========== Опустивший руки ==========
За пыльным стеклом старого окна медленно собиралась ночь. Темень, казалось, просачивалась сквозь пожелтевшие от времени жалюзи. Воздух сдавливал легкие, с трудом протискиваясь через гортань. В ушах гулко билось сердце: бум-бум, бум-бум, бум-бум… Оно уже отвыкло от… таких нагрузок.
Лайонел тяжело вздохнул и вытер лоб дрожащей рукой. Складки мягкого одеяла окутывали его, как морской прибой. Старый матрас давно продавился, и в образовавшейся выемке ему было невероятно удобно. Спокойно, тепло, хорошо… Какой-то миг. Может, два или три. Все-таки послеоргазменная нега способна на какое-то мгновение сгладить острые углы неудовлетворённости во всем; — даже в зависимости от порошка.
Сквозь шум в ушах прорывались рваные вздохи. Рядом с ним прогнулся матрас, и немного приподнялись складки одеяла. «Морское чудище», — с едва заметной улыбкой подумал Доусон, а вслух прохрипел:
— Ты меня уморишь, малец. Уже не двадцать чай.
В ответ — невнятное бормотание и слабое прикосновение. Кончик носа ткнулся ему в плечо и провел кривую линию до предплечья. Лай дернулся и, фыркнув, покосился на его обладателя.
— Щенок, — пробормотал он, приподнимая руку, чтобы видеть мальца получше. — Вечно носопырка холодная.
Махровое одеяло начало подниматься выше и выше, и выше, и выше… Пока из-под него не показалась — «морда чудовища» — вихрастая голова и силуэт ровных нешироких плеч. Темень скрывала его лицо, но мужчина и так знал, что парень улыбается. Он вообще много улыбается, его Сэми.
Мальчишка поднырнул под его руку и приблизился к лицу. Его дыхание отдавало чем-то пряным и душным. Легкой кислинкой. Лай прикрыл глаза.
— Это из-за оттока крови, — прошептал Сэм, тыкаясь холодным носом ему в щеку.
— Вся вниз ушла, да? — хмыкнул Доусон. — Хотя о чем это я. Говорю так, будто не чувствовал… все два часа.
— Да прям, — фыркнул малец и быстро чмокнул его в подбородок. Мягкие губы пощекотали жесткую щетину. — От силы один. Не преувеличивай…
— Это ты себя не обделяй, — шикнул Лай. — Что-что, а трахаешься ты, как Бог, мелкий.
Сэми поморщился, но в кои-то веки промолчал. Слегка выгнув спину — видимо, чтобы размять затекшие мышцы — он стек Доусону на грудь, попутно оставив несколько легких поцелуев на шее и около подмышки. Густые черные волосы неопрятной шелковистой копной рассыпались у Лайонела по плечу. Мужчина с невероятным удовольствием запустил пальцы в эти космы. Да, мелкий. Да. Морщись — не морщись, а трахаешь ты меня отменно.
Хотя в чем-то мальчишка, может, и прав. Лай все возводит в абсолют, но у него, мать вашу, есть на это причины. Они с парнем сошлись, как это говорится, «по резьбе». Зубчик к зубчику, выемка к выемке. Он ещё в том магазине отметил, что сложен мальчуган точно по его вкусу: крепкий, но гибкий, стройный — скорее жилистый вьюнок, чем накаченный шкаф. Косматая шапка черных, как смоль, волос была в легком — и явно намеренно уложенном — беспорядке. Карие глаза с легкой зеленцой смотрели на него спокойно и, главное, не узнавая. Только потом, присмотревшись, паренек начал подозрительно щуриться и коситься, но окончательно все понял, только когда Лай сам все сказал.
«О, а я вас знаю, — объявил он тогда. — Доусон, ага? Это имя я навсегда запомнил. Спасибо брату».
«Твой брат — фанат футбола?» — спросил Лайонел.
«Ага, — кивнул паренек и продолжил с поразительной непосредственностью: — Он вас терпеть не мог. Вечно орал, сидя перед теликом: «Чтобы этому Доусону ноги выдрали!» Или: «Чтоб этот Доусон говном подавился!» Или там: «Доусон, еб…» Эм. «…гребаная сволочь!» Помню, во время одного матча вас такими матами крыл, что…»
«Лондон-Сидней 19**-го? — с улыбкой предположил Лайонел, невольно ощутив прилив ностальгии. — Мы раскатали вас почти всухую».
«Хер его, — пожал плечами Сэм. — Я тогда мелким был. Да и футбол не люблю».
На футболистов, однако, его «нелюбовь» не распространялась — «будь они хоть бывшие, хоть нынешние». Уже на выходе из ТЦ, в котором Сэм умудрился с непривычки заблудиться, они обменялись телефонами. Уже к концу недели, на которой произошло их знакомство, они решили устроить ночевку у Лая с чипсами и пивом. Уже в конце месяца, после, как минимум, семи встреч, они переспали на небольшом диване в гостиной дома Доусона. Лайонелу до сих пор было стыдно это вспоминать — из-за долгого воздержания, половой слабости на фоне постоянного сидения на порошке и, возможно, от переизбытка пылкости его не хватило и на десять минут.
Однако Сэм не растерялся. Поцеловав его в побагровевший, блестящий от пота лоб и понимающе улыбнувшись, пацаненок принялся его гладить и тискать везде, где только можно. Через полчаса он снова был в строю, как штык, и парень вовсю объезжал его, притиснув к спинке дивана, ероша его короткие волосы и покусывая топорщащуюся во все стороны бороду. Та ночь стала точкой невозврата.
Лай никогда не сходил с ума от секса — этой чести был достоин «белый» и только он. С бывшей женой было так же просто, как с любой другой женщиной. С бывшим любовником Бредли было жарко и страстно, но в то же время коротко и жестко. С Сэмом было просто… и жарко, и страстно, и коротко, и жестко… и медленно, и мягко, и нежно, и «с оттягом», и «за пять минут», и… Словом, резьба вошла, как влитая. Не успел он очухаться от полуночных «скачек», как утром паренек уже мял влажными ручонками его поясницу и тыкался липкими губами в ухо, шепча: «Я ток поглажу».
С женой распределение ролей было традиционным, Жокей не терпел никаких «активных» поползновений в свою сторону. Сэму было насрать. Ему и руки было достаточно, если совсем уж невмоготу. В то утро он, впрочем, рукой не ограничился — треп про «поглажу» себя не оправдал. Впрочем, Лаю бы ныть — скулил под мальчишкой, как вшивый пес, да слабо хватался за его шею дрожащей рукой, силясь поцеловать. Было не особо больно, да Сэм ещё и зашлифовал это дело под конец парочкой нежностей и ласк. В общем, сделал все от себя зависящее, чтобы Доусон на следующий день проснулся с ноющей болью во всех возможных местах и в полдень.
Без пацаненка. Оказалось, что тот занятой человек — работает на какую-то фирму непонятно кем. Упер он рано, не успел пот ещё обсохнуть, а Лайонел — глубоко заснуть. Приехал вечером, поздно. И сразу полез лизаться.
Все достаточно быстро полетело к чертям. В своем возрасте и со всем тем грузом дерьма, что он собрал за жизнь, Лай не думал, что может еще на кого-нибудь запасть. Оказывается, может. Да так, что ближе к ночи каждые пять минут выглядывает в окно с высунутым языком — не видно ли вихрастой темной головы?
Голову эту Доусон полюбил особенно. У него с волосяным покровом всегда было не очень. И если борода ещё росла (став едва ли не гуще прежнего), то на башке медленно, но верно растекалось неприглядное светлое «озерцо», волосня редела и истончалась, хотя, по словам Сэма, все ещё была мягкой, приятной на ощупь… что, впрочем, ни в какие сравнения не шло с шикарнейшей шевелюрой самого парня. В такие густые шелковистые космы одно наслаждение зарываться пальцами или носом. Кончики пахли горьковатым одеколоном, но ближе к корням прорезался отчетливый густой аромат кожи. Лайонел млел от этого дерьма. Млел от своего мальчишки, как гребаная старшеклассница-девственница.
Где-то на задворках сознания, затянутого зыбкой пеленой наркотического бреда, он понимал, что дело в физическом влечении. Ему в руки попался счастливый билет — молодой симпатичный заботливый парень, с которым можно поговорить о чем угодно, который не лезет в душу и кувыркается в постели, как самый настоящий демон похоти. Доусон истосковался по ласке, по нежности, по страсти.
А ещё ему просто надо отвлечься. Забыться. Это не будет чем-то долгим и значительным. Когда мальчишка подустанет (или найдет себе кого получше), он сбежит, не забыв на прощанье нежно чмокнуть в щеку, и все вернется на круги своя. Нет смысла привязываться. Более того — это опасно. У него и так в последнее время в жизни творится форменный кошмар. После расставания с Бредом получать хорошую дозу наркоты бесплатно он больше не мог, и как ему теперь жить с этим Лай представлял очень смутно. Можно, конечно, поискать кого-то… попросить кого-то… да ту же…
