Черский протиснулся. В углу между выдвинутой лестничной клеткой и зданием, где находился он сейчас, было значительно безветреннее. Ветер ударял единственно сзади.

– Ну, упражняемся, а то замёрзнешь, – капрал снова вымолвил. – Строевая стойка! Раз, два, раз…

Черский не обращал ни на что внимания. В движениях рекрута не было ни частицы прежней энергии. Руки будто плавали в воздухе, согнутый хребет был далёк от всяческих уставных предписаний. Немного погодя капрал снова позволил отдохнуть.

– Упражняйся дальше сам, – вымолвил он тихо. – Выполнил уже 75 раз.

– Сорок три, – поправил Черский безучастно, не отрывая глаз от приклада.

– Семьдесят пять! Умею считать. Ещё сто двадцать пять раз!

Капрал вошёл в сени и закрыл за собой двери. Черский потёр рукавом лоб. Казалось ему, что давит на лоб железный обруч. Потёр его повторно, а после взглянул с большим вниманием на стену: из белизны покрывающего её снега изредка только выглядывал красный кирпич. Вытянул перед собой карабин, дотронулся им до стены, измерил расстояние, подвинулся несколько вбок. Медленно, в раздумье принял предписанную стойку, а потом прыгнул упруго и ударил. На землю посыпались комки льда. Он загляделся на них. В глазах появилось глубокое удивление. Ему показалось стразу, что совершил он какое-то большое открытие. Немного погодя он наклонился и ударил снова: освободился целый кирпич. Он застыл на мгновение в полной неподвижности.

– А это интересно… – покрутил он головой. – В самой глупой вещи можно отыскать необычайные явления. Ну, ну…

Он задвигался живее. Исчезла внезапно прежняя усталость, руки и ноги начали работать нормально. Он нисколько не облегчал себе задачи. Напротив – сосредоточился, как в поединке с Ланиным, карабин бил в цель безошибочно. И он постепенно передвигал его вбок. Два шага вперёд, два назад, два влево, два вправо. Под ногами вырисовывался сильный глубокий след, а на стене удлинялась всё более красная линия.

Прошёл он так несколько шагов, поддерживая в неустанном труде размеренный темп, но наконец в коленях и пояснице появилась боль. Он крепче стиснул челюсти. Заплясала перед ним красная пелена, он встряхнул её круто и поставил на своё место. «Раз, два, раз, два… – командовал он сам себе, – Не поддамся, не поддамся!.. – запел он в такт. – Шаг вперёд!»

Рука легко дрогнула. Со стены отвалилась большая куча, но слишком низко. Он напряг нервы, повторил прыжок. На этот раз попал точно в цель. Глаза заблестели весёлостью. «Ударил мерзавца, и так ему и надо! – запел он почти в полный голос. – Это школа, это школа, это школа, – равномерно обозначил он темп. – Наша единственная, наша единственная! Сто двадцать шесть. Наша единственная, сто двадцать семь! Это школа…»

Так он досчитал до ста пятидесяти и вернулся той же самой дорогой. Бил он теперь несколько ниже, открывая следующие кирпичи. Движения по-прежнему были старательно отмерены, но ноги не стучали уже так твёрдо, как в начале. «Сто девяносто восемь, – голос раздавался всё более хрипло. – Это школа, это школа, наша единственная, – пел он, однако, ровно в такт. – Сто девяносто девять… Двести…»

Карабин тяжело упёрся в землю, колени не дали выпрямиться. Он откашливался долгое время. Бесконечная красная полоса плыла постоянно перед глазами, несмотря на то, что он не смотрел на неё, в голове гудело, будто кто-то ударял без перерыва в барабан. Пытался он поднять плечи – они сразу опадали безвольно. Хотел пошевелить ногой – она отказалась ему повиноваться. Решил воспользоваться другим способом. Подвинул ближе приклад, всей тяжестью повис на стволе. Помогло. Постанывая от боли и скрежеща зубами, однако выпрямил он, наконец, тело. «А значит, всё кончено, – перевёл он с трудом дух. – Адская работа!..»

Лениво взглянул он на стену. Справа тянулась широкая полоса. Два кирпича были видны отлично. В то же время слева неслась она шириной в один кирпич. «Скверно это выглядит, – скривился он, – не хватает здесь отделки… По правде говоря, капрал немного мне убавил, так как тогда было, наверное, сорок три. Выглядит свиньёй, – растрогался он, – а сердца в нём достаточно… Таким образом, сколько осталось? Ага, тридцать два! Стоит это как-то поправить… Порядочный человек должен иметь чистую совесть. Как сказал бы Токажевский: это также школа…»

На этот раз не пошло легко. Каждый мускул бунтовал против усилий, расплакался каждый нерв. Однако, когда карабин ударил снова в стену, всё смолкло, как по команде. Черский уже ничего не чувствовал, зато видел отлично цель. Бил в неё со всё большей настойчивостью под ритм выговариваемых вполголоса слов, звучащих как монотонная песня, необычные старательно акцентированные слоги, которые добавляли сил и удивительно торжественной серьёзности.

Где-то там, в глубине, раздались быстрые шаги, двери отворились. Из них вылетел капрал и одним прыжком оказался около рекрута.

– Раз, два!.. Раз, два!..

Двери отворились снова. Появился Ланин с лицом, набухшим от ярости.

– Это ты, гуляка, шатаешься по коридору вместо того, чтобы следить, – зарычал он. – Оставляешь одного…

Замолчал, как будто не хватало ему дыхания. Заметил на стене длинную, толстую красную ленту и тёмный след, старательно вытоптанный в снегу. Охватил продолжительным взглядом рекрута. Тот ударял постоянно в стену. Пока капрал подавал команду, ударял в то самое место, теперь вошёл он в собственный ритм и пружинисто передвигался влево.

– Черский! – выкрикнул Ланин. – Почему не встаёшь навытяжку перед командиром?

Черский тотчас же прервал свои занятия и энергично выпрямился.

– Не было приказа, Ваше Высочество, – доложил он чётко.

Капитан взглянул на него внимательно и перевёл взгляд на капрала.

– Сколько сделал? – спросил он.

– Если бы дошёл до конца, двести пятьдесят, – ответил Быков, не заикнувшись, указывая на оставшуюся ещё несколько выше метровую линию единичного кирпича. Добавил на всякий случай он лицу грозное выражение. – Такому всегда пригодится. И именно поэтому отошёл на мгновение, потому что главное задание он выполнил.

Капитан рассмеялся громко.

– Ну, пьянчуга, не очень тебе верю, – произнёс он, повеселев. Но работа действительно выполнена добротно. Забери его с собой и идите!

Черский сильнее опустил подбородок к шее.

– Позволите ли Ваше Высочество закончить? – в его голосе звучала просьба. – Осталось немного.

Капитан посмотрел на него испытующе. Из широко открытых совершенно неподвижных его глаз побежал мутный, как бы безумный взгляд.

– Не позволяю, – проворчал он хрипло. – Он имеет свободный день, – обратился он к капралу. – И может ложиться спать.

Он поднял воротник и двинулся вперёд в такой спешке, будто охватил его страх. Холодный, порывистый ветер ударил ему в лицо и забросал клубами снега. Всё более на стене белела длинная, красная лента.

В течение следующих дней Ланин, по всей видимости, скрывался. Ненадолго появлялся утром, принимал рапорт, а потом пропадал и только изредка его громкий голос, доносящийся из глубины здания, напоминал о его существовании. Никто, впрочем, не ощущал его отсутствия, упражнения шли нормальным путём: то фехтование, то прыжки через козлы, то марши, то бега, то снова стрелковые испытания. Что-то, однако, изменилось в роте. Бывали разлады, по правде говоря, не один ещё изрядно пострадал, но не случались с того времени случаи массового избиения. Офицеры и унтер-офицеры сдерживали порывы. Если даже кто-то из них имел случай вспылить, утихал быстро и старался добрым словом или советом ликвидировать прежнюю грубость.

Эту неожиданную мягкость наиболее ощутил Черский. О нём здесь как будто забыли. Порой он сам себе давал отчёт, что совершал ошибки, что плохо выполнял какое-то упражнение, и несмотря на это не обращали на него никакого внимания. Это начало беспокоить его, боялся, что неожиданно отплатят ему сразу за всё. Потому он внимательно контролировал себя, чтобы обрести после последних происшествий силы, следовательно, добивался всё более лучших результатов.