– Мне позвонили, – указала Мария Александровна на старомодный черный телефон и снова поежилась, – а у меня кружка с чаем в руке была. Разбила…
Покровский пришел, думая позвать Яркову-младшую на следственный эксперимент, но настолько она вся в своих мыслях, в своем неведомом мире… Там, чувствовал Покровский, нет матери – ни живой, ни мертвой. Нет смысла тащить Марию Александровну на эксперимент.
Трагедия произошла в понедельник в 13:50, эксперимент проводили в среду в 13:50, тоже будний день. Погода похожая, тогда было плюс 15, сейчас плюс 10, дождя нет. Если и влияют пять цельсиев на человекопоток, то в рекреационных зонах, а на Скаковой люди живут, работают или спешат по делам, то есть их должно быть столько же, сколько и в понедельник.
Там, где находилась идущая из магазина Яркова в миг падения кирпича, нарисовали мелом круг. Метра на три во все стороны от круга территорию огородили кривобокими заборчиками. Своим сотрудникам Покровский велел за пару минут до начала занять позиции сверху и снизу по улице – перехватывать прохожих с маленькими детьми, чтобы не испугать. На улице все работали в штатском, а милиционеры в форме попрятались по укрытиям. Сам Покровский занял позицию внутри аварийного дома, у дверей на роковой балкон.
13:50, пора. Шаг вперед, бросок, шаг назад.
Мешочек с гравием шлепнулся на голову Насте Кох, совсем небольшой, да и голова Настина предохранялась плотным платком. Настя Кох артистически упала. С кровью решили не связываться, не усложнять. Вокруг раздались крики, замельтешили люди, многие бросились Насте на помощь, кто-то закричал «милиция»… Тут и выступили – как в оперетте из-за кулис – из подъезда соседнего дома, из дверей «Хозтоваров», из синего жигуленка, из-за аварийного дома, из автомобиля аварийной службы оперативники в форме. Нужно быстро опросить как можно больше свидетелей – многие разбегутся, ждать не станут. Нашлось, конечно, и двое-трое смелых, которые решили не разбегаться, а разбираться, рвануть в пустой дом… Их вежливо купировал Гога Пирамидин.
Уже через пятнадцать минут в салоне синего жигуленка Покровский и Кравцов с планшетом, устроившись на заднем сидении, начали принимать показания от оперативников, которые один за другим забирались на переднее и диктовали результаты. Опросили сорок человек. Тридцать из них – удобно считать в долях, ровно три четверти – видели, как человек отскакивает с балкона вглубь дома. Двадцать уверенно сказали «мужчина». Десятеро запомнили отдельные приметы – цвет волос, одежду. Двое даже примерно описали Покровского. Средний рост, волосы темно-русые, недлинные, лицо круглое…
Один опрошенный заявил, что четко видел на балконе троих «подозрительных лиц». От него, правда, пахло одеколоном.
Но если его вычесть, все равно будет двадцать девять из тридцати девяти. А двенадцатого мая, когда гражданка Яркова приняла смерть от кирпича, никто никого не заметил.
Кроме того, чтобы быстрее испариться с балкона, Покровский бросил мешок и шагнул назад, не дождавшись, пока снаряд достигнет цели. И все равно не успел спрятаться. Значит, если двенадцатого мая был на балконе злодей, то отпрянул он еще быстрее. И значит, как и в случае на каркасах, не мог быть уверен в эффективности своей атаки. А что это за убийца такой приблизительный.
Вывод: никого на балконе не было. Кирпич отвалился сам по себе.
Кроме белого круга уже ничто не напоминало о следственном эксперименте. Новые прохожие и не подумали бы, что здесь совсем недавно происходило такое серьезное криминалистическое мероприятие. А вот круг останется, дети с ним придумают какую-нибудь игру.
С Настей все в порядке, отряхнулась и поехала «по психам», то есть в ПНД и в больницу на улицу 8 Марта.
Гога Пирамидин – встречаться с дружинниками из МАДИ (большой институт между «Аэропортом» и «Соколом»). Там уже провернулся один сюжет с галошами: привлеченный курсант услышал о подозрительной паре, которая ходит по дворам у метро в этом типе обуви. Нашли пару мгновенно, галоши были только на мужчине, сорок второго размера, и охотились эти люди с Ленинградского рынка не на старушек, а на кошельки творческой интеллигенции, предлагали по месту жительства сметану и творог.
Покровский позвонил на Петровку. Лена Гвоздилина зачитала телефонограмму от Миши Фридмана. «Гиря утрачена кафе в ходе выездной торговли на набережной реки Яченки в парке Циолковского в Калуге по ходу празднования дня Циолковского в сентябре 1972 года. Выезжаю в Москву. Фридман». Ну выезжай.
Новых покушений не зарегистрировано. Ладно.
В Доме офицеров – он располагался в некогда роскошном, а ныне облезлом здании купеческого ресторана – давали фильм «Белый Клык». Афиша рукотворная, но художник здесь не сцены из фильма рисует, а просто краской выводит большие буквы, название. Разумное решение руководства, а то иной раз так намалюют… Того же Белого Клыка Покровский видел на днях больше похожим на овцу. Одно дело нелепая картинка на городском кинотеатре, другое – на столь гордом учреждении. Пацан в пилотке из газеты притормозил у афиши, сунул палец в рот, изучает расписание сеансов.
Погибшая в парке Кроевская жила в конструктивистском доме напротив, тоже довольно дряхлом. Краска лоскутами со стен, подъезд захламлен: пожароопасные шкафы, старые батареи. Если следующую старушку грохнут чугунной секцией от батареи, готова версия, откуда орудие преступления. На некоторых почтовых ящиках по уходящей традиции наклеены вырезанные из газет-журналов названия, «Советская Россия» и «Красная звезда», «Известия» и «Крестьянка». В новых домах уже не клеят, а тут инерция работает. Большинство названий обгвазданные, противного цвета. И все соседи знают, что ты читаешь. На ящике номер тринадцать две вырезки – «Советский спорт» и «Крестьянка». Сгнившие перила, на стенах копотью выведены скабрезности. В лифт Покровский не пошел, поднялся пешком на третий этаж.
Звонок: Смирнов 1 раз, Бадаев 2 раза, Кроевская 3 раза, Абаулина 4. Покровский позвонил три. Прислушался: за дверью раздался шорох, потом замолкло, потом снова шорох и какие-то всхлипывания. Будто решали, открывать или нет гостю покойницы. Покровский позвонил один раз: дверь открылась мгновенно. На пороге стоял мужчина в выцветших трусах и майке, в чудовищных древних тапках, быстро переминался с ноги на ногу, почти танцевал. Слюна текла из доброжелательной, но страшной беззубой улыбки.
– Здравствуйте! – крикнул Василий Иванович. Покровский запомнил, конечно, такое имя, читая дело. – Проходите!
Прежде чем пропустить Покровского, еще немного потанцевал, потом отшагнул вглубь. Опять крикнул, не вопросом, а утверждением:
– Вы из милиции!
Почти квадратная прихожая, на двери Кроевской пломба с бумажкой. Из мебели – рогатая вешалка с двумя темными куртками у одной из дверей. Тут же две похожие пары черных мужских туфель унылых моделей. У двух дверей из четырех коврики, к стене прибита полочка для телефона, телефон на ней с перевязанной изолентой трубкой. Четыре черных счетчика на той же стене с совиными эбонитовыми очами.
Дверь рядом с вешалкой распахнулась, выглянул невысокий крепкий мужчина, обязанный быть, согласно записям, Бадаевым Николаем Борисовичем.
– Василий, что тут?
– Из милиции!
Бадаев вышел в коридор, смотрел на Покровского несколько исподлобья, лучезарности не источал.
– Капитан Покровский, – представился Покровский и достал удостоверение.
Девять из десяти граждан удостоверение в таких случаях не смотрели, Бадаев же потянулся. Покровский открыл корочки, подержал перед лицом Бадаева.
– Хочу задать вам несколько вопросов о вашей бывшей соседке. Можно пройти к вам?
Указал рукой на дверь Бадаева. Тот, похоже, на кухне бы предпочел поговорить, но отшагнул, пропустил в комнату.
В центре комнаты так называемая «телерадиола»: телевизор плюс радиоточка плюс проигрыватель в одном корпусе. «Харьков». Такой же есть белорусский, очень похожий. Оба низкого качества, денег своих не стоят. Покровский изучал вопрос – собирался купить телевизор. У него не было, то есть был, Жунев дал свой старый, но там программы надо было плоскогубцами переключать: рукоятка потерялась, только торчал штырек, и изображение прыгало. Проигрыватель хороший Покровский купил, а с телевизором тянул.
