Командиры эскадронов решительно высказались за марш на Ставрополь. Резоны к тому были — противник слаб, соседи в Армавире наверняка встанут на дневку, рассчитывая, что сто километров по железке они одолеют за пять-шесть часов… Опередить!

В Московское вдоль долины Ташлы отряд вышел к трем пополудни, и Митя все-таки приказал остановиться, чтобы разведать направления на Рождественское и Пелагиаду. Да и бросать застрявших в Донском инструкторов ВЦИК тоже не стоило — им еще предстояло провести выборы в восстановленный Совет.

— Соваться в крупный город вслепую, имея всего три сотни бойцов — верх авантюризма. Для начала пусть хотя бы аэроплан слетает. Командирам эскадронов приказываю выслать разведку на глубину до десяти верст, по возможности. Сам проведу рекогносцировку по дороге на Ставрополь. Будем знать, какие силы противника перед нами — сможем решить, что делать дальше.

Штабное авто с “мадсеном” медленно трюхало по тракту, следом шагом ехал конный взвод. Кавалеристы трепались, ели прямо из фуражек набранную в придорожных садах черешню и пуляли друг в друга косточками. По сторонам дороги тянулись хутора и балки. Хутор Большой… хутор Фостиковых… балка Червянка… хутор Жуковой… — Митя отмечал названия на кроках местности. Благодать…

— Дмитрий Михалыч, махнем не глядя? — хитро улыбался Петька, следовавший за Митей еще с германского фронта.

— Ну давай, что у тебя там? — Митя нащупал в кармане и сжал в кулаке перочинный ножик.

Детское развлечение в безоблачный день, можно себе позволить.

— На счет три! Раз… два… три!

В подставленную ладонь из Петькиного кулака выпало нечто холодное и скользкое. Жаба!!! Мозг пронзило забытым детским страхом — баня, монашки, жаба на груди… Митяя передернуло.

— А-а-а-а! — заорал красный командир Скамов и прыгнул в придорожную канаву.

Это его и спасло — залп со стороны ближней балочки снес возницу и пулеметчика. Все еще внутренне содрогаясь, Митя нашаривал пистолет, а кавалеристы, кто еще не был убит или ранен, рвали со спины карабины и тоже сыпались в канаву.

— Петька!

— Ась!

— Я к пулемету, прикрою, а ты пулей в Московское, предупреди!

— Есть!

Уловив паузу в стрельбе, Митя метнулся к машине, сдернул с нее тело пулеметчика, схватил “мадсен” и кинулся обратно. Противно просвистела пуля, распорола рукав. Тах-тах-тах — дал первую очередь пулемет. “Жаба!” Митю опять затрясло и, может быть, поэтому он промазал. А может и потому, что обернулся поглядеть, как Петька скачет обратно, ловко свисая с седла набок и прикрываясь корпусом лошади. Еще три-четыре очереди, и магазин закончился, но при попытке замены не захотел вылезать из горловины — заклинило!

Конники отстреливались, Митя лупил ладонью по магазину и пропустил момент, когда появились два десятка казаков верхами. Несколько секунд — и вот они уже рядом: замах, удар шашкой, темнота.

Очнулся Митя в телеге, со связанными за спиной руками, адски болела голова — судя по всему, его огрели клинком плашмя и на затылке теперь немаленькая шишка.

— Доставили, вашбродь. Вроде ахвицер, вот бумаги евонные.

Митю поддерживали два казака, и он сквозь плавающий в глазах туман разглядел, к кому были обращены эти слова — хорошо сложенный шатен в капитанских погонах, с Георгием на груди. Митя точно его где-то видел, но звон в голове мешал вспомнить, где.

— Ска-амов, — издевательски протянул капитан, — тебя-то мне сам господь бог послал, Дмитрий… Михайлович.

— Потрудитесь не тыкать. Я такой же офицер и георгиевский кавалер, как и вы, — Мите, чтобы выговорить это, пришлось собрать всю волю в кулак.

— Ах, офицер!.. Ну да, ну да, что же это я… Капитан Бородулин, к вашим услугам. Батюшка ваш обо мне рассказывать не изволил?

Митя пожал плечами.

— Впрочем, где уж нам. А что же это вы, господин офицер, со всей этой сволочью, а не там, где все порядочные люди?

— Я на стороне законно установленной власти.

— Нет! — яростно заорал капитан, схватил Митю за грудки, брызгая слюнями и нервно кривя рот. — Нет! Эта ваша власть — власть хама! Только мы! Мы, оплатившие кровью, имеем право распоряжаться в стране! Мы!!!

“Э-э-э, да он контуженый, — подумал Митя, превозмогая рвотные позывы. — Вон как его бросает. Как там Наталья Семеновна говорила, процессы возбуждения сильнее торможения, что ли?”

— Ничего, ничего, устроим мы вам порядочек! Вон, гляди, земли и власти захотели! Теперь валяются! Будет им! По три аршина на брата! — трясущимся пальцем показал Бородулин за окно, где у стены хаты лежали трое расстрелянных.

Пока довезли до Ставрополя, Митя успел дважды проблеваться. “Как бы не сотрясение мозга” — но тошнота отступала, мало-помалу прояснялось и в голове, только шишка саднила. Но когда привезли в здание Александровской гимназии и заперли в комнатке под охраной, пришел эскулап, обработал повреждение и оставил ватку со свинцовой примочкой.

Еще через полчаса Митю выдернули в кабинет, где сидел невысокий молодой полковник в черной черкеске. На столе, помимо карт, валялась папаха волчьего меха.

— Полковник Шкуранский, — представился хозяин. — Вы, как я понимаю, сын председателя ВЦИК Скамова?

Митя кивнул, говорить не хотелось.

— Не желаете вступить в мою Отдельную партизанскую бригаду? Обещаю капитанское звание, дом в городе, полное обеспечение.

— Сражаться за независимую Кубань?

— Вот уж нет! Хоть я родился здесь, но учился в Москве и Питере, служил в Карсе, воевал в Галиции, под Ковно. Я за Россию, а Кубань — это только начало.

Митя отрицательно помотал головой. В глазах полковника мелькнула и погасла злая искра.

— Вас отвезут в Баталпашинку. Отдохните пару дней, подумайте, мы еще поговорим.

Ставрополь, Невинномысск и пункт назначения выглядели как разворошенные муравейники — скакали всадники в черкесках и кубанках, сновали повозки с генеральского вида пассажирами, полно было беженцев — хорошо одетых, с чемоданами барахла на телегах, с семействами. Единственное, что роднило их с беженцами 1914 года в Москве — растерянное и даже загнанное выражение лиц. И вопросы — куда податься, где найти безопасное место? В Пятигорск? Да, там Голицыны и Волконские. Но Рябушинский, Манташев и Гукасов — в Кисловодске! Пробираться в Новороссийск, господа, оттуда в Константинополь!

Разговор состоялся прямо на следующий день, как только его довезли до места, но не с полковником Шкуранским, а с вальяжным мужчиной лет шестидесяти, в зеленом френче, с приглаженными седыми волосами. Он сидел за накрытым столом, на стуле, скрипевшем под его немаленьким весом.

— Здравствуйте, Дима. Вы меня не узнаете? — вальяжный указал на стул напротив. — Ну как же, у вашего отца сколько раз дома бывал, я-то вас еще мальцом помню… Щукин, вспомнили?

Митя кивнул.

— Да, Григорий Иванович. Один вопрос — вы сейчас в каком качестве? Одно дело, если знакомец моего отца, другое — если вы лицо официальное.

— Официальное. Я министр правительства Юга России.

Митя неприлично фыркнул и подумал “Артист погорелого театра”, но вслух не сказал, все-таки воспитание.

— Зря смеетесь, великие дела вырастают из малого. Я начинал мальчиком на подхвате, потом младшим партнером, потом старшим, потом Земгор и так далее… — он неожиданно замолчал, а потом спохватился: — Да что это я! Вот, откушать не желаете?

Он приоткрыл горшочек, и над столом поплыл сумасшедший аромат куриной лапши, от которого полуголодного Митю замутило.

— Ну и выпить-закусить, в часть старинного знакомства.

— Извините, нет, — Митя сжал зубы и поплотнее оперся на спинку стула. — У меня сотрясение мозга, от еды может быть рвота.

— Ну, тогда я, с вашего позволения, — Щукин налил стопку и жадно опрокинул ее в себя.

Сморщился, закинул в рот грибок и снова заговорил:

— Вся жизнь в трудах… а ваши взяли и все имущество отобрали. И Даниловскую мануфактуру тоже, которую мы с вашим отцом строили. Развалят все, как бог свят, развалят. Они же ничего не умеют, кроме как горланить да водку пить. И не только мануфактуры — всю Россию развалят! Только мы, опытные и деловые, можем предотвратить это.