Чу Ваньнин позволял ему делать все это — и Вэйюй с каждым разом шел дальше, медленно проверяя на прочность границы дозволенного. Наивно полагая, что Ваньнин тоже ищет способ сблизиться — иначе почему не останавливал? Зачем вообще давал Мо Жаню хоть какую-то надежду?..

Чтобы в один момент отнять у него всё. Снова.

Мо Жань обхватил голову руками, чувствуя, как глаза наливаются кровью. Пытался дышать — но воздух как будто перестал насыщать кровь кислородом.

«Чу, мать твою, Ваньнин… разве не понимаешь, что стал моей навязчивой идеей? Неужели не чувствуешь, как по капле рушатся с твоей подачи стены в моей голове?!»

Эти стены Мо Жань выстроил для того, чтобы скрыть за ними собственное безумие.

Когда же это все началось? Шесть лет назад?.. Или все-таки раньше?

Вэйюй никогда не был уверен.

Возможно, впервые он почувствовал эту темную, беспросветную, тупую ярость когда был ребенком, брошенным на произвол собственным отцом. Тогда они с матерью остались без крова над головой — одни в незнакомом городе, без средств к существованию. У них не было денег даже на то чтобы купить лепешку, несколько дней оба не держали во рту ни рисинки. Мать была уже тогда больна — но он не придавал значения редким приступам удушающего кашля…

Все, о чем он думал — что у них наконец появится место, которое можно назвать домом.

Что придет кто-то, кто о них позаботится.

Но… конечно, его чаяния были напрасными.

Через какой-то месяц его матери не стало. Лихорадка, голод и жизнь на улице свели до последнего не оставляющую надежды женщину в могилу… она угасла в одно мгновение — как, бывает, резкий порыв может потушить только зажженную палочку благовоний, если пламя слишком слабое.

В одно мгновение ее глаза все еще хранили тепло улыбки, глядя на маленького мальчика, застывшего неподвижно у ее ног — а в следующую секунду эта призрачная улыбка слетела с ее лица подобно последнему опадающему лепестку.

Холодный, стекленеющий взгляд устремился в бесконечность и застыл.

Так Мо Жань впервые остался один. Брошенный неизвестным отцом сын, без средств к существованию, в промозглой дыре, без надежды на будущее. Беспризорное, никем не любимое дитя, глядящее на окружающий мир с все возрастающим презрением.

Он старался не вспоминать, как выживал все эти месяцы, и что ему довелось пережить. Всякий раз пытался отбросить болезненные осколки памяти подальше потому что знал, что, стоит им впиться в его сознание — и боль заберет последние крупицы человечности.

После того, как Сюэ Чженъюн подобрал его и усыновил, он продолжал еще несколько лет видеть кошмары о пережитом: пожар в одном из притонов, куда он иногда приходил переночевать в непогоду.

Иногда ему казалось, что он даже видит спички в собственных руках — но никогда не мог вспомнить, действительно ли сам учинил поджог?.. Сколько он себя помнил, он мечтал, чтобы это чертово место сгорело дотла.

Но мог ли он и вправду исполниться ненавистью настолько, что в какой-то момент попросту утратил контроль?..

Очевидно, кто-то верил, что так оно и было.

После пожара Мо Жань попал в колонию для несовершеннолетних преступников. Именно там Сюэ-старший работал психологом — и, по иронии, проникся к брошенному никому не нужному ребенку жалостью, потому что в итоге спустя полгода решился привести его к себе домой...

...Мо Жань опустил глаза на собственные руки.

Сколько раз он просыпался посреди ночи в доме Сюэ Чженъюна и задыхался от запаха гари, который, казалось, накрепко въелся в его кожу?

Сколько раз он крал нож из столовых приборов на кухне у госпожи Ван и прятал его у себя в вещах, опасаясь, что ночью на него нападут чтобы отобрать еду?..

Пару лет он продолжал жить в аду, балансируя на грани паранойи. Все время в страхе, что причинит вред людям, которые взяли его в свою семью. Сюэ Мэн, госпожа Ван, дядя Сюэ… все они стали для него первыми людьми, которым было не всё равно.

И все-таки он боялся, что к тому времени уже утратил человечность.

Что пересек точку невозврата и теперь никогда не сможет вернуться к нормальной жизни.

Он несколько раз пробовал сбегать, и старался проводить дома как можно меньше времени. Стремился утомлять себя физическими нагрузками чтобы увериться, что ночью усталость возьмет свое и у него больше не останется сил видеть кошмары.

Так он и начал заниматься балетом — поначалу безуспешно, потому что его тело, казалось, просто не создано для танца. Движения давались с трудом, а деревенеющие конечности едва слушались, не поддаваясь никакой растяжке.

Вэйюй прикрыл глаза, вспоминая тот день, когда ужасные сны, преследовавшие его столько времени, наконец прекратились.

День, когда он впервые повстречал Чу Ваньнина.

Наблюдая тайком за изысканным танцем подростка в белоснежных одеяниях, он, нескладный неумеха, полный бездарь, вопреки логике, почему-то совсем не чувствовал зависти. Все, что он мог — наблюдать за тем, как в сумерках пустого балетного класса стройный силуэт исполняет грациозные па, практически не касаясь пола, будто скользя по воздуху.

Тьма, все это время наполнявшая его разум болезненными видениями, на мгновение отступила — он больше не возвращался мысленно в ночь смерти матери, не видел перед собой пылающее зарево пожара, не чувствовал во рту тошнотворный привкус пепла.

Он как будто вовсе перестал быть собой — не способный оторвать взгляд от хрупких, наполненных таинством движений, тонких рук, высоко поднятого в воздух подбородка и длинных, темных, словно бархат, волос, которые не были собраны в строгий пучок и просто свободно плескались дикими волнами.

Чу Ваньнин… тогда он первый заговорил с Мо Жанем. Сам предложил ему свою помощь.

Если бы не это, Вэйюй никогда бы не осмелился к нему приблизиться. Юноша в белом слишком уж напоминал небожителя, и даже разговаривать с ним было немного страшно.

Казалось, не ровен час и этот темный, словно бездонный омут, взгляд, вопьется в самую душу, обнажая правду о Мо Жане. Все его прошлое — о котором он сам предпочитал не помнить…

«Чу Ваньнин, какого дьявола ты тогда появился в моей жизни?.. Почему позволил приблизиться к тебе — почему не остановил меня еще тогда?!..»

Но Мо Жань на самом деле уже знал ответ на этот вопрос.

Ваньнин в то время уже был глубоко травмирован — едва ли не сильнее самого Мо Жаня. Даже тогда, много лет назад, он никогда не подпускал своего маленького ученика к себе, удерживая дистанцию.

То, что Чу заговорил с ним первым, действительно было единственной ошибкой, которую совершил Юйхэн по отношению к нему.

«Сам не зная, ты взял в ученики чудовище…»

Его Чу Ваньнин… он был требователен к Мо Жаню, подчеркнуто корректен. Не давал поблажек, и говорил в лицо ему все, что думал, не смягчая острых углов.

Осыпал мальчишку едкими замечаниями — но в то же время Мо Жань видел, как его ледяной взгляд на секунду оттаивает, стоит ему только выполнить экзерсисы без помарок.

Мо Жань был слишком глуп и мал чтобы понимать причины подобного поведения своего юного учителя, а потому словно одержимый пытался получить одобрение Чу.

В его жизни больше не осталось места кошмарам прошлого — он посвящал себя занятиям, наивно полагая, что, если будет достаточно усерден, Чу Ваньнин смягчится и, возможно… улыбнется ему? Станет ему другом?.. Он тогда и сам не понимал, чего хотел.

Лишь в тот год, когда Чу Ваньнин выгнал его, он впервые начал смутно осознавать, что в том, как он смотрит на своего учителя, есть что-то неправильное. Он думал о нем слишком много и слишком часто. Засматривался на него тайком, полагая, что эти взгляды никто не замечает.

Ваньнин именно тогда и прекратил их индивидуальные занятия. Неужели что-то заподозрил?..

А потом была ужасная ситуация с Ши Мэем.

Мо Жань и сам не осознавал, что именно тогда так вывело его из себя: то, что Ваньнин так безразличен к происходящему, или то, что Ши Мэй и Чу находились вдвоем и между ними определенно происходило что-то, воскресившее в Мо Жане всю ту тьму, которая, как он считал, навсегда осталась в прошлом.