Дворец. Светская часть покоев Иродиады.
Сидя на гладкой кожаной подушке, рабыня Нубийка лениво тянула то в одну, то в другую сторону витые шнуры тяжелого полукруглого опахала, прикреплённого к потолку. В полумраке тускло блестели медью пока ещё незажженные светильники и драгоценные вышивки на подушках, разбросанных по коврам и диванам.
Иродиада лежала на жестком деревянном ложе, на спине. Стройное тело обрисовывала льняная рубаха с простой вышивкой, ступни ног блестели от втёртого конопляного масла. Кисти раскинутых тонких рук лежали в серебряных глубоких тарелках, стоящих на табуретах. Тарелки, заполненные оливковым маслом, благоухали искрошенными в них лепестками белых и красных цветов.
Волосы Иродиады сдерживал туго завязанный в волосах шарф. Лицо закрывала маска из ткани.
Сидящая у ложа светловолосая рабыня Злата сбрызнула ткань маски перламутровой жидкостью из стеклянного сосуда.
Без лишних условностей Аслим сел на низкую скамейку у ложа царицы.
– Весь двор заполонён гостями. Так сколько человек на праздник Дня Рождения Антипы мы ожидаем?
Голос Иродиады, ленивый и низкий, как бы засыпал под ароматной омолаживающей маской.
– Немного, сотни полторы, мы скромно отмечаем.
Аслим принюхался к маске на лице Иродиады, чихнул.
– Антипа изменился, с тех пор как божий человек стал жить в темнице крепости. Тетрарх задумчивее стал, серьёзней.
Царица ответила не двигаясь, только большой палец на правой ноге один раз дрогнул от возмущения.
– Теперь я часто слышу, что надо быть и проще, и скромней. Уйти от варварских обычий римлян, молиться трижды в день, поменьше кушать.
Макнув пальцы в серебряную тарелку, Аслим растёр масло по тыльной стороне своих рук.
– И что ты предлагаешь? Заставишь всех носить одежды без украшений и есть лепешки с мелкой рыбой?
Нубийка у опахала взглянула на Злату и сделала «ужасное» лицо, представляя, как их всех посадят на диету нищих.
Голос Иродиады продолжал лениво-уверенную течь.
– Еще чего. Как было, так и будет. Пророки всем необходимы, они дают нам пищу для ума, другую точку для отсчета… Не более. Прогресс идёт сам по себе.
Рука Аслима, умягчённая маслом, замерла, и с неё упали на одежду несколько капель.
– Царица, если дальше ты затронешь судьбы мира… – Аслим понюхал руку, запах ему понравился. – Я испугаюсь.
Стряхнув с руки масло, он опять погрузил её в тарелку и натолкнулся на руку Иродиады. Та шуточно шлёпнула его по запястью.
– Мне просто захотелось поболтать. Что с нашей маской, Злата? Не пора ли её снимать?
Рабыня скатала с лица Иродиады тонкий слой ткани, освобождая полусонное лицо с тонкими чертами.
Открыв глаза, Иродиада оперлась руками о деревянное ложе, села и оглядела свои покои. На царицу с почтением и подобострастием смотрели светловолосая рабыня Злата и Аслим.
Лёгкий жест Иродиады заставил Злату собрать промасленные ткани со стола и упавшие на пол лепестки. Поклонившись, она ушла из покоев походкой ожившей греческой статуи.
Повернувшись, Иродиада засмотрелась на себя в высокое, в рост человека, зеркало из электрона[5], поставленное у письменного стола. Она лениво размотала шарф с головы, и на грудь и спину упали четыре тяжелых косы темно-каштанового, пронзительно яркого оттенка. Не накрашенное лицо казалось очень молодым. Только равнодушные глаза снижали приятное впечатление.
– Аслим, ты заставляешь меня завидовать твоим одеждам. И кто же из любовников тебя так щедро дарит?
Поправив ожерелье на шее, Аслим улыбнулся царице.
– Сам заказал и заплатил. Одежда – лишь перья у взрослого павлина, что б вызвать интерес… Ты вечно молода, царица, а я старею. Приходится платить за удовольствие дотронуться до кожи молодой.
Не слушая Аслима, Иродиада сняла с запястья прилепившийся лепесток розы.
– А где Рахиль? Где эта потаскушка, смешливая и безотказная для всех?
Смуглая тонкая Рахиль в небрежно накинутом на старое платье тонком палантине, быстро вошла в покои, шлёпая босыми ногами по каменному полу. На её вытянутых руках сверкающей горкой лежал мягкий сверток.
– Я платье принесла из мастерской.
Острый палец Иродиады указал на скамью.
– Там положи. Где дочь моя, где Саломея?
Наклонившись к скамье, Рахиль увидела на ремнях сандалий Аслима серебряные вставки с разноцветными камнями.
– Сбежала с женской половины от сплетен бабских и ушла к обрыву.
Положив свёрток на скамью, рабыня сердито потрогала переплёт мужских сандалий.
Советник специально дёрнул ногой и на сандалии нежно звякнули серебряные колокольцы.
Подушечками пальцев Иродиада проверила атлас своей кожи на лбу и щеках.
– Да, понимаю, скучно ей смотреть на толпы громких и потливых, с невыносимым гонором гостей. А есть ли среди них паломники для пленника, для Иоанна?
Рахиль украдкой окунула в серебряную тарелку пальцы рук и растёрла маслом грудь.
– Да, есть немного. Они хорошие, из тех, что ходят за странным человеком, за Иисусом.
Рахиль села к ногам госпожи и надела на них восточные расшитые туфли без задников.
Иродиада глядя на макушку рабыни, зевнула.
– Я слышала, они не безобидны. То вылечат слепца, а то хромому вправят ногу. Недавно так вообще из трупа сделали живого. Всё это не к добру. Ты почему, Рахиль, девчонку опять к обрыву отпустила?
Встав, служанка поправила палантин на плечах.
– Я? Спросите лучше с Няни. Да и вообще я что-то не припомню, чтоб Саломея кого-нибудь послушалась. Конечно, кроме вас. – Сев на скамью, Рахиль снова быстро зачерпнула масла и растирала плечи и руки. – Вы для нее власть абсолютная, без обсужденья.
Иродиада улыбнулась в зеркало самой себе и начала переплетать косы. В зеркале царица увидела испуганный взгляд Рахили, подвинувшей ближе к себе тарелку с маслом. Рабыня застыла с поднятой рукой.
– Наглеешь ты Рахиль… – Иродиада выставила указательный палец с острым ногтем в сторону советника. – Итак, Аслим, запоминай. Центральный царский стол накроете парчою[6]золотою. На двух столах для знатнейших гостей должны быть скатерти из льна и алым цветом. А на столах на площади из скатертей не будет ничего, посуда проще и еда скуднее… Рахиль, где ты всё утро пропадала? До мастерской?
От тихого голоса госпожи служанка дёрнулась, будто её хлестнули бичом. Тарелка под её рукой, чуть не соскользнула на каменный пол, но Злата успела подхватить её. Рахиль ей благодарно улыбнулась, перед тем, как ответить царице.
– Домоправительнице Ионе по хозяйству помогала. Она ругала за бестолковость жен гостей, а я ругала слуг. Супруг её, домоправитель Хуза, ругал, всех остальных. А после я к Крестителю пошла с корзиной завтрака.
Оценив ровность ногтей на пальцах рук, Иродиада взглянула на рабыню.
– С корзиной? Что-то много.
Не выпуская тарелку, Рахиль встала и на шаг придвинулась к госпоже.
– Он перестал отказываться от пищи и всё опять паломникам раздал.
– Как это странно… – Глядя в стену, задрапированную тканями с восточными узорами, Иродиада что-то смахнула перед собой ладонью, отвлекаясь от ненужных мыслей. – Что там с платьем?
– Ой!
Отставив тарелку на табурет, Рахиль взяла свёрток, развернула его, и в руках сверкнуло переливчатое золотое одеяние. Она торжественно подняла его за плечики.
Платье, расшитое мелкими чеканными бляшками-цветками, глухо звенело и сверкало слепящим великолепием.
Чернокожая Нубийка смотрела на платье, открыв рот от восхищения, Аслим с завистью, Рахиль с улыбкой причастности к чуду, Иродиада спокойно.
– Опять тяжелое. Но-о… ладно, соответствует моменту. А где же покрывало?
