J’aime: je vais trouver des ardeurs mutuelles, Une nymphe adorée, et belle entre les belles, Comme, parmi les feux que Diane conduit, Brillent tes feux si purs, ornement de la nuit 52. Несмотря на все эти и некоторые другие новации, общий смысл идиллии во всех случаях остается неизменным: вечерняя звезда изображается как покровительница любящих, как предшественница и/или заместительница луны, временно выполняющая ее осветительные функции53. Столь важные для РОЛГ элегические мотивы воспоминания, тоски по прошлому, где «все для сердца мило», не находят во французских поэтических переводах идиллии Биона никаких соответствий. Однако, как продемонстрировал американский исследователь Джеффри Хартман в превосходной статье «Вечерняя звезда и вечерняя земля» («Evening Star and Evening Land»), именно эти мотивы постепенно выходят на первый план в английской предромантической поэзии54. Во Франции и в России, кажется, осталась незамеченной проанализированная Хартманом ода «Вечерней звезде» («To the Evening Star», 1744) английского поэта Марка Эйкенсайда, в которой лирический герой, оплакивающий умершую возлюбленную, обращается к Гесперу с просьбой послушать его печальную песнь и отвести к тем посеребренным ручьям и рощам, где когда-то они гуляли вместе с «прекрасной Олимпией» и где он теперь хочет внимать нежному голосу соловья и вспоминать былое55. Зато другое обращение к вечерней звезде в том же меланхолическом ключе – начало поэмы Оссиана/Макферсона «Песни в Сельме» – пользовалось поистине всеевропейской известностью. По данным Ю. Д. Левина, к 1820 году в России было опубликовано семь полных переводов «Песен в Сельме» – три прозаических (Н. М. Карамзин, Е. И. Костров, В. Литвинов) и четыре поэтических (П. С. Политковский, Н. И. Гнедич, П. А. Катенин, Н. Ф. Грамматин)56. Процитируем открывающее поэму обращение к вечерней звезде в переводе Ермила Кострова, поскольку знакомство Пушкина с его Оссианом не вызывает никаких сомнений57: Вечерняя звезда, любезная подруга ночи, возвышающая блистательное чело свое из облаков запада и шествующая величественными стопами по лазори небесной! что привлекает взор твой на долине? Бурные дня ветры молчат; шум источника удалился; усмиренные волны ласкаются у подножия скалы; <…> Лучезарная! что привлекает взор твой на долине? Но я вижу, ты с нежною усмешкою преклоняешься на края горизонта. Волны радостно стекаются вокруг тебя, и омывают твои блестящие власы. – Прости молчаливая звезда! пусть огонь моего духа сияет вместо лучей твоих. Я чувствую, он возрождается во всей своей силе, при его сиянии я вижу тени друзей моих…58 Комментируя начало «Песен в Сельме», Хартман обратил внимание на то, что вечерняя звезда Оссиана быстро исчезает, уступая место не Луне, а свету «души Оссиановой» (англ. the light of Ossian’s soul). «Этот свет, – пишет он, – память, матрица эпического искусства. Душу Оссиана воспламеняют воспоминания о мертвых друзьях, героях и бардах, которые прежде ежегодно собирались в Сельме. Вечерняя звезда приводит нас не к луне и ее яркой эпифании, но к памяти – к умирающим голосам из прошлого»59. Если заменить эпическое искусство на элегическую поэзию, а воспоминания о мертвых друзьях – на воспоминания о потерянном крымском парадизе, населенном юными девами, то наблюдения Хартмана можно переадресовать РОЛГ. В сходных горно-морских декорациях (ср. словесные совпадения с переводом Кострова: вечерняя звезда, подруга, ночь, облака, небесная, долина, шум/шумят, волны, скалы, нежный, луч, тень) Пушкин разыгрывает элегическую вариацию на оссианову тему воспоминаний, разбуженных вечерней звездой. Они вызывают у лирического героя «сладкую меланхолию», составляющую, по Гердеру, «господствующий тон элегической поэзии»60. Даже траурные мотивы, играющие столь важную роль у Оссиана, исподволь прорываются в идиллический пейзаж, когда рядом с «нежным миртом», традиционным символом жизни, молодости и любви61, появляется «темный кипарис» – символ смерти и печали.
Согласно Хартману, два имени и два лика Венеры – вечерний (Геспер/Веспер) и утренний (Фосфор/Люцифер) – символизируют непрерывность, которая сохраняется в ситуации видимой потери62. В этой связи Хартман цитирует эпитафию, написанную Платоном своему любимцу по имени Астер, умершему в расцвете лет: Прежде звездою рассветной светил ты, Астер мой, живущим, Мертвым ты, мертвый теперь, светишь закатной звездой 63. Платон обыгрывает буквальное значение имени юноши (др.-греч.: «звезда»), уподобляя его короткую, но яркую жизнь утренней звезде, а посмертную память о нем – звезде вечерней: Астер умирает, но его имя продолжает жить в веках, как бы воплотившись в свое означаемое. Эпитафия Астеру возвращает нас к посмертной судьбе Елены Прекрасной, которая после физической смерти также превращается в светило, причем Венера, наряду с луной или блуждающими звездами, входит в ряд ее возможных воплощений, мотивированных традицией. Еще в «Истории» Геродота (кн. II, 112) рассказывалось о храме в Мемфисе, посвященном «чужеземной Афродите», который на самом деле, как предполагает Геродот, являлся «храмом Елены, дочери Тиндарея»64. Исследователи отмечают ряд примеров в поздней античности, когда Елена начинает ассоциироваться с Венерой, а ее звезде переадресовывается один из самых важных эпитетов богини любви: Урания («небесная»; в противоположность Пандемос – «земная»)65. Эта традиция, похоже, дожила до Нового времени, о чем свидетельствует один из посмертных панегириков самой знаменитой Елене XVII–XVIII веков – итальянке Елене Корнаро, прославившейся своей ученостью (она знала много языков и была первой женщиной, получившей степень доктора наук), красотой и целомудрием (она дала обет безбрачия и отвергла самых завидных женихов). Интересующее нас место в старом французском переводе читается так: On nous dit qu’Helene est l’ étoile de Venus, qui brille dans les champs empirées, et que n’ayant laissé sur la terre aucun héritier de ses vertus, elle va donner au ciel de ses enfans, en épousant le soleil66. [Пер.: Говорят, что Елена – это звезда Венеры, которая сияет в эмпиреях, и что, не оставив на земле наследника своим добродетелям, она подарит детей небу, обвенчавшись с солнцем.] Поскольку со звездой Венеры здесь отождествляется девственница, образец христианских добродетелей, ясно, что речь идет именно о небесной, возвышенной, неплотской Венере – Урании. Подобно Платону в эпитафии Астеру, автор отталкивается от значения имени Елена, которое обычно связывали с идеей света, возводили к греческому существительному, означавшему факел, светоч, и считали женским родом от слова гелиос, то есть «солнце»67. В этом смысле любая Елена имеет право называть своим именем любое небесное светило, включая, конечно, и вечернюю звезду. Даже если Елена Раевская ничего не знала об отождествлениях Афродиты/Венеры с Еленой Троянской, не слышала о Елене Корнаро, не изучала античных авторов, писавших о звезде Елены, не читала ни Еврипида, ни «Сонеты к Елене» Ронсара, ни справочники по астронимике и мифологии, сама семантика ее имени, вкупе с его сильными античными коннотациями, давала ей – единственной из четырех сестер – достаточные основания для того, чтобы считать Венеру (или какую-нибудь иную яркую звезду на Таврическом вечернем небосклоне68) своей соименницей. вернутьсяŒuvres d’ André de Chénier. Gand, 1819. P. 28. Сравнение Шенье можно считать глубоким подтекстом финала РОЛГ, где «дева юная» появляется среди подруг и имплицитно отождествляется с вечерней звездой. Его также следует учитывать как возможную параллель к известным стихам в «Евгении Онегине»: «У ночи много звезд прелестных, / Красавиц много на Москве. / Но ярче всех подруг небесных / Луна в воздушной синеве, – / Но та, которую не смею / Тревожить лирою моею, / Как величавая луна / Средь жен и дев блестит одна…» (анализ других параллелей см.: Добродомов И. Г., Пильшиков И. А. Лексика и фразеология «Евгения Онегина». Герменевтические очерки. М., 2008. С. 170–180). вернутьсяСр. хрестоматийное для предромантической и романтической поэзии описание наступления ночи в четвертой книге «Потерянного рая» Мильтона: «…Now glow’d the firmament / With living sapphires: Hesperus, that led / The starry host, rode brightest, till the Moon, / Rising in clouded majesty, at length / Apparent queen, unweil’ d her peerless light, / And o’er the dark her silver mantle grew» (ст. 604–609; букв. пер.: «…Вот засияла твердь / Живыми сапфирами: Геспер, который возглавил / Звездную рать, гарцевал всех ярче, пока луна, / Поднявшаяся во всем своем облачном величии, / Истинная королева, не сняла наконец покров со своего несравненного света / И не набросила на тьму серебристую мантию»). Пушкин должен был знать этот фрагмент по стихотворному переводу Жака Делиля (Paradis perdu, traduit par Jacques Delille. Т. 2. Paris, 1805. P. 50) и по «Гению Христианства» Шатобриана, где весь пассаж переведен прекрасной прозой (Chateaubriand F.‐A.‐R. Génie du Christianisme / Éd. établie par P. Reboul. T. I. Paris, 1966. P. 252). вернутьсяСм.: Hartman G. H. The Fate of Reading and Other Essays. Chicago and London, 1975. P. 147–178. вернутьсяAkenside M. The Poetical Works: in 2 vols. / Collated with the best editions by Th. Park, esq. F. S. A. London, 1805. Vol. 2. P. 38–41. Из всех произведений Эйкенсайда на французский и русский язык переводилась только его большая дескриптивная поэма «Об усладах воображения» (1744). См. о ней: Левин Ю. Д. Восприятие английской литературы в России. Л., 1990. С. 197, 204; Смолярова Т. Зримая лирика. Державин. М., 2011. С. 205–216. вернутьсяЛевин Ю. Д. Оссиан в русской литературе. Л., 1980 (по указателям). вернутьсяСм.: Там же. С. 96, 136 (примеч. 7). вернутьсяОссиан, сын Фингалов, бард третьего века: гальские стихотворения. Переведены с французского Е. Костровым. Ч. 1. М., 1792. С. 281–282. вернутьсяHartman G. H. The Fate of Reading and Other Essays. P. 165. вернутьсяВацуро В. Э. Лирика пушкинской поры. СПб., 1994. С. 59. вернутьсяВ античной и неоклассической традиции мирт – дерево, посвященное Афродите/Венере (См. подробнее: L’ abbé de la Chau. Dissertation sur les attributes de Venus. Paris, 1776. P. 80–82). У Елены Троянской тоже было свое дерево: платан, о чем говорилось еще в XVIII идиллии Феокрита «Эпиталамий Елены» (Феокрит. Мосх. Бион. Идиллии и эпиграммы. С. 86). Любопытно, что в своем переводе элегии Мильвуа «Бегство Елены» А. Ф. Раевский сделал ошибку, превратив древо Елены («l’ arbre d’ Hélène»), то есть платан, именно в «нежный мирт»: «Погибни, нежный мирт, Елене посвященный!» (Французская элегия XVIII–XIX вв. в переводах поэтов пушкинской поры: Сборник / Сост. В. Э. Вацуро, комментарии В. Э. Вацуро и В. А. Мильчиной. М., 1989. C. 273; первая публикация перевода: Вестник Европы. 1821. Ч. 121. № 24. С. 293–296). вернутьсяHartman G. H. The Fate of Reading and Other Essays. P. 150–151. вернутьсяГреческая эпиграмма. M., 1960. С. 56 (пер. Л. Блуменау). Пушкин мог знать эту эпитафию по какому-то французскому переводу. Ср., например: «Aster, étoile du matin, autrefois tu brillois ici-bas; à present, étoile du soir, tu reluis dans les champs Elisées» (Les vies des plus illustres philosophes de l’ antiquité … traduites du Grec de Diogène Laerce. Amsterdam, 1761. P. 205). «Comme un astre du soir tu vas briller encore / Bel Aster; mais hélas! Ce ciel n’a plus d’ aurore» (Pensées de Platon sur la religion, la morale, la politique, recueillies et traduites par M. Jos.-Viet. Le Clerk. Paris, 1819. P. XVII). вернутьсяГеродот. История в девяти книгах. Л., 1972. С. 113. Ср. французский перевод XVIII века: Histoire d’ Hérodote, traduite du Grec … par M. [P. H.] Larcher. T. II. Paris, 1786. P. 87. Переводчик Геродота Пьер Анри Ларше обсуждал это странное, на его взгляд, отождествление Венеры и Елены Троянской в своем «Трактате о Венере», объясняя его недостатком деликатности у древних (Memoire sur Venus … par M. [P. H.] Larcher. Paris, 1775. P. 35–36). вернутьсяUsener H. Kleine Schriften. Band 4. Leipzig; Berlin, 1913. S. 70; Cook A. B. Zeus God of the Bright Sky. Vol. I. P. 773; Chapouthier F. Les Dioscures au service d’ une Déesse. P. 141, 145–146; Lindsay J. Helen of Troy. Woman and Goddess. P. 211. вернутьсяBibliotheque universelle et Historique [de l’ année 1687]. Т. 6. Amsterdam, 1687. P. 235. Тот же перевод был напечатан во втором издании «Библиотеки» (Т. 5. Amsterdam, 1705. Р. 203–204), а также в книге: [Sanseverino G. R. di] Les vies des hommes et des femmes illustres d’ Italie, depuis le Rétablissement des Sciences et des beaux Arts. T. II. Paris, 1767. P. 108 (второе исправленное издание: Yverdon, 1768; немецкий перевод: 1769). вернутьсяGébelin A. C. de. Monde primitif, analysé et comparé avec le monde moderne, considéré dans l’ histoire naturelle de la parole / Nouvelle éd. T. IV. P. 489. вернутьсяПо подсчетам петербургского астронома-любителя Н. Н. Кузнецова, Пушкин не мог наблюдать Венеру на крымском вечернем небе в 1820 году, так как тогда она была видима только как утренняя звезда. Скорее всего, он, его «элегическая красавица» и/или какие-то еще наблюдатели звездного неба приняли за Венеру одну из двух других планет – либо Юпитер, либо Сатурн (Кузнецов Н. Н. «Вечерняя звезда» в одном стихотворении Пушкина // Мироведение. 1923. № 1 (44). С. 88–89). В поэтическом мире, однако, законы природы не имеют силы и движение звезд и планет подчиняется воле поэта, обычно мало сведущего в астрономии. Только крайне наивные исследователи могут утверждать, что «мы можем вполне доверять его [Пушкина] поэтическим утверждениям: если видел Венеру, значит, это было на самом деле» ([Строганов М. Б.] Венера // Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Материалы к энциклопедии в двух частях. Ч. 1: А–К. Тверь, 2002. С. 58). |
