Здесь важно все явления и процессы рассматривать в историческом плане, как не только проявление какой-то универсальной, общечеловеческой тенденции, но и порождение специфической исторической ситуации.
Предельно необходим своего рода апофатический или отрицающий подход. Он будет успешным, к тому же, только в том случае, если исследователь максимально дистанцируется и от таких неизбежных спутников любого человека, как оседлоцентризм, номадоцентризм, европоцентризм, азиацентризм, китаецентризм и т. п. Необходимо максимально отказываться от дихотомийного принципа: оседлые – кочевые, Восток – Запад, Китай – кочевники, богатые – бедные, прогресс – регресс, положительное значение (роль) – отрицательное. Разумеется, все эти дихотомии в том или ином масштабе присутствуют в истории, но превращение их в системообразующие приводит к существенному или даже сущностному искажению картины истории. Чаще всего такие призывы не воспринимаются всерьез, однако именно эти стереотипы до сих пор являются методологической основой многих исследований. Очень часто, в условиях ослабления позиций тех или иных методологий мезоуровня, например, марксизма или христианства, в наступление на освободившееся место переходят и существенно усиливают свое мировоззренческое значение европоцентризм и оседлоцентризм.
Общемировоззренческие принципы являются основой любой методологии. Если мы исходим из оседло- или номадоцентризма, этноцентризма, идеализма или материализма, то будут выстраиваться и разные картины истории. Они обязательно будут логически строго выверены, выстроены высокопрофессионально и проиллюстрированы обильным количеством фактов. С профессиональной точки зрения они, по сути, безупречны и непоколебимы. «Ахиллесова пята» их находится в мировоззренческой плоскости. Сказываются, разумеется, и чисто практические нужды, и конъюнктурные соображения. Иначе говоря, сказывается социокультурная и этнополитическая принадлежность исследователя, то, с чем он чаще всего и не видит необходимости «выяснять отношения».
Сам по себе оседлоцентристский подход не является «правильным» или «неправильным», как не является таковым его визави – номадоцентризм. Он создал очень мощную историографическую традицию, позволявшую на протяжении длинного ряда тысячелетий выстраивать эффективную политику противостояния кочевникам, которые до такой степени осмысления своей истории, надо признать, не поднялись. Благодаря работам исследователей на протяжении последних двух столетий он был научно и концептуально оформлен. Мне кажется, именно выход на эту финитную стадию и позволяет не просто «бороться» с ним, а сформировать параллельно ему или даже в чем-то в противовес качественно иное отношение к кочевникам, их истории и культуре, не скатываясь на позиции только номадоцентризма. В конце концов, речь идет не об «оправдании» скотоводства или земледелия как таковых, а об объективном отношении именно к цивилизации кочевников, в данном случае, преимущественно тюрко-монгольской.
Методология должна носить рабочий характер и быть предназначенной именно для решения специфического комплекса проблем, связанного с кочевниковедением в целом. Это, понятно, не означает, что она должна основываться на какой-либо очередной «плодотворной» общемировоззренческой идее. По крайней мере, в настоящее время трудно рассматривать совокупно оседлые и кочевые народы в истории через призму неких общечеловеческих ценностей, но и номадоцентризм как антитеза оседлоцентризму здесь абсолютно не подойдет. С другой стороны, свести такой рабочий подход к сумме неких специфических методов физически невозможно. Пусть историологический инструментарий создан и эффективно апробирован на материале классических оседлых народов, альтернативы ему нет. Для понимания кочевников также необходимо чтение источников из разных времен и народов,
Центральным здесь является понятие «цивилизация», которое в настоящее время имеет два основных значения – стадиальное и локальное.
Оседлые народы в соответствии с этим подходом, равно как с обыденным представлением, значительно оторвались в своем развитии от кочевников и достигли весьма высокого уровня. Однако и то «плато», на котором они находились, существовало почти без изменений на протяжении нескольких тысяч лет. Это есть так называемый «исторический период», т. е. время существования крупных государств имперского типа (Китай, Средиземноморье, Византия, средневековые европейские империи и др.). Кочевники же остались на стадии до государственного развития и так и не смогли подняться выше. Их «квазигосударства» есть лишь обезьяна оседлых этатических конструкций и механизмы эксплуатации оседлого мира.
Это обусловлено, прежде всего, тем, что кочевниковедение – самая специфическая сфера исторического знания. Само понятие «история» родилось в оседлом мире и там показало всю свою эффективность. Оттуда же родом и такие термины, как «цивилизация», «культура», более узкие – «империя», «государство». А в кочевом мире они в своем классическом виде не работают. Уже одно это порождает желание вывести кочевников за скобки «человечества» вообще. Между тем, уже средневековые авторы признавали кочевые народы «варварами» как постепенно переходящими на стадию цивилизации через «примитивное» и неосознанное копирование оседлых институтов и понятий. При этом, с их точки зрения, шло «извращение», создавались «квазигосударства». Иначе говоря, уже в то время активно использовался цивилизационный подход и применялся, в том числе, и для анализа развития кочевых народов.
Как и тогда, так и сейчас цивилизационный подход используется, прежде всего, по горизонтали, т. е. в компаративистском ключе. Сравниваются разные зоны Евразии, в том числе и кочевая. Остается лишь признать, что «кочевой архипелаг» такая же цивилизационная зона, «Pax Nomadica». Именно в этом плане наука должна максимально уходить от своей публицистичности, от предпочтения одной какой-то цивилизации, через которую прочитываются все остальные. Необходимо формулировать общие критерии «цивилизованности», общую модель цивилизации.
Цивилизационный подход более значим для изучения всеобщей истории, чем формационный для Европы. Пока же он выступает чаще всего лишь как средство примирения разъяренных цивилизаций.
При решении универсальных проблем истории всегда необходимо помнить, что сами по себе конкретные факты, взятые из материала одной цивилизации, редко совпадают с конкретикой другой цивилизации. Если мы изучаем, например, восточное общество, сравнивая его с западным, которое является для нас наиболее изученным и соответственно волей-неволей эталонным, то очень быстро появляется уверенность в том, что мы имеем дело не с цивилизацией, и, в лучшем случае, с чем-то «примитивным». То же самое можно сказать о сравнении кочевого общества с оседлым. Однако если мы априори не будем отказывать Востоку или Степи в цивилизованности, то легче убедимся в том, что мы имеем дело с частным проявлением общего и закономерного.
Сама история логики научного исследования подводит нас к этому. До XX в. развитие научной мысли шло по традиционному пути. В рамках традиционного общества применялся этнополитический подход, когда кочевники рассматривались как соседи, поведение которых чаще всего было непредсказуемым и агрессивным. В Новое время возобладал формационный подход, в рамках которого кочевникам вообще не находилось места в хозяйственном развитии человечества. Их стали именовать «трутнями», «бомжами», роющимися на «помойках цивилизаций». На данном этапе цивилизационный подход все же позволяет выяснить их креативную роль в истории, т. е. некую пользу для развития человечества. Пусть так, с этой ступени будет легче прийти к признанию их самобытности. Эта задача не только научная, но и цивилизационная. Давно пора вывести из тени т. н. кочевые народы, показать, что у них были не только сила, войны, склоки, но и высокая и уникальная культура.
Из глубины веков, что в Европе, что на востоке Азии, идет утверждение об «отсталости» «варваров», которым самой логикой истории предназначено переходить на «магистральный путь развития всего человечества». Стоит, наконец, понять, что они в силу своей экономики и ментальности сами не идут в «цивилизацию» и не претендуют на ее территорию. Это цивилизация в виде городской экономики и торговли приходит в аграрный сектор. Сначала город подчиняет и максимально растворяет деревню, ассимилирует ее культуру. Только деревня находится в оседлой зоне, и потому нет внешнего эффекта уничтожения целой цивилизации. Кочевники же гибнут уже под натиском государства. Аграрии в этом плане уникальны, а кочевники аномальны, но и те, и другие рано или поздно поглощаются городской цивилизацией. У крестьян это происходит раньше, хотя хронологически уход скотоводства и земледелия как аграрных занятий происходит практически одновременно, в начале второй половины прошлого тысячелетия. К этому времени усиливается натиск на их земли, и они вынуждены более ожесточенно обороняться. И полей, и пастбищ уже недостаточно для нормального существования, необходимо усиление связей между отдельными районами и начинают появляться достаточно большие государства (кочевые империи).
