Муж вышел, сказав, что вернется через десять минут, но пропал на полчаса. Опаздывать – его привычка?

Я была предоставлена сама себе, получилось выровнять дыхание, успокоиться и даже не трястись от страха перед неизбежным, хотя колени все еще сталкивались от слабости и нового томления где-то ниже пупка. Теперь бы еще приготовиться к самому страшному – первой брачной ночи. Но сейчас же, в небе, муж не будет меня трогать… Да?

Мои вещи с утра были упакованы, и я очень удивилась, когда на дне чемодана нашла свою коллекцию сувениров и ежедневник на замочке. Я их точно туда не ложила. Мама? Папа? Кто позаботился об этом?

Небольшая пластиковая шкатулка, размером с коробку конфет, была обклеена синей атласной тканью, на верхней крышке я нарисовала цветы и узоры акриловыми красками, обмотала торцы ручными кружевами и вышила их бисером. Смотрелось винтажно, по-детски и дешево, но я любила эту часть своей жизни. Скрытую от СМИ, богатых друзей семьи и даже близких родственников. Типа двоюродного братца Льва, который в восемнадцать понял, что он шикарный кобель и решил осеменить пол страны. К третьему десятку брат получил по почте фото более трех десятков детей. Это умиляло и удивляло, особенно если считать, что все полученные конверты Лев выбрасывал в мусорку, не читая, и вычеркивал всех, кто смел заикнуться о беременности от него. Но я не считала его плохим, скорее, не разборчивым в отношениях, потому и не делилась с ним своими романтическими пристрастиями и интересами, хотя мы с братом были довольно близки и дружны. Прагматичный, прямой и жесткий в выражениях он не понял бы мои мечты и привычки. Лева и так удивился, что я невинность храню для любимого. Как оказалось, не для него хранила…

В шкатулке должны быть ножнички. Приоткрыла ее, но локоть неожиданно обожгло крепким прикосновением. Я дернулась, и содержимое, монетки, открытки и разная мелочь, посыпались на пол. Сверкающим разноцветьем расползлись по черному ковру.

Ренат так странно покосился на безделушки, так сильно сжал мою руку, что я невольно ойкнула.

– Сядь, – муж надавил мне на плечи и заставил опуститься на кровать. Присел рядом и взял из моих рук пустую шкатулку, отложил ее назад, надолго задержавшись взглядом на рисунке на крышке, провел кончиком большого пальца по ручному кружеву, поднял на меня взгляд. – Красиво. Бабушка делала? – он взял мою руку и, повернувшись к столику, двумя пальцами подцепил тампон, окунул его в вазочку с мутной жидкостью и коснулся полосы ожога. Защипало. Я процедила сквозь зубы воздух, вжала голову в плечи.

– Ты не ответила, – смачивая мои раны, он поворачивал ладони, обжигая теплом своих рук и тут же охлаждая влажным тампоном.

– Да, бабушка, – решила соврать, а то подумает, что я какая-то дикарка, а не дочь крупного бизнесмена. – В память от нее осталась.

– Мне нравятся такие, – Ренат помолчал, по-мальчишески заулыбался, – винтажные вещи. Они родные и теплые.

Я осторожно кивнула. Проследила, как он выжал ватку и, подсев немного ближе, взял мою вторую руку, приложил тампон к ожогу – левая рука пострадала сильнее, на ладони горели три полосы, сплетенные в одну, и малейшее движение вызывало жуткую боль.

– Это сода. Она поможет снять острое, завтра станет легче. Нужно было сразу обработать, – муж сокрушенно покачал головой, отбросил ватку и пшикнул себе на ладони пены от ожогов, растер ее. – Давай, – показал жестом, чтобы я развернула ладони вверх. – Немного попечет, – опустил руки с лекарством и слегка коснулся моей кожи, прижал плотнее, вызывая огненные волны между нашими ладонями.

Это было необъяснимо интимно, хотя жжение и боль выбивали из меня все мысли и ощущения. Я тихо застонала и на миг прикрыла глаза. Муж отцепил руки и, наклонившись, подул на мои ладони.

– Еще немного. Потерпи, – и снова подул. Прохладный воздух щекотал и разносил колючки по всему телу.

Я с трудом могла понять, где тот Ренат – страшный медведь, о котором говорила мама, а где внимательный мужчина, который, между прочим, сказал, что любить меня не собирается. Так что, все, что происходит сейчас – просто бережливое отношение к купленной дорогой вещи.

Ухаживания Рената не отталкивали, напротив показывали его с хорошей стороны. Хотя я все равно ждала подвох, ждала, что начнет лезть, раздевать… и это пугало.

Есения

– Есть хочешь? – спросил муж, когда пена на ладонях растаяла, жжение слегка успокоилось, а молчание до жути затянулось. Казалось, что тишину в комнате залили эпоксидной смолой, и мы оба увязли в ней по горло.

Наши взгляды закипали, скрестившись, хотелось отвернуться, но я была словно приклеена. По телу скакал настоящий табун озноба, и я себя сдерживала, как могла. Только зубы цокали друг о дружку.

Мотнув головой, я забрала руки и сложила их на коленях ладонями вверх, чтобы не тревожить царапины.

Ренат молча поднялся, я заметила, как туго сомкнул губы и отвернулся с бесстрастным выражением на лице. Кровать слегка качнулась, выдавая мягкость и упругость матраса, и мне снова захотелось облегченно выдохнуть. Когда Волгин слишком близко, я будто задыхалась, тонула и захлебывалась странными эмоциями смешанными со страхом, предвкушением и надеждой.

Надежды было, вопреки всему, больше. Хотелось увидеть в муже нормального человека, которого я смогу полюбить. Или хотя бы смогу привыкнуть и не дергаться.

Я очень не хочу притворяться. Актриса из меня никакая, даже в колледже никогда не участвовала в сценках, потому что недостоверно играла. С меня только смеялись, и такой позор снова я не переживу.

Тишина разорвалась мощным щелчком, окна подсветились молнией, я зябко поежилась и чуть не обняла себя руками, в последний момент опустила ладони снова на колени. Не хватает снова дернуть царапины, мне только легче стало.

Вспомнила, как бегала по саду в новом голубом платье, которое сшила бабушка Есения, тогда еще живая – моя любимая нянечка, и неуклюже перецепилась через лозу хмеля. Она так сильно дернула нежную кожу, обвив лодыжку, что до сих пор остался витиеватый шрам в виде спирали.

Но больше всего я плакала из-за испорченного платья. Все, что дарила мне бабушка, было каким-то волшебным и теплым. Наверное, придумывать открытки, лепить сувениры, вышивать шкатулки и кошельки, клеить камушки и бусинки на панно и картины – от нее передалось. Не благородное дело – говорила мама. Слишком пустое и дешевое.

После десяти лет я перестала хвастаться и творила тайком, а поделки продавала за копейки через интернет.

Некоторые творения, игрушки и детские развивающие мягкие книжки, я относила в приюты. Оставляла в окошке и уходила. Для меня это была какая-то отдушина. Да и отец безмолвно поддерживал. Однажды даже подвез меня к детскому дому, поулыбался, а потом снова умчал на работу, оставив меня на крыльце колледжа.

Снова грохнуло, самолет летел ровно, но все равно было страшно. Затрещало, защелкало, и, показалось, что намного ближе, чем раньше.

Я оцепенела, и мысли разлетелись, как ворох мошкары. Детство, папа, бабушка – все в прошлом.

И почему я чувствую дребезжащую под ребрами надежду, что смогу быть счастливой? Надежду вопреки.

Не шевелясь и замерев, как моль, которую чудом не поймали и не раздавили между пальцами, я осторожно посмотрела в другую сторону комнаты, куда ушел муж.

Он стоял ко мне спиной. Широкий, крепкий и сильный, как викинг. Увидев такого крупного человека где-то на улице, я бы бежала сломя голову, чтобы спрятаться за ближайшим углом, а сейчас бежать некуда. Мы в самолете. Вокруг только ночное небо в кучевых облаках. И надвигающаяся гроза.

Ренат, будто почувствовал, что я наблюдаю. Натянулся и опустил голову, отчего мышцы на спине налились буграми, руки согнулись в локтях.

Через долгие восемь секунд, я невольно посчитала, муж выпрямил некоторую сутулость, а потом как-то слишком нервно приспустил рубашку с плеч. Словно позволяя мне его рассмотреть.