Скоро сани свернули с главной дороги и, выехав из леса, покатили в сторону небольшой компактно укрывшейся в низине между заснеженными холмами деревушки. Странным казалось то, что даже ночью, при свете яркой огромной на тёмно-синем звёздном небе луны – в деревне не было света ни в одном доме… Все окна смотрели мрачными чёрными глазницами. От этого молодому врачу стало как-то тоскливо… "Странно… – ещё раз подумал он, – что за деревня такая?…"
Приехали. Собаки не лаяли. Заборов не было ни у одного дома. Встречать выскочили два пацанёнка, таких же диких и подозрительно смотрящих, как и попутчики. Всё происходило совершенно молча. Никто ни с кем не разговаривал. Хозяин дома, сутулясь, втянув голову в плечи и неуклюже, грубо и резко размахивая руками, вошёл в дом. За ним последовал доктор.
– Свет дай! – рыкнул заросший бородой лохматый мужчина, свирепо блеснув глазами на одного из вертевшихся поблизости пацанят. Те бегом, громко топая по деревянному настилу дома пятками, скрылись в соседней комнате. Затем принесли свечу. Глеб Никифорович удивился.
– Темновато будет… – пожаловался он на освещение.
Хозяин дома резко встал и вышел на улицу. Вдруг во дворе раздался страшный заливистый вой… У неверующего ни во что, кроме современной науки, молодого доктора мурашки крупными тараканами побежали по спине, и он непроизвольно вжал голову в плечи, широко выпучив глаза.
Со стороны леса тут же донёсся такой же долгий вой волчьей стаи, словно ответ на призыв. И в комнате стало вдруг гораздо ярче от света луны, словно специально, по особому приглашению, соизволившей заглянуть сегодня именно в это окно… Доктор не верил своим глазам… Тьма комнаты постепенно рассеивалась, и он ясно увидел перед собой лежащее на полу, на раскинутых медвежьих шкурах, какое-то животное…
Молодая особь ни то гориллы, ни то орангутанга?… Доктор продолжал недоумевать, но в комнату снова резко и порывисто, словно лютый ледяной ветер, ворвался лохматый рыжий мужчина. От его присутствия, особенно после воя, доктору стало не по себе. Какой-то мистический страх неизвестного, непознанного, необъяснимого стал пробираться в сердце. Теперь, кажется, он начинал понимать, о чём его предупреждала сердобольная Пелагея Ивановна…
Мужчина в огромной волосатой ладони держал свечу, поднося к непонятному существу на шкурах, освещая его рану.
Доктор, пытаясь рассмотреть ранение густо покрытого такими же рыжими волосами бедра пациента, всё же краем глаза ухватил его лицо…
Гримаса страданий исказила и без того грубые и страшные черты его. Массивные, нависающие над мелкими блестящими в темноте глазками надбровные дуги, делали лицо страшным и злобным; короткий мясистый курносый нос, тонкие губы большого рта – придавало страдающему на полу холодной избы пациенту свирепый, угрожающий и совершенно безобразный вид. Густые жёсткие рыжие волосы, покрывающие страшное лицо, плавно переходящие в брови, бороду и лохматую шевелюру – делали его звероподобным… В довершении всего образа, как только врач коснулся пинцетом раны волосатого бедра – существо резко дёрнулось, подалось вперёд и грозно зарычало, обнажив наряду с мелкими передними зубками массивные выступающие клыки…
– Терпеть! – рявкнул на него хозяин. Животное откинулось назад.
"Что за чёрт?… – думал доктор, дрожащими руками ковыряясь в ране "пациента" при свете луны и мерцании свечи, – я что, сплю?… Может, это сон?… Поскорей бы проснуться, что ли?"…
Под стоны волосатого существа Глеб Никифорович постепенно продвигался зажимом вглубь раны, пытаясь извлечь застрявшую в мягких тканях пулю. Обезболивающее не помогало, хоть он не пожалел и ввёл в местные ткани уже весь флакон. Существо лежало мокрое, в горячке, стонало, периодически рычало и даже поскуливало…
Наконец пуля была извлечена. Глеб Никифорович вытер пот со лба и хотел, ничего не спрашивая и не выясняя, поскорее уехать назад. Но долг врача заставил его действовать по инструкции и предложить все, же необычному пациенту место в их больничке, учитывая его плохое состояние и возможные грозные последствия такого ранения. Врач, наклонив голову, тихо произнёс:
– Хочу предложить вам госпитализацию… Не знаю, чем может закончиться… Рана серьёзная, сами понимаете…
– Не надо… – глухо прохрипел хозяин, – мы сами, травами… А лесничий за брата ответит… Подстрелил, паскуда… Окружим и разберёмся, чего бы нам это ни стоило. Пусть знает, кто здесь хозяин…
Зверь на шкурах очень часто поверхностно дышал. Казалось, что он не жилец, тем более на травах… Но Глеб Никифорович дважды предлагать не стал. Он очень хотел вернуться домой и боялся, что если дорогой туда стая его не тронула только потому, что он был нужен хозяину; то теперь, выполнив свою миссию, доктор в своей безопасности так уверен уже не был… Он стоял перед высоким, мощным, как зверь, мужчиной, опустив голову и ожидая своей участи. Теперь всё зависело только от хозяина, и жизнь врача была в его руках.
Лохматый мужчина вышел на улицу, что-то рявкнул, и дочь на санях подъехала к тёмной избе. Доктор, не веря, что его сажают домой, быстро вскочил на сани. Лошади тронулись.
Ехали молча. Постепенно удалялась чернеющая кучкою неухоженных брошенных домов странная деревня, приближался огромный сине-белый лес…
С каждым метром, по мере приближения к лесу, в котором разбойничья стая рыскала в поисках лесника, подстрелившего сородича, но не отказалась, бы полакомиться и молодым испуганным доктором, у Глеба Никифоровича сердце всё глубже уходило в пятки. Он ехал, опять засунув голову в ворот тулупа, не в силах поверить в реальность происходящего, и думал: "Неужели конец?… Столько планов, так молод, только жизнь началась. И что? Таким ужасным и бесславным образом погибну? Господи, неужели это мой удел?…"
Так постепенно к Глебу Никифоровичу подобрались мысли о Боге. И хоть крестик он не носил и от Пелагеи Ивановны отмахнулся, но сейчас, в лесу, услышав снова вой волков, стал неистово креститься…
Дикая и молчаливая девица, что управляла санями, от его крестного знамения передёргивала плечами… Она ощущала явный дискомфорт, врач это чувствовал. Он пока не мог понять, хорошо это или плохо, ведь девица везла его из леса. Но креститься не перестал. Кто знает этих звероподобных, практически животных?.. Можно ли им доверять?… Способны ли они на чувство благодарности?… Глеб Никифорович отчаянно крестился, как в последний раз.
Вдруг на дорогу снова выскочили волки. Они опять стали поскуливать, бегая возле вкопанных дрожащих лошадей. Девушка сидела, молча, не пытаясь с ними разговаривать и не оборачиваясь назад. Но было ощущение, что она привезла волкам обещанную добычу…
Звери, щетинясь, стали приближаться к врачу. Глаза их горели, они облизывались и радостно потявкивали. Молодой человек вскочил на ноги и закричал:
– Господи, спаси меня! Боже мой!
В эту секунду лошади рванули с места так, что врач чуть не выпал из саней. Они понеслись галопом, и девица не могла их остановить при всём желании. Она что-то визжала, будто рыдая, хватала возжи, но лошади не слушались. Молодой же человек, поняв, что это его спасает от погони, продолжал кричать: "Боже мой! Помоги! Господи!"
Сани неслись по лесной снежной дороге, чуть не заваливаясь на поворотах. На волков сзади смотреть времени не было. Главное – удержаться в санях и не перевернуться вместе с ними. И пусть они несли его совсем не в больницу – врачу было уже всё равно. Лишь бы подальше от верной гибели, от смертоносной стаи…
Рассвело. Лес кончился, впереди пошли бескрайние поля. Дочь хозяина, ощетинившись, спрыгнула на ходу с саней и зарычала: "Будь ты проклят!" Встав на четвереньки, по- собачьи поскакала в сторону леса… Глебу Никифоровичу ничего больше не оставалось, как взять возжи в свои руки…
Добрался до больницы он лишь к вечеру, так как умчали его лошади совсем в другую сторону. Зашёл в кабинет, снял шапку, и Пелагея Ивановна увидела перед собой совершенно седого молодого человека.
