— Лягнул андриг. Они в период гона совсем бешеные.
— Видимо, ему до сих пор больно, — предположила она. Катасах взял её под руку и они вышли из хижины.
*****
Мев стояла на холме и смотрела на воды родной реки. Она ничего не понимала, ничего не чувствовала, кроме горького вкуса во рту, и не могла глубоко дышать.
Катасах от неё отвернулся.
Он по-прежнему был её Мечом, она — его Чашей, сила великолепно проходила сквозь него, чище и мощнее, чем раньше. Сам он возмужал и похорошел, всё было лучше, чем раньше, только из печальных глаз его исчезло тепло, а улыбка стала грустной и редкой.
Наверное он наконец нашел хорошую женщину, и теперь ему просто неудобно быть Мечом хранительницы мудрости. Над ним стали смеяться еще после «церемонии Тупого Серпа», видимо не так крепок оказался целитель, не выдержал смешков и слухов. К тому же, на что она могла рассчитывать — он, связанный с солнцем, отважно вырывающий из пасти самой смерти, решительный и спокойный, как утес в любой шторм. Он, которого так любит сама жизнь…
…И она, связанная только с прошлым, отказавшаяся принимать свою судьбу, отвергнувшая своё будущее как Хранителя, и поэтому отвергаемая всеми. Даже целителем её души.
Ветер высушил не успевшую коснуться земли слезинку и унёс с собой хоровод маленьких белых цветков, в которых утонуло священное слово «minundhanem».
========== 7. Спиной к спине ==========
Комментарий к 7. Спиной к спине
Трек: Kingdom Come - Should I [2011 version]
По многочисленным просьбам лексика островитян возвращается в текст.
¹ Renaigse — чужаки
² Minundhanem — наречённая/-ый возлюбленная/-ый, священный союз
Следующие три праздника Катасах приходил без опозданий, с почтительными подношениями, такой же дружелюбный, что и раньше, но словно раненый. Да он и не лечил себя вовсе. Мев замечала, как его тело покрывается незаживающими язвами, которые раз от раза все разрастались. Шутить он перестал совсем. Просто приходил в хижину, опускал взгляд и не поднимал его до окончания церемонии.
— Может целитель ставит на себе новый опыт? — думала она, с сожалением глядя, как его тело слабеет и начинает приближаться к первым стадиям негодности.
Она пыталась заговорить с ним всего один раз, но разговора не получилось. Он мучительно уводил тему в сторону, и всё кончилось обсуждением рецептов новой противоожоговой мази. Стоит ли говорить, что их церемонии перестали быть такими насыщенными и яркими, и несли скорее усталость плоти, чем торжество духа.
Мев наблюдала за ним отрешенно, подняв брови и опустив глаза.
— Может и правда, быть тебе мечом — моей вещью, а не мечом — острием моего духа…
И лекарь начал быть её вещью. Любимой, опекаемой, единственной в своем роде, но — вещью. Мев сама лечила его, замешивала мази из одной ей ведомых ингредиентов, и раздраженно замечала, как он отстраняется от её прикосновений. В конце концов она не на шутку рассердилась и не велела приходить, пока он не приведет себя в порядок.
Не было больше случайных касаний запястий, очарования смущения и законченных друг за другом фраз. Не было откровенных взглядов до церемонии и крепнущего притяжения после…
— Мне надо идти, — обычно говорила Мев, делая один за одним маленькие шаги назад.
— О, великая, да расцветает камень под твоими ногами, — отвечал Катасах прощаясь, и сделав хитрый маневр, оказывался ровно на том месте, куда ступала её нога в маленьком сапожке.
Всякий раз Мев очень терялась и не понимала, как это так смогла отдавить босую ногу целителя, и извинялась, но Катасах брал её за плечи и не давал сходить с его стопы на землю.
— Нелюдимая Мев, видишь как выходит — куда бы ты ни ступила — везде глупый Катасах, — он с самым серьезным видом высчитывал пропорции окружавших их полян, выводя своего рода доказательства, что он, Катасах, суть почва под её мудрыми ногами, и пока Мев следила за путаной нитью его рассуждений, обнимал и тихонько прижимал к себе. Спустя долгие минуты Мев наконец замечала уловку, поднимала к нему острый подбородок и наблюдала как двигаются его губы и меняется мимика, пока он вдохновенно говорит чепуху, и, словно змея на солнцепеке, грелась в радуге сердечной теплоты, которую он дарил.
На Катасаха смотрели многие женщины — и островитянки, и renaigse¹. Ему были хорошо знакомы эти взгляды: страстные, оценивающие, игривые, зовущие, обещающие, благодарные. И только Мев смотрела на него с восхищением и восторгом, только она вдохновляла его на новые глупости и рискованные открытия, на которые как мальчишка был готов целитель, лишь бы она не сводила с него сияющих зелёных глаз.
Он подкрадывался сзади, и его танцующие натруженные руки пробегали по белой коже, по шее, вдоль встающей дыбом линии роста волос, гладили скулы и опущенные веки, и Мев вытягивалась в струну, ожидая его прикосновений, затаиваясь в страхе, что он вот-вот может прекратить их.
Катасах читал Мев, как древний камень святилищ, испещренный священными знаками и остатками подношений. Во время церемоний Мев вела их души, после — их тела вёл Катасах. Он ценил её внутреннюю силу и знания, но боготворил — её саму. Робкую, неловко и невпопад отвечающую на вопросы, внезапно смеющуюся или застывшую в оцепенении перед важным видением. Насколько целитель был увлечен силой самой жизни и её энергией, настолько же Мев была погружена в материи боли, смерти и ужаса. Погружена, но не тонула, а играла и раскрывалась, словно юркий левольг. Он клал тёмную ладонь ей на живот, в то время как другая прижимала её бедра к своим, и Мев льнула к нему, обвивая руками, скрываясь от всего мира за его широкими плечами, унося на себе в чащу его запах. Она была его пучиной, в которой отдыхало его солнце. Катасах улыбался, не открывая глаз, когда Мев клала голову ему на грудь и заводила беседы с его сердцем, как если бы сам Катасах был где-то далеко и не мог их слышать.
— Скажи ему, что Мев боится переполнить собой его большое сердце, — она умолкала, слушая возражения весёлого ритма, — ещё скажи ему, что Мев боится ослепнуть, ибо в Катасахе слишком много солнца.
— Пусть не боится, — ворчал Катасах, целуя её в макушку, — хранительница мудрости храбрее любого, кого знает Катасах.
Ему на лицо шлепалась её белая ладонь, нащупывая рот и сильно сжимая губы.
— Скажи ему, это только твой с Мев разговор, зачем он слушает нас!
Тогда его руки вдруг хватали её бока и коварно щекотали рёбра, и сердитый шепот Мев сменялся визгом и хохотом…
Но его ждали пациенты и вызовы, её — звери и бездны, и нужно было расходиться на долгие две луны…
Больше не было ИХ Праздников. Были строго регламентированные церемонии, по итогам которых Катасах получал силы, необходимые для поддержания своего статуса Меча, и идущие на питание его целительского искусства. Были рутинные распределения токов Силы на остров, но исчезли вдохновенные прорывы, глубинные погружения в озёра небытия за новым Знанием.
Были те же встречи по сложным хворям или редким способам лечения, но Катасах быстро учился, и необходимость видеться сводилась на нет. Мев было нечего передать ему. Целителю было нечего взять у неё.
Мев так же безалаберно продолжала посещать заседания Совета, и проводила их в основном во сне, там же, на циновках возле Наивысочайшего и Катасаха. Ей не было дела до обсуждений, она просто исполняла заключённые с Винбарром договорённости.
***
Тогда же Катасах начал засматриваться на Керу. Он видел как холодно и раздраженно относится к ней Винбарр, и не раз пытался вмешаться, напоминая о долге Винбарра перед ней, как перед его minundhanem². Каждый раз Винбарр зло чеканил, что это не его, Катасаха, дело. Пока наконец он сам вызвал его на одну из редких бесед по душам и оправдался.
