Будто свечу пред иконой,

Памятник свой стихотворный

Собственноручно поставила

Дева Марина Цветаева.

Нет у него постамента,

Есть чёрно-белая лента –

Чересполосица жизни

От рождества и до тризны.

Рифмами ангельских строчек

Выведен авторский росчерк:

«Здесь серебрилась, сверкая,

Бренная пена морская».

В винах игристых взлетая,

Воском молитвенным тая,

Канула. А изначально

День выбран был не случайно.

В гроздьях рябинных костров

Стыл Иоанн Богослов.

Сыпала листьями осень

В день октября с цифрой восемь.

Замкнутым кругом петляя,

Что в ней? Астральность ли злая

Или пути бесконечность,

Переходящая в вечность?

Вьётся верёвкой тугою,

Жизнью одной и другою.

Истинность есть в ней и ложность,

Прямо противоположность…

Дом тоже восемь в Трёхпрудном.

Полночь в ковре изумрудном.

Месяц в цветах мандарина.

Крик! В мир явилась Марина.

Холод сквозил с Патриарших,

Не было гимнов и маршей.

Церковки под куполами

Спорили колоколами.

А над прудом, над домами

Образ привиделся маме.

Крест дал, сказав ей при этом:

«Девочка будет поэтом».

Что Богослов ей спророчит?

Ввысь вознесёт, испорочит,

Ложью опутает, будто

Лошадь в стреноженных путах.

В топи затянет, обманет,

Скроет дорогу в тумане.

Скалы воздвигнет, пороги

Или заточит в остроги.

Щедрой душой обналичит,

В грязь превратит, обезличит

И приголубит, обнимет,

А упадёт – не поднимет.

В перечне предназначений

Множество будет мучений.

Избранных нет перед болью,

Как от несчастий отбою.

Ну а пока что на взлёте,

В красном живёт переплёте

Юная эта особа.

Ямб – её первая проба.

Слогом чиста и невинна,

В лоне мечтаний наивна.

Цвет её глаз изумрудный

Светел без взрослости трудной.

Праведной правой рукою

Зиждет строку за строкою

На языке своём детском –

Русском, французском, немецком.

Левая тоже ведь детская,

Только лукавая, дерзкая.

Рук этих образ полярный,

Жанр её эпистолярный.

Впрочем, душа поэтессы

Создана из антитезы.

В лицах – личинах безликих,

В фундаментальностях хлипких.

В равности ада и рая,

Где жизнь по-доброму злая.

Где идеал абсолюта

В нищем богатстве приюта.

В бездне на дне монолога,

В слабости сильного слога,

В дар, превративший бездарность,

Благости – в неблагодарность.

В томных мгновениях вечных,

В чувствах любви скоротечных.

В невыносимости воли

Да в терпеливости боли.

Так вот она год за годом

Слилась, сжилась с антиподом.

Страстью изменчивой пьяна,

В смене ветров постоянна.

Волос с ковыльностью пашен

В цвет золотой перекрашен,

Прядью на плечи сбегая.

Та же, но тотчас другая.

Вот и стихи, словно волны,

С рифмой и ритмикой вольной.

В брызгах душа бунтовская,

Бренная пена морская.

Море и донные камни –

Письма её с дневниками,

Пенный прибой, торжествуя,

Выплеснет их, отшлифуя.

Вырвет из юных мгновений

Девичьих стихотворений.

Женщину не обессудьте

В страстности женственной сути.

Чувства зардятся пожаром,

Жаля безжалостным жалом.

Кто? Долгожданный спаситель?

Женской души искуситель?

Жертва и спасший в огне –

Оба на красном коне.

Пусть не порвётся подпруга –

Кукол не жаль и не друга.

Он – преходящий, грядущий,

Душу ли, тело ли мнущий.

Жаждал ли он поцелуя?

Господь с тобой – аллилуйя!

След ли, цветок ли, помятый

Им, друг для друга понятный.

Письменной тайною их

Был непридуманный стих.

Странно бы как ни звучало,

В женском – мужское начало.

Это известно одной

Ноющей ямке грудной.

Быть ей со сладкою болью,

Гнать за свободной любовью.

Сколько примчится за ней

Огненных красный коней?

Слоги в строке – перебои,

Будто сердечные сбои,

Паузы и перерубы –

Жаждой обсохшие губы.

Стоном натружены жилы –

Большего не заслужили.

Вместо цветных бижутерий –

Вздутые тромбы артерий.

Сладостна горькая лира.

Вместе с устами кумира

Выпита вся без остатка,

Без чувства меры и такта.

Пенсне – изящная хрупкость;

Всё же её близорукость

Даром предвидеть владела,

Будто бы в воду глядела.

Много чего совершила,

Плотью жила и грешила.

К прошлому нет возвращений,

Есть диалектика мщений.

Цепь роковая свершений,

Травля, позор унижений,

Долгих метаний, смятений,

Зло нависающих теней.

Нет серебра, нет и злата,

Но наступала расплата

Бога – небесная кара

С крыльями как у Икара.

Грешным величия платны,

Ей же все цены стократны.

Клятву поправ во плоти,

Сгинешь – плати не плати.

По-над разверзнутой бездной

Глас слышен правды небесной

Супротив истины лживой –

Правды земной, но фальшивой.

Фальшь, лейтмотив нарушая

И клевете подражая,

Выстроив ложь мирозданий,

Требует крови страданий.

Полог без стен и без пола,

Крест со следами раскола.

Кубок с вином опрокинут,

С правдой входящие сгинут.

Всячине всякой есть мера,

Но не утрачена вера.

Тело бессильное тленно,

Вырваться хочет из плена.

Выход один тупиковый,

Нет в нём на счастье подковы.

Слабым окинута взором

Дверь с неземным коридором.

Всё-таки найден проход,

Виден сквозь прорезь восход.

Пройден, возможно, тупик

По восходящей на пик.

Силы собрав, как для спринта,

В терниях нор лабиринта

Шла, лучше видя на ощупь,

Не наступая на мощи.

Вот и свершилась надежда!

Сброшена с грязью одежда!

Свята, чиста, как Даная.

Та же, но духом иная.

Что же, Марина, твой выход!

Не поминай зла и лиха.

Но… за длиной коридора

Двери открыла Пандора…

Как ниоткуда влетели

В летнюю пору метели.

Голову смутой вскружили,

С осенью не подружили.

Грани запрета прорвали,

Тьмой душу завоевали.

Лишь в полупризрачном блеске

Слышались стоны, как всплески.

В узенькой прорези света

Было начертано ЭТО:

«Здесь освящалась мирская

Бренная пена морская».

Шёл сорок первый военный,

Был разговор откровенный.

Надо бы фронту помочь,

Мужа спасти, сына, дочь.

Много чего ещё надо,

Только во всём ей преграда.

То не суметь, то «не сметь!»

Боже, за что эта месть?

Ночь под крылом ястребиным,

В трауре гроздья рябины,

В темени лунные блики

Выглядят словно улики.

Страх, пустота и немилость –

Всё под луной навалилось.

Всё одинаково серо,

Если утрачена вера.

Как-то внезапно и странно

Вскрылась душевная рана.

Где он – предел человечий

Столь претерпеть от увечий?..

Прямо над рамой оконной

Гвоздь и божница с иконой.

А за стеклом над травою

Август присыпан листвою.

На отцветающем маке

Виден в ночном полумраке,

Гвоздиком словно прибитый,

Лист на вершине забытый.

С полуразрушенной церкви

Взгляд ей почудился цепкий –

Образ явился из тени,

Стать попросил на колени.

Молвил: «Покайся, Марина,

В том, что ни в чём не повинна.

Ты не водица людская –

Бренная пена морская.

То, что поэт ты, я знаю,

Часто тебя поминаю.

Кончится с ворогом битва,

Если прочтётся молитва.

Путь твой, начертанный Богом,

Но со своим монологом.

Крест свой прими на плечо,

Спой мне молитву ещё».