- А к Брежневу меня возьмёшь?

- Зачем?

- За латунными гильзами. Самому крутить патроны экономичней.

- Возьму. Заодно и потренируешься.

На этот раз обогнули Блеваку с другой стороны и уткнулись в железнодорожный тупик. С другой его стороны рельсы вели в… никуда. Просто обрывались.

- Что это? – спросил я, недоумевая.

- То, о чем я говорил, - сообщил туманно Иван Степанович.

На рельсах стояли сцепленные в поезд крашеные суриком три двухосные теплушки, классный желтый вагон и три коричневых двухэтажных вагона – эти на четырех осях. За ними, чуть в отдалении, стоял почтовый двуосник. Завершал композицию открытый полувагон с углем. Еще впритык к классному стоял зеленый железный четырехосник явно из шестидесятых-семидесятых годов с надписью ««вагон-ресторан»».

- Это моя гордость, - вскинул чело Тарабрин. – Случайно уткнулись на Транссибе в эти двухэтажные столыпинские вагоны для переселенцев. Сормовская выделка. В каждом восемьдесят лежачих мест. При небольшой доделке - все сто двадцать. В них мои крестьяне первую зиму пережили. И рельсов нужно было добыть да положить меньше намного – всё в страданиях облегчение некоторое вышло. А я, как видишь, барствовал в первом классе. Теперь ты тут пока поживешь. В том желтом ««пульмане»».

- Что так? Почему не в поместье? – удивился я.

- У мня дела есть, срочные. Некогда, да и некому там с гостями возиться. А тут ты и смену зубов перетерпишь. И обслуга у тебя будет полная: вагонный проводник, горничная, кухарка. И охрана состава, само собой.

- Это вроде как комфортабельный арест? – заподозрил я.

Тарабрин откровенно засмеялся.

- Нет такой тюрьмы, чтобы удержала проводника. Отнюдь, можешь перемещаться по Беловодью, как душа пожелает. Захочешь в море искупаться – дорогу покажут. Здесь недалеко. Вода еще теплая на мелководье. Но советую водные процедуры совершать в Керченском проливе. Там приятнее. И вода солёнее. Компанию вот я тебе составить пока не могу... А вот и наша хозяйка идет.

Спрыгнув с площадки желтого вагона, к нам подошла, поклонившись, молодая женщина лет тридцати на вид. В повязанном под грудью сарафане до пят, как тут, я понял, принято ходить. Рубашка под сарафаном с короткими рукавами из ««вафельного»» полотна. Раньше такое на полотенца шло. Косынка повязана ««по-комсомольски»» на затылке, а не под подбородком. На поясе - кольцо с ключами. Загорелая. Красивая. Той неброской красотой русской женщины, которую мужчины начинают ценить только с возрастом. И глаза – сапфир звёздчатый, чистый и глубокий. Аж залюбовался ею, хотя давно уже женская привлекательность меня никак не манила. Издержки возраста…

- Доброго вам здорОвичка, барин, - сказала женщина глубоким грудным голосом с легкой хрипотцой. – Всё в делах и заботах пребываете, да одежду бесовскую с того света носите.

- И тебе, Василиса, не хворать, – ответил ей Иван Степанович без поклона. - Вот принимай постояльца. Гость мой – Дмитрий Дмитриевич. Ты уж расстарайся, чтобы ему у нас понравилось.

- Все сделаем в лучшем виде. Не сомневайтесь, Иван Степаныч, – и снова коротко отвесила поклон.

- А ты, Митрий, знакомься - Василиса Гуцу. Хозяйка всего этого состава и над всеми людишками тут начальник. Что потребуется – к ней обращайся. А пока багаж свой вынимай.

Увидев мои чемоданы и пластиковые контейнеры, Василиса засвистела в серебряный свисток, на серебряной цепочке висящий на ее шее. Вычурный такой свисток, прямо боцманская дудка.

Со второго этажа коричневого вагона выскочили ««двое из ларца»» с винтовками в руках.

- Ружья оставьте, - крикнула им Василиса, - а багаж этот в классный вагон отнесёте. В четвёртое купе.

И уже ко мне обращаясь.

- Как проститесь с барином, Дмитрий Дмитриевич, то милости прошу в наш вагон. Я, там, в первом купе от двери обитаю.

Поклонилась нам в остатний раз и пошла. Нет – поплыла. Чисто пава.

Перед лестницей в вагон была сооружена деревянная приступка, так что корячиться у нас на виду ей не пришлось. В дверях обернула и… взглядом, словно рублём одарила. И исчезла из виду в тамбуре.

- Хороша? – усмехнулся Тарабрин.

- Хороша, стервь, - искренне согласился я.

- Это наша знаменитость, Митрий. Наша эмансипэ. Как у Тургенева в ««Отцах и детях»». Только, что не курит и собой красива. Но мужикам спуску не даёт. Они у нее тут по половице ходят. Вдова. Мужа ее лет пять назад зимой волки задрали вместе с лошадью. Она его должность тут наследственно приняла. К земле у них тяги не было, вот я и пристроил их тут к делу. Ну, давай, устраивайся, обживайся. По секрету скажу: Василиса в море купаться любит, - подмигнул проводник хитрым глазом.

И ушел Тарабрин, бросив меня у этого железнодорожного состава из никуда в никуда. Пешком ушел.

Василиса расстаралась на хороший вкусный ужин, который подали из ресторана в купе.

После того как проводник унес грязную посуду, я создал ««форточку»» в 1912 год в Елисеевский гастроном в Москве (про него я точно знал, что интерьер не поменялся) и умыкнул оттуда бутылку шустовского коньяка ««Финь шампань»» и шоколадку ««Эйнем»».

Другая ««форточка»» далась непросто, но поддалась. В Америку 1968 года, где в найденном ««на деревне к дедушке»» магазинчике на заправке спёр я знакомые со школьных времен пару пластиковых пачек сигарет ««Филипп Моррис мультифильтр»». Прямо за спиной продавца. Жвачку еще ««Ригли»» мятную.

Успел только первый полтишок принять, явилась Василиса с постельным бельем и вопросом - не надо мне еще чего?

Горячо поблагодарил за гостеприимство, сделал пару комплиментов ее внешности и как бы невзначай погладил по бедру, переходящему в тугую попку. Очень удобно так, сидя, приласкать стоящую радом женщину.

- Не балуйте, барин, - шлёпнула Василиса меня по ладони. Не сильно шлёпнула, так… обозначила границы.

- Прежде чем девушку лапать, ты бы, барин, хоть бы бусики подарил. А то я чувствую себя чисто девкой гулящей, а не честнОй вдовой.

Вот это отповедь!

- Устыдила, сдаюсь, - сказал я, поднимая руки как пленный. – Больше приставать не буду. Без бус…

Рассмеялись тут оба.

- Садись, Василиса, - показал на кресло напротив себя через столик. – Выпей со мной за знакомство. Расскажи про здешнюю жизнь.

Купе было своеобразным. Такие вагоны сейчас не делают. Вроде как на одного человека, но мягкий пружинный диван был в нашем понятии полуторного размера, обит темно-красным плюшем. Стены отделаны темно-зелёным линкрустом. Столик складной как обычно в вагонах только шире и красного дерева и в углу стационарное кресло из такого же плюша. Напротив дивана дверь в душ и умывальник, через которые можно было пройти в соседнее купе. Дверки сантехнические можно было закрывать и снаружи и изнутри. А вот ватерклозет, куда ходить по большой нужде, только в конце вагона, подключенный фановой трубой к септику, который находился со стороны коридорных окон. На окнах занавески шелковые цвета беж. И красное дерево везде. А все металлически части из полированной бронзы. На столе лампа керосиновая, тоже бронзовая под вычурным стеклянным абажуром в стиле модерн. Роскошь царская. И удобство не меньшее. Тот, кто этот вагон делал, любил не производство, а людей, их комфорт.

Разливая коньяк, задал наугад вопрос.

- Ты же не крестьянка, как я посмотрю.

Не столько на лицо ее посмотрел при этом, сколько на руки.

- Угадал, барин, - Василиса села в кресло. - Я – поповна. А муж мой был пришелец, которого Иван Степанович из Австрии притащил. Но он был не немец, а русский или как сам обзывался – русин. С железками он у меня рукастый был, вот его сюда и определили смотрителем. А после него уже я тут за всем этим заведованием приглядываю. А к земле у меня тяги нет, хоть с детства я приученная к такой работе. И акушерки из меня не вышло. Но я грамотная. Происхождение обязывает. Вот меня Иван Степаныч после смерти мужа и пристроил сюда.