Тем временем мы с кузнецом подошли к тяжёлой дубовой двери, закрывавшей вход в дом. Никакого колокольчика возле неё не обнаружилось. Встретившись взглядом с кузнецом, я решительно взялся за ручку. Дверь оказалась заперта.

Дядя учил, что поступки следует совершать решительно, но благоразумно. И стараться просчитывать их возможные последствия.

Я пожал плечами, взял у кузнеца топор и громко постучал в дверь его рукоятью. Пока что я не имел возможности просчитать последствия. Выждав немного, постучал ещё, затем ещё. Оглянувшись на кузнеца, я оценивающе прикинул, что с его силой и топором он вполне может довольно быстро устранить данную преграду. Да и медлить, очевидно, не стоило, возможно, несчастный ребёнок прямо сейчас подвергался мучениям. Если, конечно, дело обстояло именно так. Всё же у меня имелись некоторые сомнения.

Я было решил отдать кузнецу соответствующую команду, но тут дверь уже теперь довольно неожиданно распахнулась и мои сомнения практически исчезли. Этому поспособствовал вид человека, открывшего дверь и замершего на пороге. На нём была ветхая ливрея, что выдавало в нём простого слугу, но меня смутило выражение его лица, совершенно несвойственное слугам. Вернее, неподвижно застывшие глаза на этом лице, глядящие будто далеко сквозь меня. В остальном оно было неподвижным, пожилым и обросшим длинной седой щетиной. Сквозь открытую дверь изнутри потянуло затхлостью и сладковатым запахом тления. Этот запах в сочетании со стеклянными глазами слуги произвёл на меня самое неприятное и пугающее впечатление.

– Меня зовут Георг де Вилар! – громко сказал я, преодолевая нахлынувшую робость. – У меня есть дело к твоему хозяину! Доложи!

Слуга продолжал неподвижно пялиться сквозь меня, но только я раскрыл рот, чтобы прикрикнуть на него, как он, отступив на шаг, согнулся в поклоне и показал рукой на деревянную широкую лестницу, начинавшуюся недалеко от входа. Я приглашающе кивнул кузнецу, сунул ему в руки топор и прошёл внутрь. Запах усилился. Он не был особенно неприятным, просто беспокоил и настораживал.

– Побудь пока здесь, – шепнул я кузнецу на ухо. – Присмотри за этим.

Жан понимающе кивнул, снял аркебузу с плеча, прислонил её к стене и застыл у входа, перехватив топор поудобнее. Я прислушался – в доме было очень тихо. Как-то слишком тихо. Я вырос в похожем доме и такой тишины в нём не бывало даже ночью, когда все спали. Громко скрипнула входная дверь, заставив меня вздрогнуть. Захлопнувший её слуга замер у стены напротив кузнеца, вперив в него свой неподвижный взгляд.

Не желая показывать слабость, я не стал медлить и направился к лестнице, стараясь производить побольше грохота своими сапогами. На лестничной площадке висел средних размеров поясной портрет рыцаря в латах и шлеме с поднятым забралом. Лицо его плохо различалось, так как портрет был весь в пыли и паутине. Очевидно, хозяин этого места не очень бережно относился к памяти о предках. Дом был похож на мой не только снаружи – у нас тоже висел почти такой же портрет, но не на лестнице, а в гостиной. На нём был изображён мой прапрадед, в похожих в доспехах, но только без шлема. Видимо, в ту эпоху иметь подобный портрет считалось обязательным, чему, вероятно, не могли не нарадоваться рисовальщики.

Глядя на скрытое паутиной лицо, я внезапно понял, что неправильного было в словах жены кузнеца. Она рассказывала о том, что люди приходили сюда и пропадали. Но как крестьяне могли узнать о том, что у их сеньора есть Вера? Мало ли кто куда ходит и там пропадает? Что тут невероятного? Они мне явно чего-то не рассказали. Почему?

Но возвращаться сейчас и требовать у кузнеца объяснений мне показалось трусостью. Вместо этого я скинул плащ, повесил его на перила и проверил, насколько легко вынимается из-за пояса пистоль. Засунув руку в разрез камзола, я сжал крест и мысленно пробормотал короткую молитву.

Конец лестницы упирался в коридор, тянувшийся на две стороны. Все двери, выходившие в него, оказались закрыты, из-за чего там царил полумрак. Открытой была только дальняя дверь и в проёме действительно мерцал свет свечи, смешиваясь с рассеянным дневным светом. На пороге этой комнаты неподвижно сидел большой лохматый зверь.

Увидев его, я схватился за пистоль, затем, приглядевшись, понял, что это просто собака. Руку с пистоля, однако, я не убрал, поскольку собака была довольно значительных размеров. Но всё равно я испытывал облегчение – в первый миг мне отчего-то показалось, что это какое-то неизвестное чудище.

– Эй, сударь! – крикнул я в сторону комнаты и собаки. – Меня зовут Георг де Вилар и у меня есть к вам дело!

Как только стих звук моего голоса, собака встала на все четыре лапы и направилась в мою сторону. Я выхватил пистоль, одновременно взведя курок. Этот приём дядюшка меня заставлял повторять многократно, утверждая, что однажды он может спасти мне жизнь. Однако сейчас прямой угрозы всё же не наблюдалось – собака подбегала ко мне медленно, неторопливо, её когти размеренно цокали по доскам. Я был уверен, что успею выстрелить, если она на меня кинется.

Собака остановилась в двух шагах и снова села прямо, глядя на меня. Одно ухо у неё стояло торчком, второе висело, из-за этого в её облике могло присутствовать нечто потешное. Но только если не смотреть ей в глаза. Они очень напоминали глаза того слуги, глядели так же сквозь меня и этот взгляд совершенно не походил на собачий. Я поднял пистоль и направил его в лоб данному созданию. Объяснить подобный взгляд у человека ещё было можно, но никак не у бессловесной твари.

– Сударь! – крикнул я, не в силах оторваться от этих глаз. – Отзовите собаку! Нам нужно поговорить!

От того, что случилось следом, мне захотелось завопить от ужаса и бежать со всех ног прочь отсюда – собака снова встала на четыре лапы и пошла обратно, но только задом наперёд, не разворачиваясь и продолжая глядеть на меня.

Такого просто не могло быть. Никакой зверь не в состоянии так двигаться! Я буквально оцепенел от жуткой неправильности происходящего. Когти твари снова равномерно цокали по дощатому полу и этот звук казался мне совершенно непереносимым. Чтобы его заглушить, я в полный голос заорал что-то нечленораздельное, а затем ринулся вперёд. Неподвижные глаза снова оказались совсем близко, я ткнул между ними пистоль и нажал спуск.

Грохот выстрела привёл меня в чувство. Грудь моя вздымалась, будто я пробежал не пару десятков футов, а целую милю. Передо мной висело облако дыма от сгоревшего пороха и его такой знакомый запах тоже успокаивал мой рассудок. Создание лежало на полу с размозжённым черепом и выглядело необратимо мёртвым. Я сунул пистоль за пояс и выхватил шпагу, а затем бросился через дым дальше и ворвался в довольно просторную комнату, сквозь давно немытые стёкла которой тускло просачивался свет.

Посередине комнаты стоял подсвечник на длинной ноге с одинокой зажжённой свечой. В кресле у стены сидел человек и смотрел на эту свечу. Напротив него у другой стены на стуле сидел мальчик и тоже смотрел на свечу. Оба сидящих никак не отреагировали на моё появление, продолжая глядеть на маленький слегка подрагивающий огонёк. Мальчик был одет как простолюдин и судя по возрасту, как раз и был пропавшим сыном кузнеца. Что же, по крайней мере, его тут не подвергали никаким истязаниям. Правда, эта его неподвижность и застывший взгляд сильно меня настораживали.

Человек в кресле был мужчиной средних лет с тронутой сединой бородкой, густыми волнистыми волосами, расцвеченными седыми прядями и худым аристократическим лицом. Одет он был в домашний халат и туфли на босу ногу. Сзади послышался топот, я обернулся, направив шпагу в сторону шума, но это оказался кузнец. Лезвие его топора было чем-то вымазано. Бросив на меня безумный взгляд, он на миг застыл, затем заметил мальчика и опустился возле него на колени.

– Поль! – позвал он, положив руку ему на плечо и заглядывая в лицо. – Малыш!