Увидев, как юноша в дорогом сюртуке закутывает Янь Фэй в плед, целует её макушку, гладит неровные пряди и говорит слова любви, девушка наполнилась счастьем, как будто ради этой прекрасной картины тепла, заботы и достатка она прошла весь этот извилистый и сложный путь.
— Мы увезём вас, родная, с вами всё будет хорошо, — нашёптывал Син Цю, унося на руках невесту в карету.
Метель продолжала бушевать, но сквозь неё легко проходили подготовленные сильные мужчины, именно поэтому за собой они вели исхудавших и сломленных женщин, чтобы усадить в сани или верхом на резвого скакуна.
Тем временем монастырь полыхал, его колокольни рушились, потолок обваливался стремительно, готов был скоро встретиться с землёй и придавить не успевших убежать. Морозная стихия не в силах была потушить этот дьявольский огонь, она лишь только раззадоривала его, делала сильнее, неистовее.
— Син Цю, ребёнок, — сухими губами произнесла Янь Фэй, когда её усадили в карету, укрывшую тело монахини от режущего ветра и колючего снега. — У нас будет ребёнок.
— Родная, я счастлив, я безумно люблю тебя, ты знаешь? — еле скрывая слёзы, парень поцеловал руку, покрытую шрамами от пальчиков до локтей. — Только, прошу тебя, выживи, не закрывай глаза, будь со мной, хорошо?
— Не уходи больше, пожалуйста, — Янь Фэй выглядела побеждённой, но не сломленной. Хоть Син Цю и нужно было руководить спасательной операцией, он захлопнул дверь кареты и прижал к себе тело невесты; он не мог позволить себе покинуть засыпающую монахиню, не мог отказать в просьбе остаться. Как же давно они ждали этого воссоединения, как же давно они о нём мечтали.
— Я должен был забрать тебя в тот день, но я был глупцом. Мне не искупить греха, это я тебя погубил.
— Тшш, молчи. Тут так тихо, я слышу лишь, как твоё сердце бьётся, и мне этого достаточно.
На улице возобновился переполох, Син Цю пришлось наблюдать за ним из окна, затуманенного снегом. Люди столпились недалеко от центральной колокольни, устремив взгляды ввысь. Что-то их напугало, они не могли оторваться от языков пламени, достигнувших неизвестный силуэта наверху.
— Там человек! Девушка! Она сейчас сгорит!
— Она хочет прыгнуть, ловите её!
Сян Лин прижала красные руки к лицу, не отрывая взгляда от знакомого красного свечения. Как будто лишь глаза этой девушки, казалось, такие маленькие, могут осветить всю деревню. Кухарка позволила отвести себя к саням, но вдруг, когда оставалось только лишь сесть и съехать со склона, она оттолкнулась, вырвалась из зыбучих снежных песков и побежала к огненным вратам.
— Ху Тао! Это Ху Тао! — все монахини и послушницы всполошились; это не могла быть Ху Тао, она умерла! — Спасите её, пожалуйста, это она, точно она, я знаю! ВЛАСТЕЛИН. СПАСИ ЕЁ, Я УМОЛЯЮ ТЕБЯ! — монахиня кричала во всё горло, пока мужики оттаскивали её из пекла, лизнувшего и без того красные больные руки.
Колокольня начала рушиться, силуэт на ней покачнулся и упал в пламя, разломав последние хрупкие доски, оставшиеся от потолка. Красное свечение потухло, и глухой звук опавших кирпичей словно забил гроздь на крышке гроба неизвестной девушки. Сян Лин плакала, не могла смириться с тем, что никто ей не поверил, и настоятельницу просто бросили умирать.
После подсчёта всех спавшихся, Син Цю объявил, что погибла аббатиса Нин Гуан и одна неизвестная девушка, сиявшая красным.
***
Гань Юй ждала госпожу в комнате, в которой никогда бы не хотела провести остаток ночи, поэтому мысленно просила Ху Тао поскорее вернуться и рассказать, как всё прошло. Молитва Мораксу могла затянуться на долгие часы, и девушка смиренно легла на жёсткий и колющий матрас, изредка поглядывая на закрытую дверь. Гань Юй привыкла ждать кого-то долго-долго, но ей никогда не нравилось это чувство; оно напоминало одиночество, которого девушка так старательно пыталась избегать.
В комнате поднялся настоящий дубак, кирпичные стены покрылись инеем, а тело дворянки невольно начало колотить, и это раздражало. Гань Юй начало казаться, что аура Ху Тао исчезла, и это побудило лесного духа подняться с постели, выйти из комнаты, не в силах более вынести слепого ожидания. Девушка сильно удивилась, когда поймала молодую госпожу на лестнице, она была бледна и даже, находясь к Гань Юй на расстоянии вытянутой руки, не излучала жизни. Внутри неё что-то умерло.
Ху Тао честно призналась, что хочет сжечь монастырь и сделает всё, чтобы закончить этот кошмар без жертв. Молодая госпожа обрисовала весь план, который, казалось, никак не мог всплыть в её голове. Гань Юй к своему страху предположила, что это Моракс её надоумил, и пыталась отговорить, но монахиня твёрдо всё решила. Она хотела сделать лучше для всех и считала поджёг единственным верным решением. Ху Тао оставила Синь Янь записку, чем-то похожую на ту, что получила русоволосая в один осенний день. Девушка верила, что чужестранка спасёт Янь Фэй и оставила дверь в подвал открытой.
Молодая госпожа прекрасно понимала, что оставить монастырь полыхать — слишком опасно и приказала Гань Юй спуститься в город и привести к зданию отряд рыцарей. Сделать это она должна была прямо сейчас, когда монастырь оставался таким же сырым и тёмным, чтобы помощь успела подоспеть вовремя. Служанка была готова сделать всё, даже если была не согласна со своей госпожой, но оставался нерешённый вопрос: что будет делать Ху Тао? Подожжёт монастырь и сбежит в лес? Девушка лишь мягко улыбнулась и попросила Гань Юй поторопиться, а сама пошагала на второй этаж.
Всё случилось быстро, монахиня сама не успела уследить за пожаром, охватившим весь монастырь и храм. Было так горячо и так больно, где-то внизу девушка слышала крики, скрежет от горящего дерева. Желая увидеть всё до конца, Ху Тао поднялась на колокольню и осталась там, сражаясь с потоками ветра, желающими как будто скинуть её вниз. Колокольня обрушилась — и вот, русоволосая уже падает вниз.
Ху Тао не в первой было умирать, даже жутко, что это стало чем-то привычным, но в этот раз было больно: не от того, что пламя захватило её тело, и оно разбилось наземь, а от нарастающего чувства вины за всё, что девушка заставила других пережить. Летя вниз, она сверху сквозь туман глядела на свою семью, не отрывающую от неё глаз, и это мгновение прервалось мимолётной адской болью. Тело Ху Тао проткнула балка, потолок обвалился, и она нырнула в горящий котёл, всё ещё глядя куда-то в сторону своих родных.
Монахи говорили: «Если в огне Дьявола увидишь — грешен ты». Девушка до последнего держала глаза открытыми, ища рядом с собой чудовище, наблюдающее за ней. И оно появилось. Страшное склизкое и рычащее нечто закрыло проход и выглянуло своим рылом из столба огня. Со слезами на глазах Ху Тао сгорела, и дом похоронил заживо двух аббатис, двух грешниц, закончивших свой путь одинаково. Дороги их были различны, решения и мысли никогда не пересекались, но итог был таков: грешники все сгорают в одной могиле, чтобы потом пойти Дьяволу на ужин.
Жизнь Ху Тао оборвалась, мысли потухли на долгие часы, пока самой девушке казалось, что она просто спит и наконец-то может насладиться небытием, абсолютной смертью. Как вдруг монахиню бесцеремонно разбудили, глаза её начали разбегаться, мысли не находили огня и Дьявола рядом с собой, стало страшно от неопределённости: где же она теперь находится? Чистилище, ад или рай не могли выглядеть, как огромная комната с прудом внутри, с широкой кроватью и раскрытым возле неё балдахином. Глубокими вдохами Ху Тао успокоила дыхание и привстала на локтях, эфемерное тело, в котором даже сердце не билось, отозвалось болью, и молодая госпожа свалилась головой на подушку.
К горлу подступил ком, а глаза наполнились слезами, монахиня не могла вынести того, что она выжила после своего греха; что после всех злодейств, что она сделала, она очнулась здесь, в тёплой постели. Заколдованные слуги почувствовали пробуждение госпожи и тут же появились в комнате с лекарствами, едой и одеждой. Заметив слёзы Ху Тао, они сообща отреагировали, попытались утешить, как могли, но лишь раздраконили и, услышав в свою сторону крики «Убирайтесь!», исчезли.
