– А сколько человек работает у вас на земле? – поинтересовался Кертис Синклер.

– Шесть. Все отличные работники.

– У меня на хлопковых полях трудится более сотни, и все они нужны, чтобы выполнить работу, для которой потребовалось вполовину меньше белых работников. А еще нужно одеть и прокормить их большие семьи.

– Боже мой! Я бы не мог себе такое позволить.

– Хорошо, если хлопок удается продать, но бизнесу вредят янки своими оцеплениями. Это те, кто сделали деньги и до сих пор делают. Именно они изначально и продали нам рабов. – В словах Синклера слышалась едва сдерживаемая горечь.

– Да, я знаю, – сказал Филипп, хотя на самом деле знал об этом очень мало.

Некоторое время они шли молча.

– Офицер Уайток, – наконец сказал Кертис Синклер, – кажется, ваши симпатии – на стороне Конфедерации.

– Да, именно так.

– Янки разрушили нашу страну. У моего отца большие земельные владения, более семисот темнокожих. Некоторые разбрелись, но подавляющее большинство осталось, чтобы их кормили и одевали. Все возрасты: старики, дети. – Нерешительно помолчав, он поднял ясные глаза и взглянул прямо в свежее лицо хозяина дома. – Офицер Уайток, у меня есть некий план. Я участвую в одном предприятии, которое, надеюсь, положит конец деятельности янки в районе Великих Озер.

Глаза Филиппа расширились от удивления.

– Никогда не слышал ничего подобного, – заметил он.

– Но это правда, и позднее я расскажу вам подробности. А сейчас хочу узнать, согласитесь ли вы, чтобы участвующие в нашем предприятии люди приходили сюда, чтобы обсудить со мной дела. Это бы меньше бросалось в глаза, чем встреча в отеле. Если вы хоть сколько-нибудь возражаете против того, чтобы я таким образом воспользовался вашим гостеприимством, скажите лишь слово, и мы вместе с женой покинем ваш дом.

– Я с радостью предоставлю здесь место для ваших встреч с друзьями. – Филипп говорил с осторожностью, до конца не осознавая возможных последствий подобного проекта.

– Они не то чтобы друзья, – заметил Кертис Синклер. – Просто не желают видеть, как страна погибает в руках янки.

Филиппу было невдомек, о чем идет речь, но, будучи по натуре оптимистом, он предпочел бы обезопасить своих друзей. Сейчас обоих прогуливающихся мужчин обогнали дети в сопровождении учителя. Эрнест вгрызался белыми зубами в твердое зеленое яблоко. Филипп тут же отобрал его у мальчика и смачно шлепнул ребенка по заду.

– Тебе хорошо известно, – сказал он, – что от незрелых фруктов болит живот. Ты же не хочешь, чтобы твои стоны ночью мешали гостям спать?

– Я забыл. – Эрнест опустил голову.

Ему хотелось загладить свою вину. Он вклинился между мужчинами, взял за руку отца и, секунду помедлив, Синклера.

– Гасси говорила Эрнесту, чтобы не ел, – сказал Николас.

– Наверное, он не слышал, – вступилась девочка.

– Я постоянно делаю то, чего делать не должен, – сказал Мадиган. – И от своих учеников иного не жду.

– Не самые подходящие для их ушей речи, – возразил отец.

– Простите, сэр, но если я водружу себя на пьедестал, разве они будут мне доверять?

Филипп повернулся к дочери:

– Гасси, ты доверяешь мистеру Мадигану?

– А как же иначе, – спросила она, – ведь он целый день у меня перед носом?

– Как невежливо, – сказал Филипп, – немедленно извинись.

– Я отказываюсь, – горячо возразил Мадиган, – чтобы передо мной извинялись. Я не замечаю невежливости. Более того, я ее одобряю.

– Если бы я назвал вас лжецом, – спросил Николас, – что бы вы ответили?

– Я бы сказал: умница, сообразил, что к чему.

Тут все переключили внимание на выбежавшего им навстречу Неро.

Это был огромный пес с черной волнистой шерстью и кротким выражением морды. Наследник Нерона уже сам старел и тяжелел, но пока был активным и теперь радостно прыгал вокруг детей. Они резвились вместе с ним. Мадиган и ребята с собакой отстали.

– Мои несмышленыши, – сказал офицер Уайток, – совсем от рук отбились. Слава богу, скоро отправим их в школу.

– Отправьте их лучше во Францию, – предложил Кертис Синклер. – Я учился именно там.

– Так вы говорите по-французски?

– Да.

– У меня франкоговорящий канадец работает. Он бы с удовольствием с вами поговорил на родном языке. Кстати, он отличный резчик по дереву.

Теперь к ним снова присоединились дети и Неро, и все вошли в залитый закатными лучами дом. Филипп направился в большую спальню с примыкающим холлом, которую занимал вместе с Аделиной. Она расчесывала свои длинные волосы. У него всегда вызывали восхищение эти волосы, которые были рыжее гладких спелых каштанов. Только ей он об этом не сказал – скромностью она и так не отличалась, – а только спросил:

– Что ты наденешь к обеду?

– Вот это платье из зеленой парчи.

– Надо же, одеваться к обеду, – сказал он, положив ладони на изножье расписанной кожаной кровати с изображением чудесной композиции цветов и фруктов, среди которых виднелись хитрые рожицы обезьян. Кровать они привезли из Индии, как и сидевшего на спинке в изголовье пестрого попугая. – Одеваться к обеду, – повторил он, понимая, что она не услышала его слов из-за закрывших уши волос, – это страшное неудобство. Зачем сельскому джентльмену одеваться к обеду?

Услышав его, она спросила:

– А хорошо, если бы ты вышел к обеду, окутанный ароматами конюшни? Нет, делая все возможное, мы поступаем правильно. Синклеры это ценят. То чудесное платье, что было на ней вчера, она купила в Париже еще до войны. Что касается остальной одежды, она говорит, что та вся превратилась в лохмотья, а обувь – дырявая.

– Может, отдашь ей пару своей обуви?

– Моей? Ты разве не заметил, какие у нее маленькие ножки?

Он сказал, что не заметил.

Она просияла. Обвила руками шею мужа, поцеловала его.

– Любимый мой, – воскликнула она.

Он не знал, чем так угодил ей, и даже не пытался понять. Она продолжала:

– Для Люси большое горе, что у нее нет детей. Сегодня она из-за этого расплакалась, хотя, как она говорит, они разорены – их землю захватили янки, и детям оставить будет нечего.

– И хорошо, что нет, – заметил Филипп.

– Хорошо ввиду его уродства, ты считаешь. А ты заметил, какие у него красивые руки?

– Не хватало еще твоих, Аделина, нежностей в его адрес. Я этого не потерплю.

Филипп снял верхнюю одежду и в одном белье расположился перед мраморным умывальником. Мрамор был черный с блестящим отливом, а большой кувшин, раковина, мыльница и полоскательница были кремового цвета с ярко-красными розами. Филипп налил в раковину воды, хорошенько намылил руки мылом жены «Кашемировый букет», вымыл лицо и шею. Раскрасневшись, красавец Филипп вскоре был одет и готов к выходу в столовую.

Их гости, Синклеры, спускались по лестнице, Люси поддерживала бархатный шлейф. Они проследовали в столовую, куда через открытые окна врывался теплый бриз. На столе не было привычной для южан пищи, но шотландская похлебка, жареная утка с яблочным соусом, молодой картофель, свежий горошек и спаржа были превосходны. Открытый малиновый пирог со сливками из молока джерсейских коров все признали очень вкусным. Кофе показался Синклерам ужасным, но они пили его и улыбались.

На обеде также присутствовала чета Лэси. Он был британским контр-адмиралом в отставке, но все называли его «адмирал». Они жили на скудные средства и дом имели маленький, и вела эта пара себя, как, по их мнению, подобало их чину. Оба были вежливы, хотя и немного холодны. Оба были небольшого роста, полноватые, светловолосые и, как говорится, «миловидные». Внешне они были разительно похожи, хотя и не находились в кровном родстве. Именно внешнее сходство изначально стало причиной их взаимного влечения, и они обрадовались, когда их дети тоже оказались похожи на родителей.

Прежде чем пригласить их, Филипп Уайток специально заранее удостоверился, кому симпатизируют Лэси. После первого бокала вина адмирал Лэси полушепотом, но горячо обратился к Люси Синклер: