К моменту падения Византии история собственно Османской державы насчитывала уже полтора столетия², а история мусульманской государственности на территории Анатолии – более 400 лет. Выяснение истоков «классической» османской архитектуры заставляет обратиться ко всей традиции мусульманского культового зодчества Анатолии с момента ее исламизации.

Направленные Халифатом набеги тюрков-огузов (в том числе сельджуков), отодвигавшие северо-западные границы «территории ислама» (dar al-Islam) и затруднявшие проникновение в Сирию египетских Фатимидов и их потенциального союзника – Византии, привели к захвату мусульманами важнейшей пограничной крепости Манцикерта (Малазгирта); попытка отвоевания крепости в 1071 г. обернулась разгромом византийской армии и пленением императора Романа IV Диогена. Эта победа открыла тюркам дорогу в Центральную Анатолию, где на отвоеванных у Византии землях создавались мусульманские государства (эмираты), признававшие духовную власть багдадского халифа и вассальные по отношению к султанам из династии Великих Сельджуков³.

Создание империи Великих Сельджуков оценивается как поворотная точка в истории исламской цивилизации, а осуществленная этой империей тюркизация Ближнего Востока и Анатолии рассматривается как фактор, предопределивший будущее и мусульманского, и христианского мира⁴. Высокое качество художественных произведений, создававшихся под номинальной властью Великих Сельджуков на обширной территории Халифата, и сходство результатов художественных процессов, заметных прежде всего в архитектуре как наиболее показательной части материальной культуры «мира ислама» (распространение одних и тех же архитектурных типов, строительных приемов, принципов декора зданий), заставили исследователей говорить о некоем общем «сельджукском стиле» и о еще более широком «сельджукском влиянии», хронологически и географически выходящем за пределы существования государства Великих Сельджуков.

Бурное развитие мусульманской архитектуры в начале II тысячелетия и быстрое распространение новаций действительно оказались связаны с патронатом Дома Сельджука, и причину этого неожиданного «скачка» легко предполагать в смешении традиций, дополнении достижений арабского, иранского, византийского зодчества некими дотоле неизвестными тюркскими новациями; однако же собственно «тюркскую составляющую» в той мусульманской архитектуре, которую мы обнаруживаем в XI–XIII веках во владениях Халифата (в том числе в Анатолии), вычленить невозможно. Неоднократные попытки выделить и описать эту составляющую неизменно приводили к констатации недостаточности одного лишь «этнического фактора» и признанию нехватки данных для решения «проблемы сельджукского искусства»⁵. Правомернее говорить о том, что в рамках культурно неоднородного государства Великих Сельджуков его правители смогли сформировать единый государственный заказ, в результате реализации которого выработались, в частности, общие модели архитектурных сооружений и принципы их декора.

В качестве источников сельджукской архитектуры в привычном значении – как определенного территориально-хронологического комплекса памятников, – должны рассматриваться все региональные художественные традиции, с которыми тюрки, не имевшие к тому времени собственной развитой культуры, могли познакомиться в процессе миграций на запад. Сплавляя в официальном заказе разные художественные традиции, сельджуки оказались своеобразным катализатором эволюции мусульманской культуры. Появление новых моделей и типов архитектуры следует связывать прежде всего с региональными – иранскими, арабскими, армянскими, византийскими – традициями зодчества и с использованием наиболее доступных образцов, привлечением местных (в том числе немусульманских) строителей для выполнения султанских и княжеских заказов, обучением сельджукских мастеров в локальных артелях, имевших собственные приемы, наработки, пристрастия. Именно такой вариант – приспособление заимствованной модели мечети к местным условиям и архитектурным традициям – был использован на этапе становления анатолийского мусульманского зодчества.

Юго-Восточная Анатолия стала границей «мира ислама» уже в первые десятилетия арабских завоеваний; с IX в. Диярбакыр (бывшая византийская Амида) служил центром буферных эмиратов Шейхидов и Марванидов, в Харране с конца X в. обосновалась арабская династия Нумайритов. Именно с Харраном связана самая ранняя из сохранившихся на турецких землях мечетей – Джами аль-Фирдаус, при которой с VIII в. действовал один из древнейших университетов. Мечеть Харрана, описанная (хотя и с некоторыми ошибками) в конце XII в. Мухаммадом ибн Джубайром⁶, демонстрирует следование сирийской модели арабской дворово-гипостильной (колонной) мечети – на северо-западные окраины Халифата была перенесена омейядская архитектурная традиция, связываемая с переориентацией планировки христианских базилик⁷.

К этой же авторитетной омейядской модели поперечно-базили-кальной мечети обратились исполнители заказа Великих Сельджуков в Анатолии. Улу-джами Диярбакыра (1091/1092)⁸ кажется архитектурным архаизмом: здание, воспроизводящее дворовые мечети Сирии с поперечно-нефной планировкой и скатным стропильным перекрытием молитвенного зала, легко принять за перестроенную византийскую базилику с трансептом⁹. Источником плана для Улу-джами Диярбакыра стала знаменитая мечеть Омейядов в Дамаске (706–711): обе мечети имеют трехнефное членение молитвенного зала, произведенное с помощью аркад, повышенный трансепт по центральной оси, обширный северный двор со сдвинутым к востоку входом (в Дамаске окруженный галереями, в Диярбакыре – обстроенный зданиями). Необходимо учесть, что выходящая во двор аркада молитвенного зала мечети Омейядов до конца XIX в. оставалась открытой, не отгораживая пространства зала от двора, как это было принято во всех арабских мечетях и как это было сделано в Улу-джами Диярбакыра.

Безусловно, дамасская мечеть воспринималась как прославленный архитектурный ориентир, ставший прототипом для подавляющего большинства омейядских культовых памятников Сирии, Ирака, Палестины, Египта, задавая не только их планировку и конструкцию, но даже их пропорциональные отношения. Однако на выбор образца в данном случае могла повлиять и имевшаяся строительная практика: незадолго до битвы при Манцикерте и взятия Диярбакыра в течение полутора десятилетий от имени сельджукского султана Малик-шаха производилось восстановление дамасского памятника после пожара 1069 г., а на рубеже 1080-1090-х гг. Великими Сельджуками велись работы в Большой мечети (Джами аль-Кабир) Алеппо, являвшейся несколько упрощенной репликой мечети Дамаска¹⁰. Таким образом, к моменту строительства диярбакырской Улу-джами в распоряжении султана были мастера, знакомые с особенностями омейядских памятников Сирии и способные воспроизвести их наиболее узнаваемые черты в Анатолии.

Мечеть Омейядов, Дамаск. Вид с северо-запада. Аэрофотосъемка

Улу-джами, Диярбакыр. Вид с запада. Аэрофотосъемка

Необходимо, однако, отметить еще один важный фактор архитектурного цитирования омейядских образцов. Говоря о формировании арабской колонной мечети, О. Грабар отметил: «От мечети явно требовалось лишь одно – огромное пространство. Все дополнения относились либо к эстетической стороне, либо к власти и церемониальному упорядочению пространства»¹¹. В отличие от храмовых религий, ислам никак не нормирует культовую архитектуру, – даже необходимая ориентация на Мекку при совершении молитвы (кибла) может не выявляться архитектурными средствами¹². На архитектуру мечети, не зависящую от религиозных догматов, пространственной символики и образности, оказывали влияние целый ряд факторов, внешних по отношению к исламу, – климатические условия, привычные строительные материалы, традиции домусульманского культового зодчества и т. д. Но, как показывает вся история архитектуры мечети вообще и анатолийской (сельджукской, османской, турецкой) мечети в частности, важнейшую роль играло использование культового зодчества в качестве инструмента политической риторики, обусловленное способностью постройки выражать идеологические посылки. Архитектура, тем более культовая, наряду с нумизматикой и эпиграфикой¹³ стала одним из действенных инструментов прокламации политических ориентиров, – уже сами факты закладки мечетей на завоеванных территориях, отраженные мусульманскими историографами¹⁴, закрепляли образы правителей, радеющих о распространении ислама.