Артемисия прикрыла глаза рукой, по-прежнему не говоря ни слова.

– Я много думал о том, кто же эта загадочная Митци, занимавшая столько места на этих страницах… и в жизни моего деда. Два года. В которые он писал только о вас.

И он закончил совсем тихо:

– Он вас безумно любил.

Проглотив вертевшиеся на языке вопросы, он продолжал негромко:

– Я не знал…

– Топчу ли я еще эту землю?

Внезапный смех озарил ее лицо, и оно на миг помолодело.

– Судя по тому, что эти дневники сказали мне о вашем характере, я полагал, что да, – сказал он с мягкой иронией. – С тех пор у меня было только одно желание, одна цель: найти вас, вручить вам эти дневники, в которых излагаются день за днем два года страсти. Я ужасно этого хотел, ради дедули.

Она встала, кошка скатилась на подушки кресла. Из застекленного буфета она достала бутылку и два бокала от Лалик.

– Нам с вами нужно взбодриться. Мне, во всяком случае. Льда у меня нет.

– Я пью безо льда. Дедуля оставил одно указание – ваше уменьшительное имя, Митци. Немного. Но мне улыбнулась госпожа Удача. Показав один из своих ошеломительных фокусов, которыми она так любит забавляться.

Она разлила напиток, села и позволила кошке вернуться на колени.

– Расскажите мне.

– При самых… невероятных, скажем так, обстоятельствах я познакомился прошлой осенью с одной из ваших пансионерок. Она работала тогда в клубе «Платиниум».

Он покрутил ножку бокала в пальцах.

– В ту ночь, когда дедуля умер, ваша пансионерка, Хэдли, была там.

– Она была там? Хэдли? Она встречала… видела Нельсона?

От волнения она почти заикалась. Он кивнул.

– Мы с ней слышали его последние слова, его последний вздох. Дедуле она сразу понравилась. Я хотел бы…

Он замолчал, о чем-то задумавшись. Артемисия отпила глоток, чтобы переварить информацию.

– Необычайный случай, – продолжал он. – По причинам, о которых я вам, вероятно, когда-нибудь расскажу, Хэдли заняла место… другой девушки. На самом деле она не должна была там быть.

– Я больше верю в звезды, чем в случай, – сказала Артемисия до жути ласковым голосом.

Их взгляды встретились. Джей Джей поспешно отвел глаза. Он знал, что она увидит в них то, чего видеть нельзя.

– С того вечера мы с ней еще виделись. Из-за меня Хэдли пришлось сменить работу. Она теперь гардеробщица в клубе «Сторк». В первый день она пришла с этим украшением на плече. С этой экстравагантной птичкой… Таких не может быть тысяча.

– Последний подарок, который я получила от Нельсона.

– Это моя сестра, это Элла заметила ее первой. Она узнала птичку, потому что…

Он достал из портфеля коробочку, обитую потускневшим и потертым фетром. Когда щелкнул замочек, Артемисия вся напряглась в кресле, пальцы ее вцепились в подлокотники.

Она не двинулась с места, ни к чему не притронулась. Только неотрывно смотрела в коробочку, где вперемешку лежали сломанные тельца, разорванные перья, треснувшие клювики. Казалось, это были вороны, расстрелянные из охотничьего ружья.

Вот что осталось от украшения, которое она в ярости сломала, от птичек, растоптанных в «Бродвей Лимитед» ее маленькими крепкими каблучками на глазах у потрясенного Нельсона. Потому что в тот день он так и не смог произнести слова, на которые она надеялась два года.

– Где… где они были? – спросила она сдавленным голосом.

– У него. До самой смерти он хранил их, хоть и сломанных. Он заказал ювелиру копию, которую послал вам. Ту, которая у вас сейчас. Но эти птички первые – те, что он подарил вам во время поездки в Плейнсфилд, и…

– Так вы знаете всё… – тихо простонала она.

Он не ответил. Всё? Дедуля писал каждый день, иногда каждый час, изливая свою страсть, свою безумную любовь к ней. Но нет, о нет, Джей Джей знал не всё.

– Мадам, простите за вопрос, который я задам вам сейчас, – осторожно начал он, – но… я должен его задать. Непременно.

Он наклонился, сосредоточившись на безупречных стрелках своих брюк.

– Должен признаться, ничто не позволяет мне этого, только наитие… Наивное, но вполне естественное наитие Эллы. Ведь ничто в этих дневниках не указывает ни прямо, ни даже косвенно, что…

Его вальс-колебание вернул улыбку на одеревеневшие губы Артемисии.

– Моя сестра, видите ли, женщина с большим сердцем, – сказал он, наконец посмотрев на нее. – Только благородная душа могла прочесть нечто между строк этих дневников и задаться, в сущности, вполне законным вопросом.

– В конечном счете да. Вы на него похожи. Вы юлите. Ну же, выкладывайте, – проговорила Артемисия шепотом, чтобы смягчить колкость.

Он привстал и сжал руки старой дамы в своих.

– Мадам, – взмолился он. – Ребенок… родился ли ребенок от вашей любви?

Его взгляд устремился на коробочку, на поломанных птичек внутри.

– Я спрашиваю вас, потому что, значит, он сын Нельсона Джулиуса Маколея и, стало быть, имеет…

– Права? – перебила она сухо.

– Он из нашей семьи. Если он существует, это мой дядя, и я хотел бы познакомиться с ним, встретиться, я хочу попросить у него прощения от имени всей родни. Мне бы хотелось… полюбить его.

Артемисия смотрела на него, на ее лице ничего нельзя было прочесть. Она сделала ему знак сесть, не переставая гладить кошку, свернувшуюся клубочком у нее на животе.

– Нет, – ответила она ровным тоном, но довольно резко. – Никакого ребенка не было.

Что-то смутное, и сокровенное, и очень нежное медленно изменило черты ее лица.

– Видит бог, я долго ненавидела Эмили Олдрич по тысяче причин, которые вам могут быть понятны, и тысяче других, которые вам и в голову не придут. Однако сегодня я счастлива видеть вас. Счастлива, что вы живете на свете, что вы тот, кто вы есть, благородный и бесконечно деликатный Джей Джей.

Артемисия залпом допила стакан, зажмурилась и сморщилась, потому что от алкоголя у нее выступили слезы. Она смерила Джей Джея взглядом между мокрых ресниц, у рта залегла складочка, он не знал, насмешливая или лукавая от природы.

– Какими они были вместе?

Он не сразу понял.

– Нельсон и Эмили Олдрич! – рассердилась она, стукнув тростью о пол.

– О, мне было лет десять, когда Ба Милли нас покинула, но я, конечно, хорошо ее помню. Мы проводили почти все каникулы в их доме в Коннектикуте.

– Он накручивал прядь ее волос на палец?

Джей Джей уставился на нее, озадаченный, слегка смущенный.

– Я… Я никогда такого не видел, нет.

Сохраняя нейтралитет, он счел нужным добавить:

– Бабушка связывала волосы в тугой узел.

Она снова принялась гладить кошку, усмехнулась печально и, на его взгляд, почти обидно.

– Он клал ей руку на затылок, когда она наклонялась над тарелкой за столом?

Джей Джей заставил себя не вытаращить глаза. Дедуля, крутящий локон или гладящий шею Ба Милли на семейном обеде, – это было просто… невообразимо!

– Я не замечал, но…

– Любила ли она суп из спаржи?

– Могу поклясться, что она ненавидела даже его запах.

Артемисия вздохнула.

– Я жестока с вами, мой мальчик. И с собой тоже. Разумеется, никто не позволит себе таких жестов с Олдричами.

Он услышал какой-то далекий смешок, хотя взгляд ее оставался очень пристальным.

– Я рада и счастлива, что он позволял их себе со мной.

Нельсон, конечно, любил Артемисию очень сильно. Однако…

Джей Джей закрыл опустевший портфель.

…Однако чувство преданности семье подсказывало ему, что Ба Милли заключила с супругом пакт, который устраивал обоих, и с этим пактом они прошли рука об руку долгий путь на протяжении десятилетий.

Он вспомнил ее на крыльце снежным утром, как она завязывала в три оборота толстый шарф длиной в пять футов под подбородком дедули. Оба тогда неудержимо смеялись, как могут смеяться взрослые между собой. Такие моменты были редки, но он помнил еще один: на пикнике в Хэмптонсе в ботинок Ба Милли попал камешек. Дедуля, встав на колени, расшнуровал ботинок и вытряхнул камешек, крича и жестикулируя: «Изыди, ренегат! Нога моей жены принадлежит мне!» И снова на них напал этот смех – так смеются только вдвоем.