Она сердилась на себя еще и за то, что не стала кричать, — возможно, она бы привлекла внимание рыцарей. С другой стороны, это было бесполезно — в такую бурю никто бы не услышал се криков, тем более что рыцари в это время занимались лошадьми. Она только разбудила бы детей и девушек. Графиню привела в ужас одна только мысль, что они все — а не только Ходерн, которая была еще мала, чтобы понять случившееся, — могли проснуться. Что бы она сказала им?
Она говорила себе, что все произошло не по се воле, что она не виновата. Жонглер стал для нее змеем-искусителем, хорошо осведомленным о женском теле. Это был просто порыв… Она глупая, невинная женщина, но все же она не должна была так легко поддаться соблазну. Да еще биться в экстазе, подобно молодой девице, впервые вступающей в связь с мужчиной! «Но так действительно было в первый раз…» — попыталась оправдать себя графиня.
Когда она думала обо всем этом, ее губы шевелились, она как бы разговаривала сама с собой.
— Мама! — неожиданно раздался голосок Биатрис. — Посмотри, Эверард подъехал.
Капитан, по всей видимости, уже давно ехал на своей лошади за Констанцией. Она вздрогнула, капитан удивленно посмотрел на нее.
— Вы не заболели? — наконец спросил он. Графиня промолчала. Ничего не сказав, Эверард дотронулся до шлема и отъехал.
Леди Морлакс позвала няньку Биатрис и передала ей дочь. Повернув лошадь, графиня поехала сзади отца Бертрана и его клерка.
Вскоре Констанция вновь предалась воспоминаниям. Ей захотелось плакать от собственной беспомощности. Она утешала себя — как и тысячи других женщин, — что все будет хорошо, никто ничего не узнает и это не повторится.
После бури похолодало. День был ясный, воздух прозрачный. Констанция почувствовала, что замерзла, и накинула замшевый плащ на меху куницы с капюшоном.
Дороги развезло, лошади шли по колено забрызганные грязью. Конечно, одного дождя было мало, чтобы остановить засуху, но если бы дождь пришел позже, то озимые выгорели бы полностью.
Констанция поменяла положение, после бурной ночи она быстро устала. Ее мысли опять и опять возвращались к ночным событиям. Ей было мучительно больно вспоминать, но она ничего не могла с собой поделать. Она опять и опять переживала произошедшее.
Временами ее охватывал ужас — неизвестный сын бродяги, сумасшедший и она! Она — графиня Морлакс! Которой даже сам король не посмел отказать в просьбе.
Паника охватила ее: а что, если король обо всем узнает? Он упрячет ее в монастырь, упрячет навсегда! И это будет еще не самое худшее, что он сможет придумать. Но тут же графиня одергивала себя, говоря себе, что все осталось в тайне. Все, что случилось между ней и Сенреном, останется только между ними, никто не сможет проникнуть в их тайну! Господь не оставит се! Если это действительно грех, то только на небе знают об этом, и если она будет гореть в аду, то не завтра.
Она прислушалась к разговору святого отца с его молодым помощником. По словам Уэланда, жонглер и ведьма выбрались сегодня ночью из колымаги только потому, что был их праздник. Все языческие демоны пришли им на помощь. Графиня понимала, что Уэланд еще молод, чтобы до конца разбираться в догматах церкви, но не настолько же, чтобы нести такую чушь. Отец Бертран не выдержал и фыркнул. — Это были не демоны… Это люди, которые пришли под прикрытием бури и воспользовались тем, что рыцари занимались лошадьми. Именно они освободили заключенных, а никакие не демоны, молодой человек! А что касается женщины, то, что она могла наколдовать со своим поклонением камням и деревьям? Не они же, в самом деле, пришли им на помощь. Но Уэланд не сдавался:
— Демоны пришли на праздничную церемонию поклонения огню, а она и лунатик поклонялись языческим богам.
Отец Бертран снова фыркнул.
— Он никакой не лунатик и не сумасшедший. Мы знали его еще в Париже, в Нотр-Даме…
— Вы знали его? — Уэланд открыл от удивления рот. — Вы знали его и ничего никому не сказали?
Отец Бертран, с трудом сдерживая смех, поинтересовался:
— А зачем? Сенрен не был похож на всех студентов… Он обладал невероятной красотой. Молодой человек и сейчас достаточно красив, но тогда его красота просто поражала. Одно время Сенрен был любимцем нашего наставника, незабвенного Питера Абеларда… Кое-кто даже думал, что они любовники, но Питер никогда не увлекался мальчиками. Когда он перестал быть целомудренным, об этом узнали все в Нотр-Даме. Это являлось грубым нарушением правил…
— Монах потерял невинность? — удивился Уэланд.
Отец Бертран внимательно посмотрел на него. «Неужели он действительно такой наивный? — подумал святой отец. — Впрочем, он так молод, а молодость всегда наивна».
— А кто такой Питер Абелард? Почему о нем вспоминают с таким восхищением? — спросил Уэланд у отца Бертрана.
Святой отец пристально посмотрел на молодого человека. Уж не ослышался ли он? Ничего не знать о Питере Абеларде? В это было трудно поверить.
— Дорогой мой, я совсем забыл, что здесь, в этой грубой стране, столь отличной от Парижа, — ничего не известно про великих людей нашего времени.
— Мы слышали о нем, — стал оправдываться Уэланд, но не знали, что у него такая репутация…
Некоторое время они ехали молча. Наконец святой отец заговорил:
— Кто такой Абелард? Это бог от философии! Когда мы были студентами в Париже, его слава самого знаменитого магистра Нотр-Дама была огромна. Ему тогда только исполнилось тридцать лет. Это был высокий, черноволосый, с прекрасным натренированным телом мужчина, в самом расцвете умственных и физических сил. Он был сыном какого-то высокопоставленного рыцаря и тоже должен был стать рыцарем, но его больше привлекала наука, и он ушел из семьи и посвятил себя ей.
— Мы слышали о нем, — опять начал оправдываться Уэланд, — но мы не знали, что он философ.
Отец Бертран уже не слушал его, он весь ушел в воспоминания своей молодости.
— Мы старались запомнить каждое его слово. Студенты на его лекциях, как вороны, облепливали подоконники, с задних рядов свешивались в проходы, боясь пропустить хоть звук. Бог свидетель, он зачаровывал слушателей. У самого главного преподавателя и даже у директора колледжа не было такой тишины на лекциях, как у него. Некоторые теперь называют его гением, и он действительно был гениален! Он проповедовал идеи Аристотеля, рассуждал о способах приближения к Богу вместо слепой веры… И церковники вынудили его сжечь свою книгу.
Святой отец замолчал, его взгляд устремился в прошлое.
— Заповеди этой книги стали догмами. Никому не приходило в голову опровергать их или даже просто подвергать сомнению. Книга стала известна и в женском, очень престижном, монастыре. Туда принимались девушки только из знатных семейств. Монахини позволяли им всякие вольности, недозволенные в других монастырях. Девушки могли, например, держать любимых животных и даже птиц…
Взгляд отца Бертрана заскользил по окружающим полям.
— Монахи превозносили Сенрена, помимо красоты, обладающего феноменальной памятью. К семнадцати годам он в совершенстве овладел греческим и латынью, свободно читал и переводил Овидия и других стихотворцев. Абелард был всем для Сенрена, он поклонялся ему, как поклоняются Богу, и Питер всегда выделял его из своих учеников. Он был гордостью колледжа.
Кто-то из ехавших рядом рыцарей, уловив последнюю фразу, заинтересовался и переспросил, правильно ли он понял, что сбежавший заключенный жонглер был когда-то студентом в Париже вместе со святым отцом?
Констанция, погруженная в свои мысли наконец, очнулась и поняла, что ее новый духовник знал раньше Сенрена.
Леди Морлакс направила свою кобылу ближе к группе, образовавшейся вокруг отца Бертрана. Она не могла даже предположить, что французский монах знал человека, пришедшего к ней этой ночью. Она не могла поверить в это. Графиня не могла вступить в разговор, боясь даже малейшего подозрения, но вся обратилась в слух.
— Мы не сомневались, что Сенрен не от мира сего, — продолжал говорить святой отец. — Мы все любили Питера Абеларда, но он обожал его до потери памяти. Однажды ночью… — здесь голос отца Бертрана понизился, и Констанция не смогла расслышать, что же случилось той ночью. — Мы думали, что Сенрен сойдет с ума от горя. Он и еще другой фаворит Абеларда хотели несмотря ни на что найти Питера, живым или мертвым.
