По крайней мере у нас есть уверенность относительно севера Европы. Тьебо извещает нас из Стокгольма, что вчера Швеция и Норвегия обменялись резолюциями о соблюдении строгого нейтралитета по отношению ко всем воюющим державам.

В Цетинье царь Николай заверяет Деларош-Верне в своих лояльных намерениях. Австрийские военные корабли начали бомбардировку Антивари. Король отдал приказ оборудовать батареи на Ловчене и обстреливать форты Каттаро.

В Токио после свидания императора с принцем Фушими японское правительство приняло решение безусловно соблюдать свои обязанности союзника и уведомило об этом английского посла.

Из Алжира, Туниса и Марокко поступают самые благоприятные известия о настроении колонистов и туземцев. Те и другие спешат под французские знамена. В частности, генерал Лиоте телеграфирует из Рабата, что султан проявляет безупречную лояльность. Наш главный резидент добавляет, что он готов остаться на своем посту, если такова воля правительства, но что это будет жестокой долей для военного и лотарингца из пограничной полосы. Отныне, заявляет он, я вижу в Марокко прежде всего резервуар, откуда мы сможем черпать все больше ресурсов для пополнения национальных сил.

Того уже занят английскими войсками. Морис Рейно отдал приказ губернатору Дагомеи о дружественном сотрудничестве с Великобританией при завладении этой немецкой колонией. Однако, звонок из Бельфора – и мы сразу забываем об этой далекой победе. Представитель тамошней администрации сообщает нам, что Танн, в который мы было уже вступили победителями, снова в руках немцев, что одна французская рота была застигнута врасплох и в Мюльгаузене идут бои. Правда, зато мы, согласно информации главной квартиры, укрепились ценой серьезных потерь в некоторых горных проходах Вогезов и держим вершины. Но по эту сторону границы Бламон и Сирей взяты неприятелем, и в общем мы потеряли больше, чем выиграли.

Далее, в Льеже вчера взят форт Баршон, сегодня атакованы соседние форты; форты Эвен и Понтисс находятся под большой угрозой.

Пора России начать свое наступление и освободить нас от давления неприятеля на Бельгию и на нас. Генерал Жоффр обратился к Великому Князю Николаю Николаевичу с настоятельной просьбой как можно скорее двинуть вперед русские войска. Палеолог переслал нашему главнокомандующему следующее полууспокоительное заявление русского генералиссимуса: «План военных действий заключается в следующем: 1) виленская армия начинает наступление на Кенигсберг; 2) варшавская армия будет немедленно переброшена на левый берег Вислы и должна фланкировать виленскую армию; 3) генеральное наступление будет, вероятно, в пятницу, 15 августа».

Председатель палаты депутатов Поль Дешанель, который посещает меня каждый день и при своем первом посещении обнял меня с жаром и энтузиазмом, сегодня несколько мрачен. Сенатор Жан Дюпюи тоже с тревогой спрашивает у меня последние известия. Он рассказал мне, что Клемансо сказал ему: «Пусть президент не воображает, что я склонен сложить оружие. Это перемирие, а не мир». Что ж, повторяю, это неважно, если только это перемирие между нами будет длиться до заключения мира с Германией!

Дюмен телеграфирует клером краткий ответ графа Берхтольда на повторный вопрос Думерга: «Мы не посылаем войск на французскую границу». Однако сведения, одинаково поступающие в военное министерство и министерство иностранных дел, по-прежнему делают чрезвычайно подозрительными эти официальные отрицания. Наш посол в Берне, префект в Ду (Doubs), наши агентуры тайной полиции то и дело повторяют нам, что инсбрукский и аграмский корпуса двинуты по направлению к Франции и что австрийские войска находятся на небольшом расстоянии от Базеля и Шафгаузена. Поэтому Думерг отвечает Дюмену: «Если австрийские войска не переброшены на самую французскую границу, они все же находятся по соседству, и мы должны считать, что они являются здесь подкреплением для действующих против нас немецких войск. Обратите на это внимание графа Берхтольда и просите его дать нам заверение, что никакие австрийские войска не были переброшены на запад за пределы Австрии». На это Дюмен немедленно отвечает: «Граф Берхтольд формальным образом заявляет, что никакие австрийские войска не были переброшены на запад за пределы Австрии». Где же истина? И как нам найти ее между неоднократными утверждениями наших агентов и упорными опровержениями со стороны Балльплаца? Как бы то ни было, Австрия находится в войне с народом, являющимся союзником Франции; австрийский флот крейсирует в Адриатическом море, он блокирует берега Черногории, и Россия начинает находить двусмысленной нашу позицию по отношению к ее врагам. Сазонов настойчиво домогается у Палеолога ответа, останется ли наш флот в Средиземном море неопределенное время бездеятельным по отношению к австрийской эскадре.

Морис Бомпар тоже торопит нас выйти из нашей выжидательной позиции. Если «Гебен» и «Бреслау» войдут в Мраморное море и если даже Турция прибегнет к уловке и разоружит их теперь, они, тем не менее, останутся для нее потенциальной морской силой, так как нет ничего легче, чем снова вооружить их в случае надобности. Поэтому, доказывает Бомпар, в высшей степени важно, чтобы соединенные эскадры Франции и Англии без промедления свели на нет силу австро-германского флота в Средиземном море.

Военный министр Мессими и морской министр Оганьер тоже находят опасным всякое промедление. Думерг пригласил к себе графа Сегени. Он очень сдержанно говорил ему, что нам весьма трудно успокоиться заверениями графа Берхтольда, в то время как нам самым определенным образом сигнализируют о движении австрийских войск в непосредственном соседстве наших границ, и что во всяком случае Австрия помогает операциям Германии против наших союзников и, таким образом, позволяет ей посылать против нас более значительные силы. «Французское общественное мнение, – прибавляет Думерг, – начинает волноваться, и если все останется в таком же положении, я не знаю, как я смогу гарантировать впредь безопасность Вашего Высокопревосходительства». Граф Сегени не возражает Думергу. Он ничего не оспоривает, он ничего не признает, он ограничивается смущенным вопросом: «Как же мне поступить?» – «Не мне давать вам советы, дорогой посол, – отвечает Думерг, – но при сложившихся таким образом обстоятельствах я буду вынужден отозвать Дюмена». – «В таком случае благоволите распорядиться приготовить для меня мои паспорта». Министр иностранных дел любезно обещает принять все необходимые меры, чтобы обеспечить проезд графа Сегени в самых лучших условиях, посол сдерживает свое волнение, благодарит и прощается. Оба передают в Вену по телеграфу без шифра краткое содержание этого разговора, который все время велся обеими сторонами в самом учтивом тоне.

В момент отъезда австрийского посла я не могу не отдать ему справедливости в той же мере, что и барону фон Шену. На протяжении 1912 г. я почти ежедневно принимал того и другого на набережной Д’Орсе, вел с ними переговоры в интересах всеобщего мира и всегда мог только радоваться нашим отношениям, официальным и личным. Это было недавно, а между тем каким далеким от нас кажется это время теперь! И как бы я удивился, если бы в то время взаимного доверия мне сказали, что в будущем мне придется обращаться, как с врагами, с людьми, с которыми я поддерживал столь корректные и даже столь приятные отношения!

Но вернемся к Бельгии. На нее по-прежнему обращены взгляды всей Франции. Клобуковский извещает нас, что генерал Дюпарж выполнил сегодня перед королем Альбертом поручение, которое я возложил на него. Действительно, вечером мой верный посланец передал мне следующее трогательное сообщение: «Дорогой и великий друг, генерал Дюпарж вручил мне написанное с таким воодушевлением письмо Вашего Высокопревосходительства, а также французскую военную медаль, которую правительство республики соблаговолило присудить мне. Этот знак симпатии глубоко трогает меня. Выражаю свою глубокую благодарность Вашему Высокопревосходительству и французскому правительству. Этот знак отличия, прославленный столькими доблестными делами, тем более ценен для меня, что я вижу в нем знак уважения к самоотверженности бельгийских офицеров и солдат, которые борются за общее и святое дело независимости и свободы. Примите уверение, дорогой и великий друг, в моей преданности и уважении. Альберт. Лувен, 10 августа 1914 г.».