— Кнут, — распорядился капитан.
Один из рыцарей бросил ему кнут, который упал на траву у ног Эверарда, похожий на змею. Эверард поднял кнут и стал ожесточенно хлестать жонглера. Кровь хлынула из ран, не успевших зарубцеваться, и ручьем стекала вниз. Капитан на миг остановился, но только лишь для того, чтобы через секунду с новой силой обрушиться на жонглера. Этот большой, сильный человек не мог больше сдерживаться и ревел от боли, как раненное животное, и вместе с тем изрыгал проклятия своему мучителю. Рыцари кричали капитану, чтобы он был осторожен, — так страшен был жонглер в эти минуты.
— Матерь Божья! — воскликнула Констанция, не в силах больше выносить это ужасающее зрелище. Она поняла, что капитан не остановится и в своем рвении забьет жонглера до смерти. Выступив на шаг вперед, она приказала оставить побежденного.
Остановленный капитан повернулся и посмотрел на нее горящими глазами.
— Миледи, мы схватили это животное, иначе он, не задумываясь, убил бы нас! Он сумасшедший!
Последнее слово капитан прокричал на французском языке.
Жонглер схватился за веревку на шее обеими руками и, устремив свирепый взгляд своих пронзительно-синих глаз на Эверарда, разразился долгой тирадой на незнакомом наречии.
Это было очень похоже на латинский язык, но латынь была непонятна для Констанции, и молодой монах, стоявший рядом с ней, тоже не понимал речь жонглера.
— Святой Георгий, сохрани нас! — заволновался старый человек, стоявший недалеко от Констанции. — Мы уже давно не слышали такой плавной, правильной латинской речи. Но, Бог мой, что он говорит!
Старик заволновался еще больше и стал говорить что-то очень быстро и невнятно, да к тому же вдруг сильно покраснел. В его бормотании можно было разобрать только отдельные слова: «безнравственно… бедствия… богохульничать… зло…»
— Что он говорит?
— Ах, дорогая леди, это совсем не для ваших ушей! Негодяй совсем не думает, что он говорит… вы не должны слышать это!
— Вы! — Жонглер попытался встать, опираясь на руки, закованные в наручники, что удалось ему с большим трудом. — Да, вы! — он говорил по-французски с иностранным выговором. — Король Генри уже нашел, кого заставить желать вас? Что же такая задержка? Имеет ли ваш Драгоценный нормандский дворянин богатство? Или неудачи преследуют его такой прекрасной осенью?..
У Констанции от изумления открылся рот.
— И он говорит на совершенном латинском языке?!
Преподобный скривил губы.
— Таковы эти менестрели — бродяги и ученые… Они выходят из школ после изучения латыни и греческого и набираются всякой ерунды. Это просто настоящее бедствие! Они считают, что могут прекрасно думать самостоятельно. Все это провокации, и приносят лишь один вред!
Огромный человек злобно взглянул на графиню, его лицо выглядело одна большая рана.
— Что вы будете делать сегодня вечером для деревенских, для слуг, графиня?
Констанция нахмурила брови. Она пристально смотрела на заключенного и внимательно его изучала. Когда-то он был хорошо одет — его рубашка, помимо того, что обшита золотом, еще вышита золотыми нитками; плотные чулки были неровной вязки, но связаны из хорошей шерсти, они плотно облегали его бедра и ноги, подчеркивая недюжее мужское достоинство, которое произвело на нее большое впечатление.
Интересно, кто же он? Может, монах-расстрига? Нет, не монах. Она вспомнила многих знакомых молодых ирландцев, которые раньше исповедовали ее, он не был похож ни на одного из них. Тогда, может быть, он раньше был рыцарем?
Возможно, но среди рыцарей не так много хорошо образованных, она наверняка услышала бы о нем ранее. О странствующих же певцах и циркачах графиня не имела никакого представления. Она не обращала на них никогда внимания. Кто же он? Это была загадка.
Жонглер опустил голову, когда проверяли, надежно ли он привязан. Он наблюдал за Констанцией.
— Ах, леди, — неожиданно мягко произнес он, — если вы позволяете многим разделять ваше ложе, может, я…
Он явно наслаждался замешательством, которое вызвали его слова.
— Может, вам больше понравится заниматься этим со мной, чем с вашими погаными рыцарями? — Он повернулся к ней искалеченной стороной лица, его волосы развевались. — Все говорили, что лучшего не пробовали…
Графиня опешила от подобной наглости. Эверард, стоявший рядом, дрожал от гнева. Констанция, почувствовав состояние рыцаря, коснулась его руки.
Старый прелат сказал, что, вероятно, жонглер действительно сумасшедший и они не могут отдать его на суд епископа в Честер.
Констанция еле заметно усмехнулась. Жонглер безошибочно почувствовал ее настроение. Епископ Честера, несомненно, приговорит его к сожжению на костре как еретика, а ей этого почему-то не хотелось. Ей казалось, что нет никакой необходимости уничтожать этого сумасшедшего. Она стояла достаточно близко, чтобы видеть капли крови, падающие на грудь жонглера с каждым его вдохом, но не достаточно, чтобы он мог схватить ее или просто дотронуться до нее. Констанция вдруг ощутила ранее не испытанное чувство. Когда она в очередной раз посмотрела ни этого мужчину, к ее горлу подкатил ком, и она ощутила непонятное волнение в груди. Судорожно вздохнув, Констанция отогнала наваждение и уже по-другому посмотрела на него. Ее взгляд с подбородка соскользнул на шею несчастного, которую он неестественно изогнул, приспосабливаясь к веревке. Неожиданно их взгляды встретились. Она заметила, какого необычного цвета были его глаза — серые с желтыми крапинками, нет, скорее не крапинками, а пятнышками золотого на сером. Это сочетание необычайно гармонировало с золотыми волосами и таким же оттенком кожи. Констанция опять почувствовала, как теряет ощущение действительности. Она тонула в его взгляде, в этих дьявольских глазах, но самое интересное — ей не хотелось возвращаться в мир реальности. Леди Морлакс чуть заметно вздрогнула, когда за ее спиной опять раздался голос старого прелата:
— Прикажите доставить арестованных в ваше поместье в Баскборне? Там вы можете лично решить судьбу жонглера и ведьмы… решить так, как вы посчитаете правильным.
Внезапно арестованный откинул назад голову и запел. Зазвучавшая мелодия была необыкновенно мелодична и волнующа, но, к сожалению, Констанция опять не поняла ни слова. Она повернулась к прелату, но тот только покачал головой.
— Мы плохо понимаем его язык, но что поймем, постараемся вам перевести.
Надо быть действительно сумасшедшим, чтобы петь в такой ситуации, и жонглер, вероятно, не остановится… «Он опять попытается напасть на Эверарда, — подумала Констанция, — хотя, скорее всего, это не принесет никакого результата.
Старый прелат перевел ей, что он и теперь призывал в своей песне к неповиновению, но Констанция слушала его невнимательно. Она думала, брать или не брать пленников с собой.
Констанцию окликнули, ее мысли вернулись к действительности. Она увидела женщину, прижавшуюся к дальней стенке колымаги, но не она беспокоила Констанцию, а то, хорошо ли привязан жонглер, надежны ли веревки. Она вопросительно взглянула на Эверарда, но он неправильно истолковал ее взгляд и решил, что она не решается сама принять решение.
— Графиня, даже не думайте о том, чтобы взять его с собой. Вы не слышали и половины его песен и не знаете всех его «подвигов».
— Мы больше не дадим ему возможности петь свои песни, а если вы не можете заставить его замолчать, то вставьте ему в рот кляп.
. Молодой человек перестал петь так же неожиданно, как начал. Он уставился на Констанцию, его глаза метали молнии.
— Сука! Ты даешь такое распоряжение! Мне кляп?!
В неописуемой ярости арестованный огромными сильными руками ухватился за край колымаги, пытаясь дотянуться до Констанции, но это ему не удалось. Тогда он прохрипел, что Бог создал нас свободными, и никто не имеет права лишать свободы, тем более не имеет права затыкать рот кляпом! Два рыцаря оттолкнули его от края колымаги, он пытался еще что-то сказать, но уже не мог, так сильно веревка впилась ему в горло. Повернувшись к Констанции, жонглер немного отдышался и снова закричал:
