Девочка, когда поправится, а она обязательно поправится, какого хуя тогда слон пришел, - вернется в школу. Там ее будут учить химии. Химия - это очень хорошо. Это очень хорошо, когда химия! Только не Толстой! Девочка еще маленькая, она не поймет, глупенькая, маленькая еще девочка, классов пять шесть до первой менструации, сколько страшного, резкого, непоправимого в этом простом на первый взгляд русском писателе. Его Ясная Поляна давно должна стать музеем русской советской беды.

В этой жизни совсем необязательно читать Толстого. В этой жизни вообще необязательно читать. В этой жизни не только все прочитано, но и также все давно перечитано и обозначено. В этой жизни надо другое; в этой жизни, самое главное, надо успеть сделать три дела: восстановить Храм Христа Спасителя на Волхонке, завести слона и выебать старую деву, чтобы она наконец почувствовала, как внутри взад-вперед ходит, разворачивается, дергает и плещется, словно большая рыба, живой хуй.

Кажется, на Толстом слон мог успокоиться и заняться девочкой. Но слон не хотел успокаиваться и заниматься девочкой, а вместо этого раздавил виниловый диск старинной лютневой музыки с любимой, вечно юной и неувядаемой мелодией "Зеленые рукава". Это уже было слишком.

Я обиделся на слона. Ни хуя он не дитя добра и света! Ни хуя! Он - что-то темное и ужасное, он - большой бес, обыкновенный первобытный монстр и пизда подсознания; никаких особенных ума и ласки за ним нет. Слон должен быть наказан. Приличный слон никогда не раздавит мелодию "Зеленые рукава", что всех нас так волновала, за ней чувствовалась тонкая и вечная правда - по крайней мере, раздавит не так откровенно.

Я ударил слона. Чисто символически - но ударил! Это ему за все! Это ему за медленный ход экономических реформ! Это ему за нуворишей военно-промышленного комплекса, сделавших миллиарды на поставках бракованного оружия! Это ему за отсутствие в Москве уютных маленьких кафе и среднего класса. И еще за спивающегося простого русского парня. И, конечно, за мелодию "Зеленые рукава", так нас всех волновавшую в годы правления адептов коммунистического хуя.

Я раньше никогда никого не бил. Я даже себя не бил! Только однажды облил жену бензином. Бензин в доме есть, попал Бог его знает как, много - канистра, а машины - нет, и неизвестно когда будет, и вообще ничего нет, и тоже неизвестно когда будет. Настолько ничего нет, что даже ебаться уже хочется через раз, а пить - через два! Или совсем не хочется. А жена заявила, что Чехов - большой писатель! Солнышко, нет такого писателя, как Чехов! Может, и был когда-то, давно, правда, до Дзержинского, но с тех пор весь вышел. Да и не было до Дзержинского больших писателей - до Дзержинского ничего интересного быть не могло. "Пусть Чехов и не большой писатель, но ведь талантливый! А лучше "Дяди Вани" пьесы нет!" - упорно настаивала она.

В первый и последний раз я облил жену бензином. Потом два месяца пришлось заниматься онанизмом; удовольствие ниже среднего, но жена не подпускала, и бензин выветривался. Это был единственный всплеск бензина, но последний Чехова и онанизма. Больше их в доме не было.

После символического удара слон вспомнил наконец о своих обязанностях и цели привода. Он подошел и ласково склонился над девочкой. Та неуверенно подергала его за хобот, а потом - за член, за этот неуклюжий, не очень большой, довольно грязный, но такой притягательный для ребенка слоновий член.

Девочка улыбнулась. Слон тоже был доволен.

С тех пор она дергала слона за член по несколько раз в день. И чем больше дергала, тем лучше себя чувствовала. Выздоравливала!

Наступили дни тихого семейного счастья. Жена была права: не надо блядь. Ну ее в пизду с ее прятками и хороводами! Слон - лучше!

Мир теперь казался мне простым, ясным, добрым и понятным, а не как прежде - мерзлым полем. Даже с рекламой, с этой пресловутой рекламой на продажном русском телевидении слон смог меня примирить. "МММ", "Альфа"-банк и "Стиморол" - хуйня" - был уверен я до слона. Но слон смотрел на рекламу так доверчиво, так пронзительно, так жалобно, так не отрываясь, что и я поверил - "МММ", "Альфа"-банк и "Стиморол" совсем не хуйня, а нужные и необходимые людям и слонам вещи; у людей и слонов эти вещи отнимать нельзя.

Вечерами я читал или делал вид, что читал. Выздоравливающая девочка, слон и жена резвились у меня в ногах.

Слон! Милый слон! Он заменил нам собаку - лизался и немного нюхал. Девочка повязывала ему бантик и учила гавкать.

Удавались слону и некоторые ученые штуки. С похмелья он теперь подавал мне рюмку водки. Потом, когда жена мыла девочку, он вытирал чистое тело полотенцем и вешал выстиранное белье.

Узнав, что слон сожрал всего Толстого, в гости пришел русский писатель настоящий и известный. Конечно, так настоящий известный русский писатель хуй когда в гости без повода придет!

Прямо с порога русский писатель отвратительно напился и стал кричать, что до того, как слон сожрал всего Толстого, русский писатель считал, что слон по сравнению с русским писателем полное ничтожество и поэтому должен стоять перед русским писателем по стойке "смирно", не мигать и смотреть в рот. Но теперь русский писатель понял, что он сам по сравнению со слоном полное ничтожество, и это он должен стоять перед слоном по стойке "смирно", не мигая и смотря в рот. Ведь это слон сделал то, что обязан был сделать русский писатель, сожрал всего Толстого (Толстого! Всего!). Это не вкусно, но это необходимо. Вдруг, неожиданно, хуй знает с чего русский писатель опустился перед слоном на колени, поцеловал ему ступни и вытер ему анус. И не так, как обычно вытирает себе русский писатель анус - пальцем, а салфеткой! Русский писатель даже пытался в знак особой признательности поцеловать слону хуй, но был уже настолько чудовищно пьяный, что даже чисто теоретически не был способен поцеловать слону хуй. Не нашел. Русский писатель и на менее сложные операции не способен, а такая ему и вовсе не под силу.

Тем не менее русский писатель, страшно ругаясь матом, пытался приставать к слону, называя его лапочкой, слоняшкой и хоботочкой. Слон в испуге прятал хобот и стремился забиться в угол, насколько это было возможно для слона и для угла.

Утром русский писатель встал и, дыша перегаром, долго извинялся перед слоном. Девочка с тех пор только при одном упоминании имени русского писателя плакала и снова едва-едва тяжело не заболела. А жена ее успокаивала, уверяя, что русский писатель в дом больше никогда не придет. Да ему это и не надо. Толстого слон съел, и теперь русский писатель может жить спокойно.

Как только девочка окончательно выздоровела, как только она снова смогла, как раньше, прыгать, квакать и кудахтать, как только мне перестало казаться, что малознакомые женщины должны мне протягивать свои соски из-за того, что я известный (будто бы) писатель, то слон стал чувствовать себя все хуже и хуже. Он уже не радовался, когда смотрел в окно, не радовался и когда не смотрел в окно. Когда смотрел рекламу, тоже не радовался. И совершенно не радовался, когда девочка от полноты детского счастья и удовольствия жизнью дергала его за хуй, а только морщился. А ведь раньше радовался. И как радовался! И ел он теперь плохо, и срал, соответственно, тоже - один сплошной понос.

Девочка стала ухаживать за слоном. Она дарила ему игрушки и рассказывала сказки. А потом дергала за хуй. Словом, ухаживала! Пусть, ладно, дергает, главное, чтобы в рот не брала, детям нельзя брать в рот всякую гадость! Если дети будут в рот всякую гадость брать, тот же хуй, например, они подрастут и станут заниматься минетом. А разве можно в нынешней сложной ситуации заниматься минетом? Нельзя рассчитывать только на минет! Профиль слишком узкий!

Слон неподвижно лежал в углу. За последнее время он здорово похудел и вполне помещался в угол, заполняя его, правда, целиком - от потолка до пола.

Девочка дернула его за хуй сильнее, чем обычно. Слон открыл глаза, поднял хобот, протрубил. Снизу застучала соседка. Тогда слон весело, бесстрастно и колоритно посрал. Но это был уже не унылый беззвучный понос, а настоящий крепкий стул. Такой стул несет и воспитательный момент: хороший стул всегда можно поставить в пример ребенку.