Второй сценарий реализовывался в тех областях, в которых сложились столь прочные национальные традиции государственного строительства и правового регулирования, что законодатель не решился на их кардинальную ломку – в системе местных и высших органов государственной власти, в системе органов городского самоуправления, в общем судебном устройстве, в уголовном и гражданском законодательстве. Так, несмотря на стратегическую установку Петра I на систематическое перенесение на отечественную почву шведских правовых образцов, процесс этого перенесения осуществлялся отнюдь не прямолинейно, велась целенаправленная законотворческая работа по адаптации шведских институтов к российским условиям.

Рассмотрим, для примера, процесс заимствования из Швеции принципа структурного и функционального отделения судебных органов от административных. Наиболее радикальное установление по разграничению полномочий между административными и судебными органами российский законодатель внес в ст. 22 Инструкции или наказа земским комиссарам от января 1719 г.: «А что до юстиции в уезде принадлежит, то впредь губернатору или воеводе и земскому комиссару до онаго дела не иметь». В той же ст. 22 руководящим должностным лицам низовых органов управления предписывалось (всецело в шведском духе) оказывать органам правосудия необходимое содействие: «земскому комиссару яко нижнему начальнику в уезде нижнему суду вспоможение чинить»22. Зарубежное влияние здесь совершенно очевидно: как установил К. Петерсон, в качестве источника для составления Инструкции земским комиссарам 1719 г. была использована шведская Инструкция дистриктным управителям (häradsfogde) 1688 г.23

А вот в изданной в том же январе 1719 г. Инструкции или наказе воеводам законодатель уже отказался от столь буквального копирования иностранного правового образца – при всем том, что названная Инструкция была, как продемонстрировал К. Петерсон, подготовлена на основе шведской Инструкции ландсховдингам (landshövding) 1687 г.24 В ст. 5 шведской Инструкции говорилось: «Ландсховдинг да не будет никак касаться разбирательства спорных дел или смешивать свою и судебную должность – ни в городах, ни в деревне»25. В ст. 5 российской Инструкции воеводам исходная шведская норма подверглась существенной переработке: «Хотя ему, воеводе, не надлежит ссор, тяжебного дела между подданных судить и судьям в расправе их помешательство чинить, однако ж ему крепко смотреть, чтоб земские судьи по данной им инструкции уездный суд управляли и подданных продолжением и волокитами не утесняли»26.

Одновременно в ст. 6 российской Инструкции оказалось предусмотрено право воеводы вносить в надворный суд протесты на решения по гражданским делам, вынесенные размещенными в провинции судами первого звена. Иными словами, не желая вовсе порывать с многовековой отечественной традицией, по которой местный орган общего управления обладал на подведомственной территории всей полнотой власти, законодатель в 1719 г. сохранил за главой провинциальной администрации, в современном понимании, право надзора за деятельностью «нижних» судов.

В рамках второго сценария крупнейшей попыткой осуществить синтез российской и зарубежной систем законодательства стал грандиозный проект Уложения Российского государства 1723–1726 гг., подготовка которого осуществлялась Уложенной комиссией 1720 г.27 Создававшийся во исполнение указания Петра I составить «Уложенье росийское с шведцким», этот законопроект разрабатывался путем взаимосовмещения норм, извлеченных из широкого круга шведских и российских законодательных источников, особое место среди которых занимало Уложение 1649 г. Как установил А. С. Замуруев, нормы шведских нормативных актов были использованы в качестве источника при подготовке 32% статей проекта Уложения 1723–1726 гг. Источниками 30% статей проекта послужили нормы российского законодательства первой четверти XVIII в., источниками 15% статей – нормы Уложения 1649 г.28

Третий из отмеченных сценариев воплощался в жизнь в тех случаях, когда законодатель либо не имел достаточных сведений об избранном в качестве образца зарубежном правовом институте, либо стремился лишь ограниченно модернизировать существовавший российский институт. Крайним выражением подобного сценария явился феномен использования иноязычной терминологии для обозначения создававшихся российских институтов, вообще не имевших зарубежных аналогов. Скажем, совершенно очевидны глубокие различия в компетенции основанной в 1722 г. российской прокуратуры и ее зарубежного прообраза – прокуратуры Франции (ministère public, parquet).

Если обратиться к тексту закона «Должность генерала-прокурора» (в редакциях от 27 января 1722 г. и от 27 апреля 1722 г.), то станет очевидным, что новоучрежденная российская прокуратура в качестве базисной получила отнюдь не присущую французской прокуратуре функцию уголовного преследования, а вполне оригинальную функцию общего надзора29. Таким образом, заимствовав из Франции наименование должностных лиц прокуратуры (а также принцип централизации в ее построении), Петр I наделил прокуратуру России в момент основания существенно иными полномочиями.

Наиболее же ярким примером использования иноязычного термина для обозначения вполне оригинального российского учреждения следует признать историю с Юстиц-коллегией. Основанная в 1717 г. Юстиц-коллегия не имела не только шведского, но и вообще какого-либо зарубежного образца – по причине возложения на нее функции судебного управления, невиданной для государственного аппарата ни одной из стран Европы30. Сам термин «Юстиц-коллегия», вероятнее всего, впервые появился (в написании «Justice-Collegium») в записке Г.‐В. Лейбница, представленной Петру I в 1711 г.31

Наконец, нельзя не отметить, что к законотворческому процессу в России первой четверти XVIII в. оказались впервые широко привлечены состоявшие на российской службе иностранные специалисты, ряд из которых имел высшее юридическое образование. Из числа таких лиц следует отметить прежде всего Генриха Фика (Heinrich Fick), Генриха Гюйсена (Heinrich Freiherr von Hüyssen), Германа Бреверна (Hermann von Brevern), Магнуса Нирота (Magnus Wilhelm von Nieroth), Сигизмунда Вольфа (Sigismund Adam Wolf), Эрнста Кромпейна (Ernst Friedrich Krompein). К примеру, обучавшийся юриспруденции в Йенском университете бывший шведский адвокат Э. Кромпейн явился составителем проектов Артикула воинского и «Краткого изображения процесов…», а также одним из основных участников подготовки проекта Уложения 1723–1726 гг.

Подводя итог изложенному выше, следует заключить, что в законотворческом процессе в России первой четверти XVIII в. следование традиции выразилось в устойчивом сохранении у законодателя представления о том, что ключевым сегментом системы законодательства должен быть единый кодифицированный акт. Новациями в законотворческом процессе этого периода явились: введение официального опубликования нормативных актов типографским путем, появление инкорпорации, а также невиданная по масштабу рецепция западноевропейских правовых институтов. Вместе с тем означенная рецепция происходила отнюдь не прямолинейно, иностранные образцы нередко глубоко адаптировались к российским условиям.

Концепция, зарубежные образцы, законотворческий процесс 32

Исследование судебных реформ неоспоримо составляет одно из важнейших направлений в познании истории государства и права. Эти реформы являют собой поворотные точки в истории судебной власти любой страны. Всесторонние разыскания касательно обстоятельств проведения судебных преобразований – от их замысла до результатов – позволяют, с одной стороны, приблизиться к пониманию межвековых закономерностей функционирования национальной судебной системы, а с другой – к пониманию закономерностей в достижении как позитивных, так и негативных итогов самих этих преобразований.