Никогда им не проснуться вместе в одной постели. Никогда Ви не сможет открыть глаза и увидеть рядом спящего Джонни с разметавшимися по подушке черными волосами, не сможет поцеловать горячую смуглую шею над цепочкой жетонов, вдыхая сонный спокойный запах тела Сильверхенда. Джонни никогда не будет пахнуть иначе, чем сейчас – с нотами вечной горечи пороха. Ви никогда не увидит еще расфокусированного с утра взгляда любимых раскосых карих глаз.

Никогда им вместе не тесниться в душевой, не сталкиваться локтями у зеркала в беспросветно глупой, но все равно обыденно уютной попытке одновременно почистить зубы или побриться.

Никогда им вместе не торопиться, давясь завтраком на ходу, собираясь каждому по своим или же по одному общему делу, не пиздить втихаря последний глоток синтокофе из чашек друг друга.

Никогда им вместе не завалиться в бар выпить, не чокнуться бокалами.

Никогда они не смогут свободно взаимодействовать друг с другом или поговорить вслух на виду.

Никогда они не смогут передать что-либо из рук в руки друг другу.

Никогда им вместе не сидеть лениво вечером дома, Джонни не играть на гитаре, а Ви не слушать, молчаливо и тихо кайфуя, усевшись рядом на полу и приводя в порядок оружие.

Никогда им вместе не общаться с их друзьями.

Никогда вместе они не займутся ни одной из этих тупых, восхитительно нормальных вещей.

Никогда. Вместе.

При том, что они пойманы в ловушку одного тела, находясь настолько «вместе», что ближе и немыслимо, наверное. И это одно глупое тело объединяет их и разграничивает до невозможности.

Каким бы тупым ебланом Сильверхенд не клеймил Ви, но даже наемник не был настолько наивен, чтобы мечтать о том, что, если бы оба они были живыми, им были бы отмерены долгие и счастливые годы вместе. Даже учитывая их профессионализм – не при их характерах, не при их занятиях и устремлениях, не при их принципах, не в этом городе, не в этих реалиях. Кто-то из них или, скорее даже, оба они разом обнулились бы скорее рано, чем поздно на своем пути. Но не так же, блять… Получить пулю внезапно, в бою, в момент, когда ты упорно идешь к своей цели, делаешь свое дело – это одно… Но практически взять своего любимого, своего близнеца по духу, своего напарника, своего лучшего друга, самого близкого человека твердо за руку и с его молчаливого и воодушевленного согласия, ощущая полную поддержку в этом действии, отвести на место казни… Это было кошмарно, это было слишком, это уничтожало и разметывало душу в пыль, это выдирало сердце наживо. Даже беря в расчет те факты, что Джонни был давно мертв, что тело изначально принадлежало Ви, и он, по идее, всего лишь должен был попытаться вернуть свое, выцарапать обратно свою собственную жизнь.

Соло все равно навязчиво преследовала призрачная картина того, как он собственноручно вышибает из ствола рокербою мозги, глядя при этом ему прямехонько в родные, поощряющие его глаза.

Их судьба – глобальные пиздецы, без размена на мелочевку.

Не можем проснуться вместе, так компенсируем – разъебем, мать ее, Арасаку!

Ви закашлялся от нового жестоко вгрызшегося в него сбоя и горького смеха одновременно, и уткнулся лицом в ладонь, проходясь пальцами по векам – сухо. Отлично. Вся глупая вода, кажется, осталась в Пустошах.

Бесконечная реклама на многочисленных блистающих экранах, высотки, рвущиеся в небо, загробный скрежет и вой чудовищных рекламных ави… Исходящий в изнеможении паром, дымом, вонью, кровью и гомоном Найт-Сити, давно поделенный, словно туша загнанной добычи, на разноразмерные куски корпами, бандами, политиками и легавыми. Вечный город шлюх, бандитов, воров, сумасшедших и мечтателей, пожирающий с невероятным безразличием всех и каждого без разбора, без предпочтений, перемалывающий вместе с костями, хрящами, плотью, надеждами и сущностями. Переживающий трагедию за трагедий, восстающий из пепла раз за разом все более сияющим и притягательным, как изощренная и жестокая ловушка.

Родившись на самых его нижних ярусах, Ви принадлежал Найт-Сити целиком и без остатка, был влюблен в изгибы его улиц-вен, в биение его сердца, гремящего заводами на окраинах, шумно изрыгающего пар из труб, звенящего музыкой из каждого торгового автомата ослепительной Площади Корпораций. Понимал все законы работы этого сложного механизма, все правила, позволяющие ему – всего лишь мелкой клетке, – выживать, расти и развиваться в этом агрессивном организме, легко атакующем собственные порождения.

И только сейчас наемник до конца осознавал всю чудовищную бесчестность и бесчеловечность этих игр, установок и правил. Переполнявшие улицы беспринципность, несправедливость и грязь, формирующиеся в блестящих шикарных корпоративных офисах центра, стекающие по основным артериям к периферическим мелким сосудам, несомые многочисленными стволами банд, оседающие на коже самых слабых и беззащитных, забивающие им бессловесные глотки, душащие насмерть одного за другим, десятками, сотнями, тысячами. Но потери были незначительны для города, незаметны на фоне остального несмолкающего шабаша изысканности, богатства и эстетики. Кто вспомнит о жертвах завтра, когда днем тебя ждет шикарная работа на износ под стимуляторами, а ночью ты догонишься синтококсом в туалетной кабинке клуба? Когда ты успеешь остановиться и задуматься? Найт-Сити не позволяет этого, вонзая шпоры в бока, вытягивая все возможное себе на пользу, пока хлопья пены не покроют твой рот. А потом ты внезапно тоже оказываешься одной из сотен повседневных жертв, перекочевывая в крематорий. Или тебя находят в ванне со льдом в логове мусорщиков. Тебе уже без разницы.

В какой-то момент, пялясь до рези в глазах на знакомые каждой линией очертания, Ви болезненно и остро возненавидел город всем сердцем, – так, как можно ненавидеть только то, что было родным. Поморщившись от изматывающей головной боли, соло взглянул исподлобья на Сильверхенда. Тот тоже смотрел на Найт-Сити, впитывая картинку, запахи и шум, но лицо его было удивительно безмятежным, – ни привычной в подобной ситуации злой наморщенности носа, ни складки между темных бровей, ни яростной боли во взгляде. Рокербой был спокоен, возможно, немного торжественен и печален.

- А я вот готов признать, что в Найт-Сити есть своя красота, – Джонни обернулся к Ви и кивнул, глядя глаза в глаза. – Ты видел ее всегда, да? Не только гнилое нутро, но и… частности, как тебе свойственно. Теперь их вижу и я.

Вдалеке, за спиной рокера на стене здания один над другим мерцали рекламные щиты Арасаки и проекта «Сохрани свою душу».

Да, Ви теперь видел и немного другие… частности.

- Ты должен принять решение, Ви, – поднявшись на ноги, Сильверхенд сделал пару шагов к наемнику и опустился перед ним, сидящим в кресле, на корточки. – Время уходит.

- Я знаю, Джонни. Я знаю, – наклонившись, Ви уткнулся лбом в лоб рокербоя, качнулся, отерся щекой о висок, путаясь щетиной в длинных волосах, вдыхая запах.

Да, нужно было что-то решать.

Но ему необходима была всего лишь еще пара минут. Последних, сука! Всего две минуты на прощание – неужели это так много? Всего две минуты для того, чтобы надышаться навсегда. Чтобы запомнить аромат, вкус, тепло под ладонями. Ну почему, блять, всегда так мало?!

«Никогда» выворачивало его наизнанку. Сокрушало. Уничтожало. А обломки сковывались, словно якорными цепями, обещаниями.

Хотелось выть, срывая голос. Но соло держал себя в руках, молчал, лишь дышал сипло и тяжело, изнемогающе, максимально глубоко вбирая в себя воздух, заполненный родными запахами.

В горло заливался полумрак, разрывающее тьму неоновое сияние впивалось под веки.

Ви задыхался от горя, от нежности, от острого осознания возможности скорого конца.

В ближайшие часы кого-то из них ждала смерть. Может быть, обоих. И страшна была отнюдь не своя погибель. Куда кошмарнее эгоистично казалось остаться выжившим.

С силой обхватив плечи Джонни, Ви, дрожа, прижал его к себе, крепко, словно самое дорогое, что было в его жизни. Впрочем, именно так дело и обстояло. Вплел пальцы в мягкие длинные волосы, наощупь нашел ртом рот рокера, оцарапываясь о щетину, но не поцеловал. Замер, чутко ловя дыхание.