Ви не может больше смотреть в эти усталые лица – он видит глаза мертвецов. И каждый из них уже предчувствует свою смерть. Уже знает, сука. Им не уйти, пока безумно пыхтящая, исходящая топливом военная машина не раздавит их гусеницами, не размажет тонким слоем по раскаленному песку, не бросит на ебаный алтарь великого обогащения. Во имя блядских эдди, аминь!

Он принимает решение прямо тут, сидя на обжигающей стальной обшивке своего панцера, давясь стерильным сигаретным дымом и настоящим ослепительным сумасшествием, хватающим за глотку и не дающим дышать.

Ноет неживая рука, ноет располосованный страшными шрамами бок, ноет все нутро от густой ядовитой лжи, пеной заполняющей внутренности. Ему всего двадцать один, и он сыт этим миром и его блядской мудростью до блевоты. Ему кажется, что его наебали настолько жестоко, что он больше никогда, никому и ни во что не сможет поверить.

Он собирается валить на следующем задании. Он уверен, что напарник его поддержит. Возможно, еще кто-то из отряда. Если их возьмут патрули, то трибунал – лучшее, что их ждет. Ви насрать. Он лучше сдохнет, чем и дальше будет уговаривать себя потерпеть, когда его так цинично ебут изо дня в день, нежно рассказывая, что это необходимые процедуры.

Металлические пальцы Ви свободно летают по грифу, легко берут аккорд за аккордом. Он приятно пьян, в голове шумит. Ви меняет репертуар, потому что обычная компания слушателей уже разошлась, дело происходит за полночь. Напротив лишь две симпатичные девки, им про войну неинтересно. Им интересно про глупую любовь, так почему бы их и не порадовать?

Джонни приходит в этот бар пару раз в неделю, чтобы послушать пацана, выступающего по вечерам. Тот поет свое, играет технично, находит отличную музыкальную форму для песен, да и тексты ритмичны и неплохи. В целом, его творчество доставляет удовольствие. А после него Ви достает родную акустику и лабает свое в углу за столом – поначалу один, затем с определенной аудиторией, все растущей день ото дня. В плане формы ему далеко до музыканта, играющего тут с мелкой сцены, но жара и смысловой нагрузки хватает с избытком. Джонни поет о войне, поет о лжи, об усталости и гневе. Его слова, его простая музыка находят отклик во многих сердцах.

Надо же, и сегодня его песни отозвались в душах… Он предпочел бы, конечно, обойтись интересом девок, но таков крест музыканта, хули.

- Так значит, не уважаешь свою страну и народ, щенок? – тот мужик, что покрупнее и постарше, ставит пивную кружку на стойку и лениво поднимает задницу с табурета. Военные нашивки, форменная куртка с оборванными рукавами, кобура, знакомый излом фанатизма на обветренном лице – Шестая улица. – Ссыкло ты, вот и все! Жетончики-то, небось, таскаешь, сучара?

- Сядь, чум. Я не обнуляю инвалидов, – Ви подмигивает девчонкам, готовится, убирает гитару в кофр, подсчитывает дружков патриота-любителя пива. Четверо. Все ли настоящие ветераны? Для начинающего соло есть шансы. – А ты глухой, если не слышал, о чем я тут пол вечера надрывался. Или, возможно, проблемы у тебя не с ушами, а с башкой. Тогда ситуация тяжелее, конечно. Соболезную, херли.

В глазах старшего ломается лед, он прет вперед с грацией танка. Сильверхенд, гибкий и изящный, хотя и уже достаточно мощный, легко уклоняется от двух ударов, отхватывает по почкам справа от второго соперника. Третий наваливается, доставая в лицо. Джонни налетает на стол, отталкивается ногой, оглушая противника, пытающегося взять его сзади в захват, о стену. Падает на колени сам под тяжестью обмякающего тела. Мужики, судя по всему, настоящие ветераны, не поддельные. Похоже, он-таки отхватит сегодня пизды. И вовсе не той, которой планировал.

Помощь приходит неожиданно в лице хайрастого пацана-музыканта, до этого безразлично цедившего пиво в углу за стойкой. Тот молча, хищно и сосредоточенно охуячивает одного из противников бутылкой по голове и прицельно лупит с ноги сзади под колено второго, заставляя взвыть.

Ви коротко кивает с благодарностью и поднимается на ноги. Пацан-гитарист не ограничивается оказанной помощью, жарко и весело присоединяется к творящемуся беспределу. Их двое против троих. Четвертый, ласково опиздяченный бутылкой, славно отдыхает на заплеванном полу. Молодость по итогу побеждает.

Через полчаса они сидят рядом на бордюре под беззвездным небом Найт-Сити, из бара их закономерно выперли за драку.

Джонни запрокидывает голову, стараясь унять носовое кровотечение.

- Керри, – хайрастый пацан с филиппинским хитроватым лицом вытирает запачканную своей кровью руку о джинсы и протягивает ладонь Джонни. Тот пожимает ее, не опуская головы.

- Джонни. Ты редкий чум, Кер, – хорош и в музыке, и в драке, – на миг Сильверхенд меняет положение и отхлебывает из бутылки, морщась.

- Да и ты неплох. Ну не отстой, во всяком случае, – ухмыляется Керри, стаскивает с головы бандану, проводя ею по разбитой губе, а потом протягивает ее Джонни. Тот косится, но принимает, прижимает к носу.

- И это говорит мне чум, слажавший как минимум восемь раз за вечер, не попадая в ноты, – голос Сильверхенда звучит гнусаво, Кер смеется.

- Охуеть какое ценное замечание от настоящего трехаккордного панка. Подлечишься? – из кармана джинсовой драной жилетки появляется пакетик с колесами. Джонни молча протягивает ладонь.

К ним возвращаются девчонки, отходившие, как и обычно, в туалет. Ночь обещает быть интересной и жаркой.

Ви выкинуло из сна одномоментно, ощущения были похожи на действие блокаторов, когда рокер возвращал ему тело. Только в этот раз не Сильверхенд был им, а сам наемник только что ощущал себя рокербоем. Молодым – моложе, чем сейчас был сам Ви, раскатанным, уничтоженным, упорно тащившим себя за шкирку из болота депрессии, горевшим ведущей его целью – сломать машину пропаганды и бесконечного пиздежа. Донести ебаную правду.

Сердце все еще стучало где-то в глотке, грудь жгло. Блять, да соло вывернуться хотелось наизнанку, лишь на миг заглянув в эти воспоминания. От мыслей Джонни, накрывавших его в расположении части в Мексике, накатывала такая запредельная ненависть и беспомощность, что Ви не знал куда себя девать – он физически задыхался, хрипел чужими яростью и горем, давился, разрывался на части.

Когда слева рядом блеснуло привычно и размыто голубым, наемник не глядя развернулся, наощупь вжался в горячее тело рокера, обхватил руками за шею и накрыл губами его рот. Сильверхенд с готовностью подался навстречу, моментально втянулся в жадный и горчащий поцелуй. Ви целовал его отчаянно, голодно, но в этот раз не причиняя боли. Гладил шею, пропускал мягкие пряди меж пальцев. Захлебывался от всепоглощающего желания защитить от всего мира, встать плечом к плечу, закрыть собой; от неподъемного горя осознания того, что для всего этого слишком поздно.

Рокербой прервал поцелуй, запрокинув голову, подставил под прикосновения губ шею, дыша тяжело и рвано, обхватил пальцами выбритый затылок соло.

Темнота вокруг раскалялась потихоньку, сгущалась, окутывая их знакомым вакуумом.

Отираясь пахом о бедро Джонни, Ви нащупал молнию штанов рокера, но тот поймал его руку, поднес к своему лицу и втянул пальцы в рот, вылизывая влажно, прикусывая фаланги, выдирая из наемника первый стон.

- Разденься, – Сильверхенд сам расстегнул свой ремень, гибко приподнял бедра, стягивая с себя узкие штаны, содрал майку. – Блять, да хватит пялиться! Иди сюда.

Соло едва успел скинуть домашние штаны, еще путаясь в ткани, как рокербой рванул его к себе, разворачивая спиной, жарко дыша в шею. Ожидая привычного укуса, Ви прикрыл глаза, но кожи его коснулся язык. Джонни крепко обнял его поперек груди, притискивая к себе всем телом, содрогаясь.

В этот раз безумие их плавилось, перетекая во что-то новое и незнакомое. Голод и желание слиться были такими же зудящими, но выражались иначе. Рокер был мучительно осторожен, растягивал соло долго, сжимал, гладил, прихватывал несильно кожу – и Ви чуть не ебанулся от этой будто нарочитой медлительности. Метался и стонал, взмокший, готовый умолять, а Сильверхенд только довольно и тихо ухмылялся ему в висок.