– Тебя не запугать, но поверь, боль я могу причинить сильнее, чем обоссанный хозяйский ботинок, – ответила она, поворачиваясь ко мне. – Так. Пара-тройка советов перед съемкой. Меня не лапать. Я сама знаю, как мне выгодно встать. С левой стороны не снимай. Правая лучше. И да, свои «щелчок-смена позы» можешь не повторять. Не первый раз фотографируюсь.

– Пара советов перед съемкой. Будь собой. На остальное мне похуй, – пожал я плечами. – Увижу фальшь, уйду. И похуй, кого ты там на меня натравишь.

– Отлично. Значит, мы поняли друг друга. Приступим, – кивнула она. Фотосессия началась.

Позировать она умела, но делала это шаблонно. Позы, подсмотренные в модных журналах, были бездушными, и я не раз порывался послать все и уйти, но сожженные льдом руки напоминали о том, что хотя бы один искренний портрет я должен сделать. Поэтому приходилось скрипеть зубами, сдерживать желание отвесить Пятой пинка под выпяченный зад и жать на кнопку спуска затвора, как ополоумевший пулеметчик лупит пальцем по гашетке.

Она, в отличие от тех, кто был до нее, была красивой. Широкие скулы, восточные, миндалевидные глаза, заполненные чернильной тьмой. Кожа, пусть и сдобренная тоналкой, была чистой и ровной. Я понимал, что долго дрочиться над ретушью не придется, но понимал и то, что её душу я пока не увидел. Была лишь смертная оболочка, которая кривлялась, смотря в камеру, взмахивала волосами и закусывала губу идеально белыми зубами. Только эротизма в этих фотографиях так и не было. Была только ебаная шаблонная пошлость. Странно, скажи я кому-нибудь это примерно три месяца назад, то сам себя бы назвал психом. У Пятой был полный набор того, за что любой мужик удавится кончой до того, как она запрыгнет ему на хер. Длинные стройные ноги, упругая поднятая грудь, острые соски, торчащие сквозь тонкую белую ткань, и плоский бронзовый животик. Одна из тысяч, на кого так яростно дрочат неудачники вроде меня, заходя вечером после работы на порносайт. Одна из тысяч, чье лицо забудут, стоит яйцам исторгнуть из себя бесовскую малафью, наполняющую мужские головы ебаной говниной. В какой-то момент я не выдержал и, опустив фотоаппарат, тяжело вздохнул. Она тут же встала в позу, уперев ручки в точеные бедра, и вопросительно посмотрела на меня.

– Ты без фальши можешь? – тихо спросил я. – Нельзя быть такой бездушной говниной. Из двух сотен кадров, что я отщелкал, нет ни одного настоящего.

– Да всем плевать, кроме вас, ебучих фотографов, настоящий человек на снимке или нет, – ругнулась она и, подойдя к зеркалу, достала из своей сумочки пачку дорогих сигарет. Я курил говно, от которого саднило горло и резало глаза, если дым попадал туда. Таких сигарет, как у нее, я себе пока не мог позволить. Пока.

– Не решай за других, золотце, – недобро улыбнулся я. – Я понимаю, что ты безумная сука, холодная и черствая, но даже в твоей ебучей, погрязшей в фальшивом мраке, душе должно быть место для искренности. Покажи мне эту ебучую искренность, и я тебе сделаю еще пятьсот одинаковых бездушных кадров.

– Никто и никогда не увидит меня другой, – на секунду, всего лишь на гребанную секунду маска спала с ее лица, но я был наготове. Она стояла в неудобной позе, отвернувшись от меня, но её лицо отражалось в зеркале. Чуть искажаясь, но это была она. Её душа. Щелчок, и я с удовольствием почувствовал, как теплеют ладони и исчезает обжигающий лед. Она резко обернулась, услышав еле слышимый звук, и её красивое лицо исказилось от ненависти. Да чего там темнить, из нее просто полезла ебаная говнина. Та, которую она так тщательно скрывала. – Удали!

– Нет. Уговор есть уговор, – покачал я головой, отступая назад. – Одно искреннее фото в обмен на твои бездушные картинки.

– Удали! – теперь она рычала, а в глазах появился животный блеск. Казалось, еще мгновение, и она вцепится мне в глотку, вырвет кадык и, захлебываясь, будет лакать хлещущую фонтаном кровь.

– Нет, – спокойно ответил я. Она подошла вплотную и вцепилась мне в плечо. Острые коготки царапали кожу даже через майку, но я был непреклонен. Повидал в своей жизни психованных пёзд, так чего одну из них бояться.

– Никто не должен видеть эту фотографию.

– Её буду видеть я. Это тебя устроит? – спросил я. Она немного успокоилась, но голос был по-прежнему рыкающим и бешеный блеск из глаз не пропал окончательно.

– У меня есть выбор? Пока я найму ребят и они выебут из тебя жизнь, ты успеешь залить её в облако или загрузить куда-нибудь, – Пятая скрежетнула зубами и нехотя отпустила мое плечо. Следы от её ноготков слабо пульсировали, и я понимал, что утром стану обладателем шикарных синяков.

– Обещаю, что никто, кроме меня, не увидит эту фотографию, – вздохнул я, заставив её удивиться.

– Зачем тебе это? Я понимаю, будь я голой. Мог бы дрочить, – усмехнулась она.

– Хобби у меня такое. Собирать фотографии бессердечных, злобных сук, – парировал я и удовлетворенно хмыкнул, когда она снова закусила губу от гнева. В наступившей тишине, готов поклясться, я слышал быстрый стук её сердца. Черного, как самое глубокое анальное дристалище. Она подошла еще ближе. Настолько близко, что я почти касался её губ своим подбородком. И резко, без предупреждения, привстала, после чего впилась в мои губы с жадностью голодного вампира. Только в отличие от мифической гадины её губы были горячими, а дыхание сладким. В воздухе появился аромат смазки, от которого я моментально возбудился. Голова закружилась, когда кровь принялась гулять туда-сюда по телу, словно сомневаясь в том, что ей следует питать в первую очередь. Член или мозг. Она выбрала член, чему я, в глубине души, конечно, был рад.

Она была хороша. Грудь, пусть и искусственная, была крепкой. Торчащие соски я чувствовал кожей, когда она ко мне прижималась. Да и стоило запустить ей руку в трусики, как стало понятно, насколько она возбуждена. Возбуждение текло по внутренней поверхности её бедер, распространяя тот самый аромат, сводящий мужчин с ума. Но я чувствовал и еще кое-что. Ненависть. Настолько сильную ненависть, что от нее, казалось, начали плавиться мои пальцы и растопленное мясо потекло по костям.

Она ненавидела меня за то, что я сделал. За то, что увидел её без маски. И пыталась теперь унизить меня, высосать досуха своими сладкими губами. И тут ненависть наполнила и меня. Сколько их было в моей жизни. Холодных и злобных, вертящих на мифическом хую любые светлые чувства. Для них я был игрушкой, они разбивали мне сердце и уходили утром, даже не вспомнив обо мне. Пятая была такой же. Её возбудила моя непокорность и своеволие. Еще никто себя так не вел с ней, и она была в ярости от этого. Желание обладать мной и сломить меня корежило и ломало её душу. И я понимал, почему. Жалкий обсос с недельной щетиной, в грязной, вытянутой майке заставил её снять маску. И она жаждала не секса, а мести. Но я не доставлю ей такого удовольствия.

Я подхватил её на руки и отнес к тому зеркалу, где стояла её сумочка и косметичка. Она повисла на мне и развлекалась тем, что извивалась подобно змее, угодившей в костер, и кусала меня за шею. Укусы были болезненными, но лишь сильнее раззадоривали меня. Спихнув её сумку и одежду на пол, я улыбнулся, услышав гнев в её голосе, но мне было плевать. Я хотел одного. Отодрать эту суку так, чтобы она взвыла по-настоящему, а потом уйти из её жизни, как она уходила из жизни других.

Вошел я резко, не церемонясь, заставив её охнуть и царапнуть лакированную поверхность столика ногтями. Схватил за волосы и, чуть отклонив её голову назад, укусил за нижнюю губу. Бесовские огоньки в её глазах стали еще ярче, а дыхание принялось вырываться из груди с хриплым присвистом. Она была на грани. Я тоже. Но я твердо решил держаться до последнего. Она должна первой взмолить о пощаде.

То, чем мы занимались, нельзя было назвать любовью. Скорее это походило на какую-то странную схватку, где два голых тела переплелись, используя в качестве ложа гримерный столик. Она без стеснения рвала мне спину ногтями, я сдавливал пальцами бедра, понимая, что всего через час там появятся синяки. Но боль была не гостьей в этой схватке, а полноценным участником, без которого ничего бы и не было.