Нет, с ней не как со всеми. Но какая же она чарующая и удивительная! Как она влечет и тянет меня к себе! Коснуться… Смять, как розу, раня шипами пальцы. Почувствовать на своих пересохших губах вкус ее юной, горячей кожи… Ее рука в моей руке. Жаркая волна тумана. Вселенная умирает, и остается глубокая бездна вечности, куда мы будем падать бесконечно… Ни с чем не сравнимое наслаждение ощущать в своих когтях, в своих смертельных объятиях трепет и судороги живого, волнующего, горячего существа… Ее сопротивление становится все слабее и слабее. Оно бессмысленно. Трепещущая, дикая птичка… Наши переполненные страстью и ненавистью сердца бьются рядом. Наша борьба не кончится никогда. Бурные волны поднимаются все выше и выше. Они затопили собой обломки погибшей Вселенной… Но почему сквозь них я все еще вижу ее расширенные, бездонные зрачки, которые кажутся мне окнами, распахнутыми в иной, недоступный для меня мир, мир, полный радости, тепла и света?..
========== Часть 2 ==========
Wir werden bis zum Ende jeder Ewigkeit geh’n
Мы дойдем до конца вечности.
В ней не было блеска и бросающегося в глаза очарования. Но подобно огню в волшебном фонаре, внутри ее существа временами вспыхивал странный, влекущий и пугающий свет. Ее волосы мягкими волнами падали на плечи. Иногда она казалась задумчивой и тихой. А бывало ее нежный смех дразнил мой болезненно напряженный слух издалека… Я всегда чувствовал, что она там, за стеклом, покрытым морозными узорами. Одиноко склонилась над дрожащим огоньком свечи. Она сама была похожа на путеводный огонь посреди беспросветной ночи…
Мы были разделены морями тьмы, огромными пространствами, на которых бушевала злая вьюга, но сквозь эти необъятные дали я мучительно явственно и остро ощутил ее юное тепло и манящий, неповторимый запах…
Под сводами своего старого замка я привык на рассвете ощущать невыносимую, давящую тоску. Чувства, развлечения, краски мира – все, в чем смертные существа находят источник для радости, всегда казалось мне настолько бессмысленным и бледным, что их детские восторги не вызывали у меня ничего, кроме презрительной улыбки. В моем мире нет границ между светом и тьмой, между наслаждением и болью. Все в нем погружено в серый, липкий туман, в котором мои усталые зрачки различают только смутные очертания предметов… Словно раскаленные иглы, жалят мозг пустые вопросы: к чему я стремился? Почему это безумное, дикое сердце так никогда и не могло найти себе покоя в своей вековой, ненавистной клетке?.. Чего оно так страстно жаждало, к чему отчаянно рвалось, разбиваясь о стальные прутья и истекая кровью? Как тяжело, не являясь ни ангелом, ни демоном, все же оставаться чем-то большим, чем человеческое существо, состоящее из пыли и праха… Все они не знают главного. Что все пройдет. И что ничто не равно ничему. Ничего не имеет значения. Но много ли счастья принесло мне то, что я слишком хорошо это знаю? В этом зыбком мире нет ничего, за что стоило бы держаться или ради чего стоило бы продолжать бессмысленное существование. Улыбки, страсти, жар познания, вера, солнечные блики… И это тоже пройдет. Даже сама нескончаемая вечность не имеет никакой ценности.
Но если в самом деле ничего в этом мире не имеет смысла, то почему эти вопросы переставали занимать мой ум, как только я ощущал, что меня снова переполняет запах юного, невинного создания, затерянного где-то в полночной тьме?.. Тогда от «болезни печали», от мучительных размышлений, от моей жестокой тоски не оставалось и следа. Я чувствовал, как их манящая близость волнует и тревожит меня. Мои потухшие зрачки превращались в черные пылающие факелы. Нечто древнее, первозданное, необузданное и дикое просыпалось глубоко во мне. Больше не было векового холода. Маленькие, острые льдинки, гонимые суровым ветром, больно кололи мне лицо, но я не замечал этого. Меня не пугало неистовство метели. Меня охватывало нетерпение охотника, с нервным трепетом ждущего свою наивную жертву… И начинались бесконечные блуждания под слабо освещенными окнами. Но теперь длинные зимние вечера больше не приносили с собой ни гнетущих вопросов, ни ядовитой печали…
Кто бы мог поверить, глядя на меня, такого огромного, сильного, полного внутреннего огня и страсти, что я, быть может, стою еще ближе к небытию и праху, чем несчастные смертные существа, в венах которых хотя бы бежит согревающая, теплая, драгоценная кровь? И только предательская бледность, покрывающая мои черты, могла случайно выдать пугающую тайну…
Когда я первый раз почувствовал ее, распыленную в воздухе, когда ощутил ее в долгом, обжигающем вдохе, я понял, что моих губ коснулось что-то новое, неизведанное и странное… Я остановился с блуждающим взором, вдохнул еще и еще, пытаясь понять, с чем же я так неожиданно столкнулся. Увы, ее волна, дразня воображение, скользнула по моим воспаленным губам и исчезла так же внезапно и таинственно, как и появилась!
Бешенство и неукротимое желание охватили все мое существо, потому что всей душой я ненавижу ускользающее! И вот глубокой, темной ночью мои зрачки уже различали вдали слабое мерцание ее освещенного окна и едва уловимый, полупрозрачный силуэт на его фоне…
Но чем ближе я продвигался к своей цели, тем яснее понимал, как непроста моя задача. Ощутив ее на таком близком расстоянии от себя, я осознал, что слова страсти и соблазна, которые я так щедро расточал другим безумным девочкам, рядом с ней будут мне плохими помощниками… С ней требовалось заговорить иначе. Такой, как она, не вскружить голову пылкими признаниями и необузданной страстью. Но видел ли я раньше таких, как она?.. Нет, не видел никогда. И, вероятно, больше уже не увижу…
Так или иначе, я собрался с мыслями и постаравшись справиться с пожаром, бушевавшим во мне, заговорил с ней тем мягким, чарующим и заботливым тоном, полным обаяния и нежного сочувствия, которым я так умел пленять людей в своей безмерно далекой юности… Она не стала испуганно выжидать, настороженно вглядываясь во мрак. В то же мгновенье легко и просто отворила окно и ответила мне мягким голосом, в котором трепетала неувядаемая надежда и чуть заметная затаенная печаль…
В предательской полутьме, в которой неясно вырисовывались полусгнившие старые колонны, я запомнил только распахнутую алую шаль. Нет, она не защищала себя, как другие! Она не отгораживалась от меня. Ее не нужно было звать и соблазнять. Она пришла по своей воле. И теперь, вместе с раскрытой шалью, настежь распахивала передо мной свою юную, чистую душу. Это было непостижимо, вот так вот обнажить душу перед другим существом. По крайней мере, я никогда не знал, что это такое. Я всегда был заперт. Мой бред, мое отчаяние, мои тяжелые мысли и страхи, мои инстинкты хищного зверя я хранил про себя. Ревниво оберегал эту черную и отвратительную бездну, как будто она была прекрасным, хрупким цветком или тонкой тканью, которая способна разорваться от неосторожного прикосновения…
Я знаю, что такое сливаться в жестоких, смертельных объятиях. Знаю, что значит чувствовать друг друга еще задолго до вожделенной встречи. Знаю ощущение, когда вокруг вас будто бы пылает сам воздух. Но все это пропитано чувственностью, тяжелым запахом крови, ненасытным желанием и жаждой. И все же, в мире есть и другое непостижимое единение. Единение, при котором слышат друг друга еще до того, как слова произнесены. Когда прикасаются к руке не с лихорадочной горячностью, а с нежным трепетом и внутренней, глубокой теплотой. Когда в чужих зрачках видят не только собственное отражение, но и всю красоту мира… И вот об этом, последнем, я не имел никакого представления.
Но она, казалось, напротив все об этом знала. Ей не нужно было моей вековой мудрости. Она будто бы родилась с этим. И рядом с ней я чувствовал себя потерянным и жалким, как будто бы столкнулся с непостижимым чудом или ослепительным светом…
Я не могу сказать, что ей была неведома опасность. Но она будто бы совершенно ее не страшилась! Она пришла ко мне не с вызовом, не с отчаянным желанием вырваться из своей надоевшей клетки. Она просто пришла ко мне. Для себя она ничего не искала. И это было невероятно. На ее прелестных губах играла печальная, мягкая улыбка, а глаза сверкали неистовым желанием навсегда раствориться в моих венах… Она любила во мне все. И мое бледное нечеловеческое лицо, и черное пламя, бушевавшее в моей душе, и мою пугающую, разрушительную силу. Она не боялась подать мне руку. Она всем своим существом искала моей убийственной близости… Быть может, я терял последние остатки рассудка, которые еще не успела забрать у меня проклятая вечность, но иногда мне начинало казаться, что она не отшатнулась бы, не попыталась спасти себя, если бы даже мне вздумалось истерзать своими острыми клыками ее нежные щеки… Если бы мне захотелось продолжать эту изощренную пытку бесконечно долго…
