© ООО Издательство «Питер», 2022

Почему писательская? Вероятно, потому что поле, которое вспахивают писатели, принадлежит сфере художественного мышления, так что здесь задействован и чисто профессиональный интерес. И хотя литературная одаренность никак не сопрягается со знанием или незнанием психологии творчества, все же понимание ее природы для людей пишущих может оказаться небесполезным. Но особенно это актуально для начинающих авторов, делающих первые шаги на литературном поприще или только мечтающих о нем, для которых умение распорядиться своим талантом, если он, конечно, есть, представляет жизненную задачу. Но если научить писать, как известно, невозможно – к этому человек может прийти только сам, то попытаться понять природу этой способности – это ведь тоже немало.

Однажды Лев Толстой, сравнивая берущую за душу прозу с грудным пением – «горловой голос гораздо гибче грудного, но зато он не действует на душу», – так сформулировал свое писательское кредо: «Можно писать из головы и из сердца… Я всегда останавливал себя, когда начинал писать из головы, и старался писать только из сердца…» Совет, конечно, из самых ценных, но как его реализовать? И первое, что приходит на ум, так сказать, от противного, – писать не из головы или, грубо говоря, не выдумывая. Хотя как не выдумывать, если сам процесс создания литературного произведения называется сочинительством, а «сочинитель» и «выдумщик» в русском языке почти синонимы. И тем не менее – и любой писатель знает это не понаслышке – настоящие удачи посещают его не тогда, когда он, сидя за письменным столом или за компьютером, напрягает свою фантазию, а когда они приходят к нему сами. Или когда он, покоряясь внутреннему наитию, прозревает логику развития характеров или логику развертывания сюжета. Но эта писательская зоркость менее всего «головного» происхождения, и ее питают совсем другие ключи. Хрестоматийный пример – «Отцы и дети» Тургенева. Ведь изначально смерть Базарова вовсе не входила в планы их создателя, пока однажды писательская интуиция не подсказала ему, что только так может по-настоящему раскрыться характер его героя.

Впрочем, все сказанное ничуть не умаляет той роли, которую играет в сочинительстве сознательный, волевой фактор. И чем крупнее, масштабнее писатель, тем больше места занимает он в его творчестве. Думаю даже, что не покинь Лев Толстой военной карьеры, из него вышел бы выдающийся военачальник, которому и командование армией было бы вполне по силам. И тем не менее художественное мышление у писателя должно идти впереди, беда, если наоборот. Обо всем этом и пойдет речь в настоящей книге, причем ведущее место в ней занимает такое понимание художественного мышления, которое пришло к нам сравнительно недавно – с открытием функциональной асимметрии полушарий головного мозга, каждое из которых, как выяснилось, имеет свою «узкую» специализацию.

Два слова о содержании и структуре книги. В первой главе изложены современные представления о функциональной межполушарной асимметрии и двух типах нашего мышления – образном и логическом. Во второй и третьей главах, центральных в книге, речь идет о художественном мышлении и природе писательского творчества. В четвертой главе рассматривается прикладной аспект художественного мышления – гипногенный эффект звучащего художественного слова, который, по мнению автора, мог бы найти применение в психотерапевтической практике. Завершают книгу два очерка: «Писатель на все времена», посвященный эталонному творчеству Юрия Трифонова, и «„Золотой теленок”, „Мастер и Маргарита”: типология линейного мышления в тоталитарном обществе». Созвучные основным положениям книги, они могут служить своего рода художественной к ней иллюстрацией.

Напоследок не могу не высказать сердечной благодарности Ирине Ильичевой, чье сочувственно-понимающее отношение сыграло не последнюю роль в судьбе этой книги, без чего она, возможно, не увидела бы свет.

Доводилось ли вам слышать такое выражение: «однополушарный человек»? Слишком прямолинейный, не знающий полутонов, все красящий одной краской и не понимающий шутки и юмора. Такой человек труден в общении, но зато как исполнитель он безупречен: все порученное выполнит в точности, не отступая ни на шаг от данного ему задания. Но значит ли это, что он на самом деле думает одним полушарием и что у него, как говорят, одна извилина?

О том, что большие полушария коры головного мозга функционально не идентичны, было известно еще с середины XIX столетия. Например, что афазия (потеря речи) возникает у людей с повреждениями или опухолью в области задней части нижней лобной извилины именно левого полушария (так называемая зона Брока). А при поражении задней части его нижней височной извилины теряется способность к пониманию чужой речи. Но настоящий прорыв в этой области произошел лишь в 60–70-х годах XX века. Этот прорыв, ознаменованный Нобелевской премией (1981), связан прежде всего с работами американского невролога Роджера Сперри, изучавшего больных с так называемым расщепленным мозгом. Что это означает?

В норме левое и правое полушария головного мозга функционируют как единое целое благодаря соединяющим их нейронным путям, проходящим через мозолистое тело – образование, расположенное непосредственно под корой головного мозга, как раз посередине. Поэтому любой сигнал, поступающий в левое полушарие, сразу же становится достоянием правого полушария, и наоборот. Именно это свойство мозга – широкая иррадиация возбуждения – навело на мысль американских медиков лечить особо тяжелые случаи эпилепсии оперативным путем – рассечением мозолистого тела.

И действительно, операция эта, называемая комиссуротомией, избавляла большинство пациентов от изнуряющих судорожных приступов, причем это никак не отражалось на их поведении. И лишь в ходе специальных исследований удалось выявить более тонкие возникающие при этом нарушения.

Так, больные с рассеченным мозолистым телом не могли назвать предмет, изображение которого появлялось на несколько секунд в их левом поле зрения (например, яблоко) и, вследствие перекреста зрительных путей, проецировалось в правое полушарие, так что создавалось впечатление, что они его вообще не видели. Однако в ответ на просьбу найти этот предмет среди им предъявленных они выбирали именно яблоко, а значит, изображение было воспринято ими правильно. Так было показано, что деятельность правого полушария позволяет человеку узнавать предмет, хотя он не может выразить это словами. И наоборот, изображение яблока, предъявленное правому полю зрения, то есть левому полушарию, сразу же идентифицировалось испытуемыми, которые на вопрос экспериментатора уверенно отвечали: «Это яблоко».

Эта способность левого полушария понимать и продуцировать речь, в принципе, была известна и раньше, а потому, учитывая ее роль в жизни человека, оно традиционно считалось доминирующим. Правое же полушарие до поры до времени находилось в его тени, а его специфика представлялась довольно туманной. Но все изменилось после работ Роджера Сперри.

Прежде всего выяснилось, что пациентам с рассеченным мозолистым телом недоступно многое из того, что не составляет труда для человека с целостным мозгом. Так, правая рука, руководимая левым полушарием, на которую большинство из нас привыкло полагаться, подводила их при выполнении, казалось бы, самых простых задач. Она не могла перерисовать несложные геометрические фигуры, не могла сложить незамысловатые конструкции из кубиков или найти на ощупь знакомые предметы – все те операции, с которыми прекрасно справлялась левая рука. То есть управляющее левой рукой правое полушарие во всех описанных выше случаях превосходило левое полушарие. И только в письме последнее было действительно незаменимым[1].