Мелодия вдруг стала тревожной и рваной, а кроваво-алые цветы теперь проецировались на обе фигуры, которые замерли на месте — и лишь серебристые вспышки струн наполняли пространство между ними подобно гигантской паутине, распростершейся над сценой бледными узорами сплетений.

Танцовщик в белом в резком прыжке-баллоне завис в воздухе, и в следующее мгновение струны окутали его неровным сиянием — лишь для того, чтобы в следующий миг он рухнул вниз, и кровавый цветок зловещим пентаклем расползся вокруг него, охватывая алыми лепестками все вокруг.

Темная фигура в это же мгновение оказалась в центре серебристых паутинок, которые теперь излучали багровое сияние.

Вэйюй.

Все это время он оставался неуловимым, но теперь перешел в наступление. Он скользнул к распростертому телу, а затем одним рывком дернул за одну из паутин — и бледная фигура тут же изящно приподнялась, как если бы неведомая сила управляла ею — а затем исполнила мягкий арабеск. Багряные цветы скользили по тонким рукам и бледному лицу. Сцена одновременно напоминала старинную шкатулку и театр марионеток — но кто был чьей марионеткой в этом танце?..

В следующую секунду последовал еще один «рывок» — и на этот раз танцовщик в белом оказался лицом к лицу с «тенью», а музыкальные переливы стали еще более тревожными. Теперь в них звенело нечто зловещее, как если бы струны вот-вот готовы были разорваться от напряжения.

Пара на сцене буквально сплелась в поединке яростных движений, которые попадали в такт незаметно сменившему гуцинь пульсирующему биту.

Каждое па, каждый толчок или поворот имел свое зеркальное отражение, как будто серебряные нити действительно их связывали в единое целое.

Головокружительные поддержки сменялись почти грубыми дисгармоничными элевациями, обрывающимися, когда струны снова взмывали вверх и опутывали белоснежную фигуру подобно сияющей сети, вспыхивающей алым.

Темная фигура в такие мгновения подхватывала танцовщика в падении, и пространство на мгновение застилала тьма. Лишь короткие алые проблески высвечивали два силуэта, сплетенные воедино серебряной паутиной.

Сцена была пронизана будоражащей темной чувственностью.

Когда же музыка наконец затихла, в огненно-красном отблеске лотоса были лишь двое: фигура в белом застыла в глубоком дропе, изогнув поясницу под невообразимым углом и соприкасаясь затылком с полом.

Темная фигура же склонялась к своему партнеру, как если бы стремилась поглотить его. Все серебристые струны были разом оборваны…

***

...Ваньнин медленно открыл глаза, и тут же дернулся, потому что осознал, что Мо Жань так и продолжает склоняться к нему, а его лицо все еще находится в нескольких миллиметрах от его собственного.

Казалось, их дыхание смешивается в один горячий поток, а тела могут вот-вот вплавиться друг в друга.

Взгляд Вэйюя все это время не отрывался от глаз Чу, а мягкие губы вдруг растянулись в дразнящей, немного хищной усмешке:

— А я ведь говорил, что сцена в павильоне Алого лотоса с наложницей Фэй —особенная...

«Точно. Он все еще в образе. Черт с ним!..»

Чу усилием воли заставил себя расслабиться и глубоко вдохнуть… Он вдруг особенно остро осознал, что, несмотря на то, что музыка стихла, в зале как-то до странного тихо — ни привычних перешептываний, ни комментариев Хуайцзуя.

Повернув голову, он наконец понял, что абсолютно все присутствующие, побросав свои прежние дела, откровенно пялятся на них с Мо Жанем.

Ситуация с каждой секундой становилась все хуже.

Даже Хуайцзуй, казалось, забыл, что собирался говорить, и только продолжал смотреть на Ваньнина с очень странным выражением лица.

— Мне нужно подняться, — выдавил из себя Чу, переводя взгляд снова на Вэйюя. — Ты не мог бы… — он не был уверен, что именно Мо Жань должен был сделать, а потому не договорил.

Отстраниться?

Перестать так агрессивно склоняться к нему?..

Прекратить пожирать его глазами?..

Во время их танца Ваньнину удалось полностью отключить восприятие. Он позволил себе перевоплотиться в предписанную ему роль — насколько ему позволяло воображение. Но теперь, когда он вернулся к своим чувствам, ощущать Мо Жаня так близко к себе, чувствовать его дыхание на своей шее, оказаться под его пронзительным взглядом — было выше его физических возможностей...

Вместо того, чтобы отстраниться, Вэйюй внезапно обвил Ваньнина за талию и одним резким рывком притянул к себе, принимая вертикальное положение. В это же мгновение Чу ощутил, как неистово колотится его собственное сердце, и как напряжено его дыхание.

— Что... ты творишь?! — прошипел он, задыхаясь, и тут же с силой толкнул Вэйюя в грудь, заставляя ослабить хватку.

— Вживаюсь в роль, — усмехнулся Мо Жань, а затем легко разжал руки, отступая. — Балетмейстеру Чу, должно быть, многое известно об искусстве переживания?

Ваньнин замер, поджимая губы. Мо Жань был прав — он слишком резко реагировал на произошедшее. В конце концов, действия юноши сейчас мало отличались от той же поддержки в танце — так почему он так всполошился?..

Очевидно же, что Мо Вэйюй был в образе.

Впрочем, Чу прекрасно знал ответ на свой вопрос: он ведь накручивал себя все утро — а теперь его нервное напряжение выливалось наружу, и он ничего не мог с этим поделать.

Между тем, Мо Жань идеально исполнял роль Императора Тасянь-Цзюня. Его мастерство, казалось, росло с каждым днем. Только благодаря его максимальной вовлеченности они и смогли совместно реализовать все эти технически сложные трюки, которые Ваньнин лично придумал только на прошлой неделе.

Более того, слова Мо Жаня об искусстве переживания были более чем корректными и находились в рамках рабочих отношений. Проблема заключалась только в восприятии самого Чу: сначала он надумал лишнего, а теперь шарахался от Вэйюя как от чумного...

Ему не стоило так дергаться. Ему вообще не стоило бы давать Вэйюю понять, что он чувствует к нему нечто большее, чем должен.

— Юйхэн!!! — вырвал Хуайцзуй балетмейстера Чу из тревожных мыслей. — Это было… что, черт возьми, ЭТО было?!

— Этот танец поставили мы с Мо Вэйюем, — спокойно ответил Ваньнин, наконец обретая подобие внутреннего спокойствия.

Теперь он вновь обрел былую уверенность, и даже его голос звучал тихо и в то же время одновременно отстраненно. Нотки паники окончательно исчезли, как если бы их и не было.

— Это было… это было лучшее, что случалось с моими глазами за последние годы! — Хуайцзуй неожиданно перевел взгляд на Вэйюя. — Молодой человек, я видел Вас в сольном танце, но в дуэте с Юйхэном… это нечто! — он продолжал сыпать восхищенными возгласами, но Ваньнин был намного сильнее обеспокоен тем, что все остальные танцовщики продолжали молча пялиться на него.

Особенно тревожило то, какое выражение лица было у Ши Минцзина: юноша выглядел так, словно увидел нечто, потрясшее его до глубин души. В следующую секунду он просто встал и вышел.

«Все-таки между ним и Мо Жанем что-то есть,» — мысленно заключил Ваньнин, отводя взгляд и рассеянно глядя себе под ноги.

Он вдруг почувствовал себя ужасно усталым, а головная боль, не тревожившая его с самого утра, снова вонзилась в виски.

В этот же момент по стечению обстоятельств в кармане завибрировал телефон. Как выяснилось, ему звонили из полиции чтобы сообщить, что его дом больше не опечатан, и он может вернуться к себе в любое время.

Как нельзя кстати.

Он понятия не имел, что стал бы делать, если бы ему пришлось возвращаться снова в квартиру Мо Жаня этим вечером.

— Это был мой последний танец на сегодня, — прервал все еще рассыпающегося в восторгах Хуайцзуя Ваньнин, чувствуя, что находится на переделе своих возможностей. — Я с утра не ел, и хотел бы уйти пораньше. Ты сможешь закончить прогон без меня?

В этот момент взгляд Мо Жаня, который продолжал слоняться без дела неподалеку, снова застыл на Чу в немом вопросе. Похоже, он все прекрасно расслышал.

— В каком смысле ты не ел с утра? Уже ведь вечер... — брови Хуайцзуя поползли вверх. — Что с тобой приключилось, Юйхэн? Не то, чтобы это отразилось на твоих навыках, но ты опоздал на пару часов, а теперь говоришь, что…