Так думал Адам Забодалов, направляясь к проходной психиатрической больницы № 7, где через несколько минут начнется его последний рабочий день в качестве электрика 6-го разряда и через несколько часов кончится последняя жизнь в качестве существа, впервые назвавшего себя Человеком.

Проходная, к которой направлялся Забодалов, с виду была обычным домиком из светлого кирпича с покрытой снегом грязной шиферной крышей и большой коричневой дверью, из-за многократных перекрасок потерявшей все былые резные украшения и похожей на кусок неудавшегося блина. Якобы для сохранения дефицитного тепла сверху к двери была прибита огромная скрипучая пружина, издающая душераздирающие вопли при малейшем прикосновении к дверной ручке. На самом деле, тепло было ни при чем. Пружину приделал зять вахтерши Тетимаши для того, чтобы любимая теща могла спокойно спать на рабочем месте, не опасаясь бесшумного проникновения злоумышленников. Интересно, что проходная эта служила только для входа в больницу. Здесь находилась «Тетрадь записи приходов». А «Тетрадь записи уходов» находилась с другой стороны больницы на новой проходной, сделанной по последнему слову техники из стекла и бетона с кондиционером, вентилятором тепловой завесы и зеркальными стеклами, за которыми никогда ничего не видно. Они отгораживали вахтера от остального мира, и никто не знал, бывает ли вообще кто-нибудь за этими стекляшками. Однажды, когда Забодалов только начал работать в этой больнице, он попробовал выйти через старую проходную, но стоило ему только приоткрыть дверь со стороны больничного двора, как, вероятно от сквозняка, входная начала так хлопать и скрипеть пружиной, что неожиданно разбуженная Тетямаша произвела в его сторону несколько выстрелов. Патроны были холостыми, и дело тогда замяли. Кроме этого случая, ни одной другой попытки уйти через входную проходную за всю историю существования больницы больше не было.

Забодалов приближался к заветной проходной на прямых ногах, с нелепо выгнутой спиной, пытаясь убежать от назойливо леденящей майки. Руки его были сжаты в кулаки внутри перчаток, пустые пальцы которых беспомощно вздрагивали при каждом шаге, напоминая вымя коровы из отсталого колхоза времен борьбы за выполнение продовольственной программы. Большая ручка кричащей двери позволяет открывать ее кулаком, не снимая перчаток. Последний шаг, и он в тепле. Но замерзшие пальцы рук и ног не хотят сразу верить привалившему счастью и еще не слушаются приказов сверху. Поэтому тетрадь приходов приходится заполнять, держа ручку в кулаке.

В графе «особые отметки» Забодалов старательно вывел: «Свежезамороженный». Это было традиционным откровением с его стороны. Прошлым летом, когда шел проливной дождь, он написал в особых отметках книги прихода «Мокрый», а в тетради ухода «Сухой». Начальник охраны Палочкин, не очень уверенный в себе ефрейтор в отставке, побежал жаловаться руководству, что электрик издевается над системой безопасности объекта. Главврач молча выслушал его и сухо сказал: «Узнайте, если соврал – накажем, если нет, дадим премию за честность». Премию, конечно, не дали, а начальник охраны много лет рассказывал эту историю за пределами больницы, только уже как пример собственного чувства юмора. Но в этот день Забодалов не был мокрый. Он был свежезамороженный. Поэтому и написал «свежезамороженный».

Все время, пока шла запись в книгу прихода, Тетямаша стояла посреди своей каморки, и быстро моргая, периодически открывала рот. Забодалов сначала попытался проделать то же самое, но потом, как бы обо всем догадавшись, серьезно сказал:

– Знаю. Вам в народном театре поручили роль умирающей рыбки. Далеко пойдете. О-о-очень натурально получается.

– Апчхи, – ответила Тетямаша.

– Всего-то навсего, – разочарованно пропел Забодалов, – а я-то думал… Кстати, американские насморкологи настоятельно рекомендуют при чихании блокировать все возможные пути выхода воздуха, для создания дополнительного давления, поэтому в следующий раз, когда соберетесь чихать, сядьте на стул, закройте глаза и заткните уши.

Когда до Тетимаши дошел смысл рекомендаций насморкологов, она укоризненно покачала головой и сказала:

– Хороший ты человек, Забодалов, только вредный. Лучше скажи, что с насморком делать? Еще целый день сидеть, а он… – и она начала опять беспомощно дрожать нижней губой, шумно вдыхая и выдыхая воздух.

Забодалов подпер подбородок рукой и стал покачивать головой в такт Тетимашиным вдохам. Нет, определенно, искусство понесло большую утрату… правда, вахтерство приобрело неоценимого «Ворошиловского стрелка». Наверное, уже пора решить, что важнее для народного хозяйства – артист или снайпер. После того как она пять раз пальнула в него из табельного пистолета, он очень любил лишний раз об этом напомнить. Все это время Тетямаша глубоко вдыхала носом воздух и судорожно махала перед собой кистями рук, как курица крыльями перед дальним перелетом.

– Апчхи, – наконец сказала она.

– Будьте здоровы, Тетямаша Николаевна, – уважительно сказал Забодалов. – Если хотите, продиктую самый эффективный способ лечения насморка. Поможет раз и навсегда. Надо намазать указательный и средний палец правой руки вазелином и как можно дальше засунуть в нос…

– Погоди, возьму, чем записать, – перебила его Тетямаша, видно ей понравилось серьезное и обстоятельное начало.

– …А указательный и средний палец левой руки, – продолжал Забодалов, – надо сунуть в розетку.

Все это произносилось совершенно серьезным тоном с учительской интонацией, используемой педагогами при чтении диктанта ученикам плохо успевающего класса.

– Ну ты… апчхи… совсем… апчхи…

– И не стоит меня благодарить. Помощь чихающему на все ближнему – святая обязанность каждого электрика, работающего в медицинском учреждении, – декламировал Забодалов театрально кланяясь и медленно пятясь к выходу. Он уже успел немного согреться, и тридцать пять шагов до подсобки не казались такими ужасными.

Рабочее место встретило его полумраком сорокаваттной лампочки в металлическом сетчатом абажуре, запахом пыли и старых картонных коробок. Кроме электрика, подсобкой никто не пользовался, поэтому все отвертки, лампочки, куски провода, кусачки и вся прочая электрическая чепуха валялась где попало, создавая видимость очень активного действа. Забодалов прикрыл за собой дверь, проверил, работает ли местный телефон, и уселся в старое стоматологическое кресло. Теперь можно было окончательно согреться и прикинуть, чем сегодня заняться. День представляет собой вместилище разных событий, происходящих между утренним открыванием глаз, и вечерним их закрыванием, и надо было расставить предполагаемые действия в логически обоснованную цепочку, где каждое звено имеет свое начало и обязательно завершение, подчинив все главному жизненному принципу: никогда не откладывай на завтра то, что можно сделать послезавтра, и не берись за то, что не закончишь до вечера. Это началось с популярной передачи из далекого детства: черно-белый телевизор, из которого странный, похожий на клоуна профессор с маленькими сверлящими глазами рассказывал дошкольнику Забодалову про то, что есть существа, которые живут всего один день и успевают за это время родиться, вырасти, завести детей, состариться и умереть. В один день помещается целая жизнь! Это так поразило детское воображение Забодалова, что он стал превращать каждое утреннее пробуждение в маленькое рождение, а вечернее засыпание в маленькую смерть. Но безобидная на вид детская игра переросла со временем в большую проблему, которая, как считал Забодалов, делала абсурдным его существование в обычном человеческом измерении, потому что не давала браться за то, что не удастся закончить до вечера. Сильнее всего из-за этого страдало чтение – окончание большинства историй приходилось узнавать из случайных разговоров или из кино. Постоянные ситуации, когда уложиться в один день просто немыслимо, сначала нервировали и создавали массу бытовых трудностей: горы недочитанных книг, недоделанных шкафов, недоприбитых плинтусов и ворох более мелких недорешенных дел затрудняли передвижение по небольшой квартире и в один прекрасный момент все недоделанное и недочитанное просто было выброшено или роздано.