И чертов дом не только нашел способ прирасти к сердцу своих квартиросъемщиков, но и было в нем нечто, что, вроде ДНК, могло стать всем, главным мягко обвинял Раджа, сидя на скамейке, в дырке, пытаясь неизвестно в который раз рассмотреть со всех возможных точек зрения то, что не успел разглядеть за все эти годы, от чего, как правило, у него всегда появлялся зверский аппетит. Иначе чего бы вдруг стали его таким, как он есть (конечно, в полном соответствии с проектом), печатать на этих планах-полигонах вместе с положенными перекрестками, светофорами, зебрами, предупреждающими знаками, по которым детей в садиках учат соблюдать правила уличного движения, Раджа смаковал самые освежающие вкусы (ни одному не отдавая предпочтения): вкус вареного яйца заполнял его ротовую полость вплоть до язычка, а на смену ему спешил вкус банана.
Раджу провоцировали загадочные чертежи Владицы Перца, начертанные внизу, на земле, почти под скамейкой. Эти фигуры, для разнообразия, пробуждали в нем жажду.
Однажды утром, четыре месяца тому назад, сват на крыше дома-близнеца снял с алюминиевого штыря параболическую ячеистую антенну, чтобы очистить от осевших на нее нечистот, чем регулярно еженедельно занимался в течение пяти лет. Результаты своей работы он проверял, поворачивая антенну то к солнцу, то к общему двору. Вокруг скамеечки и ножек Владицы Перца неожиданно затанцевали какие-то смутные тени. Владица продолжил спокойно сидеть. Как только тени исчезли, еще неожиданнее, чем появились, он обернулся к Радже (который слонялся неподалеку) и довел до его сведения, что ему известно, чьих рук это дело. Однако за его спиной никого не было. Он подскочил, опустился на колени, чтобы рассмотреть пыльную землю с другого ракурса, но какая-то сила заставила его вновь сесть (причем так, чтобы более никому ничего не доводить до сведения), согнуться и сделать то, что и следовало сделать немедленно. По памяти начертил ромбы, в общих чертах ногтем, несколько нежнее довел их до ума, проник в их логику и связал между собой тонкими линиями. И с этого момента он начал ежедневно – в основном когда никого не было поблизости и пока единственная его дочка и жена Евица спали или варили цыплячьи шеи и крылья, которые он ежедневно закупал для них (у него мало что оставалось в запасе) – чертить под скамеечкой различные геометрические фигуры, маленькие или большие, иногда скромно – ногой и сидя, другой раз вдохновенно – иными средствами, чаще всего собственным когтем, прилагая при этом страшные усилия, стараясь согнуться поближе к земле, некоторые из них стирал и чертил заново, заострял углы, протягивал дуги, проделывая все это в утренние часы с такой посвященностью, на какую вряд ли был способен колдун, совершающий таинственные обряды с целью снятия порчи или нанесения вреда кому-либо. Известная очередность последовавших событий (первое таковое, вне всякой конкуренции, случилось три с половиной месяца тому назад, когда дочурка Перца покинула родовое гнездо, поймав удачу, о которой мечтала всю жизнь) не смогла затормозить земляные работы Владицы.
Сохраняя бдительность практически до самого конца жизни, Евица, как опытная медвежатница, держала в брачной постели медведя размерами побольше тасманийского дьявола с внешностью Владицы, по статусу мужа и родителя, и держала его на винкулуме[4] (который ей одиннадцать с половиной лет тому назад обеспечила дочка, вы еще услышите об этом), пока он сучил ножками на переднем или заднем дворе (одним окриком она напоминала ему, что важнее всего – семейные узы: Вла-а-а-до-о-о!), даже если таковой винкулум мог служить отличной основой для различных поперечных нитей и завязывания чего-то иного. Знала, как надо, ничего не скажешь, снизу отдавал ей должное Раджа. Каждый знает, что та, которая в кровати добивается такого эффекта, уж никак не прикована к постели килограммами и болезнью, а, по крайней мере, прекрасно усвоила пять из восьми ступеней йоги.
У Раджи в горле пересохло. Не хватает чего-то, легенды, что ли, крючок нужен, чтобы человека на него поймать, встал со скамейки, еще раз обозрев ромбы и круги, и отправился к крану с тыльной стороны дома, выведенному к паркингу из ближайшего подвального окошка, чтобы налакаться воды.
И тут по двору пропылил Боби на своей золотой и причесанной «диане» (укрепленной за счет двух задних сидений так называемой «клеткой» из дуг безопасности с цифрами «сорок девять» на бортах). Тормознул и припарковался на ручнике у самого канала. Во все стороны без разбора полетела мелкая и крупная галька. Один солидный экземпляр, эдакий желвак (с точки зрения пиритологии[5] – колчедан, пронизанный серебристыми жилками), завершил полет под носярой Раджи. Струя воды окрасилась кровью. Нашел попутно камушек мастера детали, стоило только ему испытать жажду. Потом он долго будет рассказывать где ни попадя, что в первый и последний раз напился воды из долбаного крана общего пользования, и вы еще услышите о нем. Кому-то жизнь подает знак вытирание тыльной стороной ладони капелек воды с губ падающей звездой или какой другой романтической сенсацией вытирание тыльной стороной ладони крови с морды лица дает знать, как она будет развиваться, а меня эта самая жизнь наградила Раджа поднял с земли желвак и внимательно, истекая кровью, разглядел его как никого другого, отметила этим обычным отходом фрайерской деятельности этого прилизы. То ли из-за очевидной жизненной несправедливости, или же поддавшись инстинкту врачевания раны в полном одиночестве, Раджа скрылся и полтора дня нигде не появлялся. Возвращение к светской жизни и стремление заставить Боби устыдиться, с тем, чтобы возможно, когда-нибудь окончательно простить ему этот желвак, Раджа отметил демонстрацией невероятной иммобилизации родного носа тампонами и пластырями. С шишаком посреди лица он важно уселся на скамейку. Потягивал через коленчатую трубочку молочный коктейль с корицей. Не нарочно, не нарочно, гундосил Раджа в защиту Боби, которому так никогда и не пришло в голову, что случайность – результат невежества.
И вот теперь чертов дом (а с ним и козырек, исключительно выдающийся экземпляр, предположим, космический призыв, в своем непонятном сращении с базовым, не очень эндемичным, но прочным любовным обетом в основе) в соответствии с урбанистическим решением должен уступить место современному армейскому комплексу, исчезнуть с лица земли, словно его никогда и не было, ни его, ни его обитателей. А то, что дело катится к этому, вообще-то всем обитателям дома стало ясно еще чуть больше трех месяцев тому назад после визита мужчины с водянистыми глазами и серыми волосами, одетого в серое, черное и полосатое, и женщинки с распущенными локонами в блейзере искрометной расцветки. Оба они желали лично, с полным пониманием со своей стороны, но с учетом высших интересов сообщить заинтересованным лицам посредством официального документа, в каком направлении и насколько срочно продвигаются дела. Они пытались объяснить (хотя в этом и не было особой нужды) Радже, поскольку сначала нарвались на него, в чем тут, собственно, дело. В итоге официальный документ они вручили господину Перцу, поскольку Раджа, со все еще отекшим носом, жестом мизинца дал им понять, что его отвлекли от важного дела, и тем самым отодвинул их от себя, а надломленный силуэт (под которым маршировала колонна муравьев, ведущих дружную и развитую общественную жизнь в неизменном сообществе) они вряд ли могли рассмотреть с той стороны канала, не говоря уж о том, чтобы связать его с чем-либо, даже если далекий силуэт, растворившийся в незавершенном пространстве, и попался им на глаза.
Важное дело Раджи состояло в пережевывании ириски и неотложном выстраивании отношения – возникшего из нежелания попасть в капкан высокомерного пренебрежения, в который, скажем, обычно попадают академические художники перед первобытным видением мира глазами наивных живописцев – к чертежам под скамеечкой, к выстроенным фалангой ромбам. Неудержимое стремление наземных чертежей завоевать статус уличной достопримечательности и актуального обстоятельства заставляли Раджу углубить это отношение.
