часть кладёт в пакет и убирает в морозилку. Что-то поворачивает на плите. Потом смотрит на меня. Напряжённо. Равнодушно. Вздыхает и возвращается ко мне.

— Выпей, — Сёма берёт кружку и подносит к губам.

========== 4. Семён ==========

Сегодня Кирилл пытался быть более активным, чем когда бы то ни было. Правда, активность его ни к чему не привела. Он пытался что-то сказать, но даже этого не смог. Я, когда смотрел на него, на его потуги, ощутил, что сам не в состоянии что-либо сказать. Его состояние заразительно. Словно то, что переживает он, я переживаю вместе с ним. Только и остаётся, что говорить: «Всё нормально», хотя и так понятно, что ни черта не нормально.

Кто вообще будет так говорить после того, как увидит изнасилованного человека? Когда придёт именно тогда, когда это насилие закончилось? Когда будет наизусть знать все старые синяки и считать новые, которые всё время появляются?

Я выдыхаю через силу.

Это нужно заканчивать. Больше не выдержу.

Было тупо думать, что подобное я смогу выдержать. Не надо было соваться. Не надо было ничего узнавать. Надо было действовать по расписанию и не лезть тогда, когда никто не просит.

Чувствую себя последней мразью. Мало того, что не обращаюсь в полицию, ещё и веду себя так, будто ничего не замечаю. Как не замечаю, я всё делаю, чтобы хоть как-то облегчить состояние Кирилла, значит, всё знаю, просто вида не показываю. Если бы так обращались со мной, я бы не знал, из-за чего мне должно быть дерьмовее: оттого, что меня насилуют и кидают каждую неделю, или оттого, что есть человек, который знает, что со мной происходит, но ничего не делает, чтобы помочь.

Ненавидел бы обоих.

А сейчас я ненавижу только себя.

Хорошо устроился. Хорошо прикрылся. Хорошо делаю вид, что эта срань имеет какое-то отношение к нормальности.

Я тот ещё урод, если подумать. Ну и пусть так. Я уже своего натерпелся, неужто нельзя пожить мирно и тихо? Побыть студентом, который злится на преподавателей, а с однокурсниками встречается выпить?