– Я стараюсь. Папа тоже очень скучает, еще больше, чем я. Потому что он скучает еще и по сестренке, – вот так просто Егор говорит о таких вещах, от которых у меня стынет кровь и встают волосы дыбом. А еще хочется выть, как раненая волчица, потому что я чувствую боль этого мальчика, как бы он не старался ее скрыть.

– Сестренке?

– Да, у меня должна была родиться сестренка, но мама ушла на небо. Очень жаль, что я не познакомился с ней, но зато мама там сейчас не одна.

О, Боже.

Я прижимаю мальчика к себе так сильно, что ему, наверно, тяжело дышать. Но он стойко терпит все мои проявления чувств, словно это успокоение в первую очередь нужно мне, а не ему.

– А папа…– осторожно интересуюсь, стараясь сберечь детскую психику и не нанести еще больший урон. – Он…ну…совсем тебе не помогает?

– Он очень много работает, – просто отвечает ребенок, повернув голову к окну. Егор пытается спрятать обиду за недетской мужественностью, но все же я чувствую ее, и такая злость меня берет на Матвея.

В подобные моменты наоборот надо быть ближе к ребенку, поддержать его, а не уходить с головой в работу. Понимаю, ему пришлось нелегко, он в один миг потерял жену и нерожденную дочь, но ведь мальчик потерял мать и сестренку! Да в конце концов, он – ребенок! Егору всего девять лет, у него все детство впереди, а у меня такое ощущение, что ему внутри уже сорок.

– Как ты смотришь на то, чтобы мы сегодня прогуляли уроки? – отстраняю мальчика от себя и смотрю с хитрой улыбкой, стараясь за ней скрыть все, что творится на душе. Кто-то должен напомнить, что мальчишке всего девять, и он должен жить так, как полагается ребенку его возраста: шкодничать и веселиться.

– А как же…

– Папу я беру на себя. Уроки потом нагоним. Сегодня предлагаю погулять и познакомиться поближе.

– А что мы будем делать? – Егор улыбается так открыто и искренне, что у меня вновь, который раз за день, наворачиваются слезы за него. По сути, он для меня совсем чужой мальчишка, а душа болит, как будто это мой ребенок.

– А что бы ты хотел?

– Ну…например…Можно просто погулять в саду, – и снова этот осторожный взгляд, как будто я заберу свои слова обратно и заставлю заниматься правописанием.

– Отличная идея! Свежий воздух таким мальчикам очень полезен. Только у меня есть идея получше: я предлагаю пойти на кухню, сделать бутерброды, лимонад и пойти на качели, я их видела в углу сада. Мы покачаемся, а ты мне расскажешь, чем любишь заниматься. Попутно я буду задавать тебе вопросы, например, как произносится то или иное слово на английском. Так что считай, что урок все же состоится. Но обещаю, что не буду мешать тебе так часто.

– Здорово! Пошли скорее! – и с этими словами Егор резво вскакивает на ноги, в пару шагов оказавшись у двери комнаты. Так-то лучше. Если отец не хочет помочь этому замечательному и солнечному мальчику справиться с бедой, что свалилась на хрупкие детские плечи, то придется мне взять дело в свои руки.

Что-то было не так. Но я не мог понять, что именно, как бы не старался. Казалось бы, дом такой же пустой и холодный, как и всегда, Но внутреннее чутье подсказывало, что все равно все не как обычно.

Я понятия не имею зачем нам с Егором такой огромный дом. Когда-то мы с Леной мечтали, что у нас будет, как минимум, трое детей. И тогда же моя жена сказала, что детям нужно пространство для развития. Я намек понял и на следующий же день заказал проект этого дома. И к рождению Егора мы переехали уже сюда.

Наверно, я не переехал отсюда потому, что все мои мечты и самые светлые воспоминания связаны именно с этим домом.

Поднимаюсь по лестнице, толкаю дверь в комнату сына, уверенный, что он сидит с книжкой или изучает что-то в ноутбуке. Пусто. Егора в комнате нет. Я даже не сразу это осознал, постояв в прострации несколько секунд. Выхожу из спальни и нахожу на первом этаже Марину Владимировну.

– Где Егор?

– На заднем дворе развлекается с этой – небрежно бросает домработница, поджав губы.

– Что? – переспрашиваю я, глубоко озадаченный. Что за день сегодня такой?! Партнёры пытались протолкнуть свои пункты в контракт, подчиненные безбожно косячат, теперь вот Марина Владимировна чудит.

– На качелях катаются. С этой вашей новой учительницей. Чему уж она Егорушку научит, я не знаю…

Не верю. Мне нужно это увидеть. Убедиться. Стоило мне завернуть за угол дома, как я услышал веселый детский смех. Смех моего сына, который я не слышал вот уже пять лет. Я остановился поодаль, не желая быть замеченным и разрушать иллюзию. Вдруг это игра моего воображения, и стоит мне моргнуть, как картинка исчезнет?! Но нет, Ева что-то рассказывает Егору, а мой сын открыто смеется.

Стараясь также быть незамеченным, возвращаюсь в дом и скрываюсь в своем кабинете. Но отвлечься и поработать не получается, потому что я все время отвлекаюсь на смех сына. Вспоминаю, как Егор любил эти качели, как также хохотал, когда Лена раскачивала его, и он кричал:

– Смотри, мама, я лечу к солнышку на небо! – а Лена смеялась в ответ.

Выглядываю в окно в надежде увидеть свою жену, но чуда не случилось: я все также натыкаюсь взглядом на вьющиеся лавандовые волосы.

Я злюсь. Нет, не на Еву. На себя. Потому что не понимаю, что происходит со мной. Потому что…неожиданно оказалось, что я живой. Что могу чувствовать. И мои чувства направлены на фею с лавандовыми волосами. А я не хочу ничего чувствовать! Гораздо проще, когда тебя ничего и ни с кем не связывает. Потому что однажды я уже любил. И эта любовь принесла страдания не только мне, но и моему ребенку. И повторения того кошмара наяву я не выдержу. Я не могу любить, просто не могу! Или…?

Мои мысли прерывает неожиданный стук в дверь.

– Извините, можно? – в кабинет просовывается лавандовая голова, смущенно улыбаясь.

– Заходите, Ева, – ловлю себя на мысли, что мне нравится то, как сочетается имя с ее внешностью. С виду девушка сама невинность: эти длинные волосы, легкий румянец от смущения, эти манеры и жесты…но это только на первый взгляд. В этих широко распахнутых глазах я явственно вижу порок и искушение, а эти сочные пухлые губы так и просят, чтобы их поцеловали. Или наказали. В зависимости от ситуации и обстоятельств. И опять же я четко понимаю, что хочу и того и другого. Именно с этой девушкой. Черт!

– Матвей Михайлович, – робко произносит Ева, переминаясь на пороге.– Есть минутка? Я хотела бы поговорить.

– Проходите, присаживайтесь, – жестом показываю на кресло напротив, предлагая сесть, а сам с удовольствием слежу за девушкой. Она прекрасна: гибка, грациозна, в ней есть даже какая-то аристократичность, и я бы поверил в это, если бы точно не знал, что девушка из простой семьи. – Внимательно слушаю, – произношу, складывая пальцы домиком. От греха подальше. Чтобы не было соблазна прикоснуться. Так надежнее.

– Это касается Егора…

– Так…

– Дело в том, что… Наверно, вы замечали, что мальчик несколько замкнут и моментами уходит глубоко в себя…

– Егор абсолютно здоров, – жестко перебиваю, моментально разозлившись. Ева не первая, кто намекает, что Егора надо показать специалистам, и он нуждается в помощи психолога и психиатра.

– Я и не намекала, что с ним что-то не так! И в мыслях не было. Егор-абсолютно нормальный и здоровый ребенок. Просто в силу обстоятельств рано повзрослевший. Мы сегодня говорили с ним, и он признался…в общем, Егору вас очень не хватает, и мальчик очень скучает. И поэтому у меня к вам просьба: вы…, – Ева мнется, отводя взгляд в сторону. Но все же глубоко вздыхает и решительно заканчивает: – Вы не могли бы проводить с ним больше времени?

Ева не сказала ничего такого, чего бы я в глубине души не знал и не понимал. Да, я действительно разрываюсь между бизнесом и сыном. Но я каждую свободную минуту стараюсь проводить с ним. Но я боюсь. Я, взрослый, тридцативосьмилетний мужик боюсь. Нет, не своего сына. А того, что я могу сделать что-то не так или сказать что-то не то, и глаза Егора снова станут пустыми и безжизненными.