Жунев поморщился. Встал, включил чайник. Продолжил: третья жертва – Петровский парк. Четверг, двадцать второго, около 16 часов. Одинокая пенсионерка Варвара Сергеевна Кроевская сидела на скамейке близко к кустам, из кустов, судя по всему, и вышел человек и ударил ее по голове куском асфальта.

У Жунева был заграничный электрический чайник, большая редкость. На вопрос, где взял, отвечал: «Взятка!» Звучало увесисто, ибо не так давно Жунева впрямь поймала на взятке инспекция по личному составу. Дело было не очень серьезное, Жунев переквалифицировал кражу автомобиля в угон. За угон куда меньше срок, и так часто делают на пользу и следователю, и обвиняемому. Генерал Подлубнов замял тогда эту историю, Жуневу о взятке старались не напоминать. Иногда он сам напоминал таким вот нахальным манером.

– Куском асфальта? Ты булыжником говорил!

– Это я образно, чтобы не усложнять по межгороду. Там на дороге рядом меняли асфальт, старый расхреначили, и там такие серьезные куски. Асфальт спрессованный. Кило на три кусок.

– И опять, как на Скаковой, средь бела дня никто не видел убийцу? – уточнил Покровский.

– Ни одного свидетеля! Опросили сто человек, никто ничего подозрительного не видел. Все обычно, с детьми в парке люди, с собачками, любители бега…

– Любитель бега!

– Пробегал мимо и жахнул? Не с куском же он асфальта бежал.

– С куском нелепо… Все вообще нелепо, трем старушкам голову расколотили. Уезжай вот так из Москвы.

– Ты же любишь нелепое. От остальных дел отодвинься, сосредоточишься на старушках. Подлубнову уже пистон вставили, что к юбилею Победы такая дрянь. Жертвы кто воевал, кто в тылу пахал… Будут тукать из министерства.

– А следы галош есть в Петровском? – спросил Покровский. Конечно, он был заинтригован, но тон избрал подчеркнуто равнодушный.

– Следов нет. За скамейкой довольно высокая трава, а тропинки утоптанные.

– На куске асфальта кровь жертвы, и все?

– Еще у экспертов.

– Кто труп обнаружил?

– Женщина с коляской. Это место не самое проходное, но все равно проходное. Замеряли в пятницу… – Жунев сверился с делом. – Посадили практиканта на скамейку с половины четвертого до половины пятого, мимо прошло двенадцать человек, до фига. Обнаружено тело в пятнадцать пятьдесят девять, но, я думаю, самый максимум десять минут оно пролежало… Будешь кофе растворимый?

– Рисковал злодей. Кофе давай.

– Рисковал, как и с кирпичом… если убийство. Но, опять же, если хорошо знать парк, ориентироваться в тропинках…

Влетел, едва постучав, старший лейтенант Кравцов. Всклокоченный, с безумным взором, форменная куртка не на ту пуговицу застегнута, перекошена.

– Товарищ майор! Товарищ капитан! Еще две старушки! Опять на «Динамо»!

Жунев отреагировал непечатно.

– Знатный урожай жнет смерть нынешним маем среди представительниц старшего поколения москвичей, – обобщил Покровский.

– Эти две целы, – выдохнул Кравцов. – Машина уже ждет.

– Я пас, – поднял ладони Жунев. – Экспертов возьмите и валяйте.

Покровский встал.

– С возвращением, товарищ капитан, кстати! – сказал ему Кравцов. – Как там Сибирь? Прирастает могуществом?

Кравцов перепутал, что чем прирастает. Прогноз Ломоносова из школьных учебников звучал так: «Могущество российское прирастать будет Сибирью». Не она то есть прирастает, а ею. Но это неважно. Тем более что Покровский и не был в Сибири.

– Я на Урале был. Ладно, мы едем, кофе позже.

– Там рядом кофейня есть, – сказал Кравцов. – Но разве Сибирь это не Урал?

Кравцов и в Москве пока не идеально ориентировался. Сказал, что на «Динамо» опять, а поехали дальше, и «Аэропорт» проехали, свернули с Ленинградского проспекта уже на «Соколе».

– «Каркасы» место называется, – сказал Кравцов. – Не знаю, что такое.

Покровский знал. В глубине Чапаевского парка уродливые металлические конструкции за деревянным забором. Это был разобранный и обратно не очень собранный гитлеровский ангар, который будто бы привез из поверженной Германии Василий Сталин, сын того Сталина. Не сам, понятно, а по его команде менее знатные люди как-то этот экстравагантный трофей сюда перли.

– Вот это да! – искренне удивился Кравцов. – Сколько всего в Москве интересного!

Да, интересно, сколько железнодорожных платформ, была ли на эту штуку инженерная документация, что не позволило нахлобучить на нее стены спортзала для авиаторов, как планировалось. Любопытно прочесть про это в «Науке и жизни» статью со схемами, но слишком, наверное, много секретной правды пришлось бы вставить в такую статью.

Воздух в парке свежий и даже праздничный: кому горе и беда, а у Покровского после отпуска энергия и предвкушение интересных событий.

Местные милиционеры просят местных жителей не толпиться у тополя. Рядом перепуганные, но невредимые подруги-пенсионерки. Унылый майор из местного отделения разговаривает с ними строго, будто не пострадавшие перед ним, а подозреваемые. Покровский вмешался, наладил товарищеский тон.

Обе подруги были санитарками и в финскую, и в Великую Отечественную. На груди у них поблескивали свежие яркие медали. Две недели назад миллионам граждан СССР – всем, кто воевал или работал в тылу, – вручили медаль к тридцатилетию Победы. Сестре Покровского Саше в Свердловске тоже досталась такая медаль. Участники войны последние десять лет, как День Победы стал выходным, в начале мая надевали награды, но не все участники: кто-то мог стесняться, что наград слишком много или, наоборот, немного. А эту новую медаль, демократичную, приуроченную к конкретной дате, было уместно носить отдельно, и сверкала она в эти дни на многих и многих жакетах и пиджаках.

Одна из санитарок к другой приехала в гости из Воронежа. Возвращались вчера поздно с улицы Викторенко – это у «Аэропорта», пятнадцать минут ходьбы – в Чапаевский переулок. Засиделись у третьей своей фронтовой подруги, с которой в тот день случилась большая неприятность. Протирала оконце между кухней и ванной комнатой, грохнулась с табуретки, много сильных ушибов.

– Лежать будет может месяц, синячищи вообще прям, ух не могу, – рассказывала та, которую Покровский пронумеровал про себя как старушку номер четыре.

– Идем мы домой, поздно уже, темно. Мимо каркасов проход прямой. И вот оттуда, – пятая старушка вытянула руку по направлению к каркасам, и четвертая старушка синхронно туда же вытянула руку, слегка театрально получилось.

– Просвистело, так сразу и непонятно откуда.

– Я сначала вообще ничего не сообразила! Чуть-чуть даже как снаряд свистит…

Растерянные, тревожные. Войны пережили, коллективизацию, индустриализацию, а тут… Тут, впрочем, тоже пережили.

Покровский спросил, какая из старушек была ближе к каркасам. Выяснилось, что воронежская.

– Почему сразу в милицию не обратились? – строго спросил местный майор.

– Так… еле убежали. И поздно было.

– Мы быстрее домой… – и старушка номер пять вдруг перешла на шепот. – А что, правда, товарищ милиционер, маньяк старых женщин в нашем районе…

Не договорила, что именно делает.

– Ну-ка, ну-ка, – нахмурился майор. – Что вы слышали? Слухи, знаете, нехорошо распускать.

– Говорили, что у «Гражданской» голову разбили женщине, а у «Баку» другую зарезали.

«Баку» – это новый кинотеатр тут неподалеку воздвигнут. Покровский его не видел еще.

– Преувеличение, – сказал Покровский.

Любопытно, как ловко достоверная информация переплетается с ложной. Или он сам не знает? Нет, если бы еще и у «Баку» кого-то зарезали, Жунев, конечно, Покровскому это сообщил бы.

– Я и не верила слухам, – сказала санитарка-москвичка. – А вчера как вспомнила!

– И я вспомнила, что ты мне рассказала, что у вас тут такое творится…

Обе, значит, вспомнили, но друг другу напоминать не стали. Мысль просится, а человек ее обратно запихивает… или не обратно, куда «обратно»… Отгоняет ее, наоборот, как ненужное насекомое.

Утром на свежую голову начали обсуждать ночное происшествие, тут уж и слухи пришлось в памяти оживить. Думали, идти ли в милицию. Пошли для начала все к той же подруге: вчера пообещали ей конфеты «Воронежские», вторую коробку: одну вчера открыли, так понравились конфеты пострадавшей, что московская подруга решила и свою коробку – ей тоже гостья привезла – больной уступить. И еще пластинку принесли с военными песнями. Подруга еще спала, родственница ее стережет, будить не стали, оставили конфеты и пластинку. На обратном пути, не сговариваясь, пошли к тому месту.