Так будет лучше.

/

Тарталье десять, Чжунли тридцать семь, и маленький Аякс действительно маленький. Он очень хилый ребёнок, и Чжунли действительно переживает за него, посылает нахуй работу и сидит всю ночь, держа тонкую руку в своей широкой ладони, пока температура не спадёт.

Проверяет лоб, ставит прохладные компрессы и заставляет пить невкусное молоко с мёдом по расписанию, пока Аякс в истерике плачет.

Когда приходит Сяо, а Чжунли с синяками под глазами спустя три дня бессонных ночей готовит улыбающемуся, но ещё не совсем здоровому Аяксу кашу, друг в голос смеётся, молча хлопая его по плечу.

— Молодец, — беззвучное одобрение. — Я в тебе не сомневался…

В какой-то момент Чжунли понимает, что Тарталья — самое дорогое, что у него есть…

/

Когда Аяксу исполняется восемь, его родители попадают в аварию. Отец погибает на месте, а мать… Мать уже три месяца в коме, и скоро ее уже отключат от аппарата жизнеобеспечения.

— Ты должен забрать его!

Венти орет на него прямо в клубе Осаки, пока Чжунли нанюханный в сопли уже облизывал шею очередного вечернего подарка: то ли Хару, то ли Нару.

И уже через неделю в Нью-Йорке, в чёрных очках, с гудящей головой, он, сложив руки на груди, сидел в органах опеки и подписывал все необходимые документы.

— Вы будете воспитывать мальчика один? Без партнёра? — уточняет женщина, поглядывая за дверь, где сидит Аякс. — Ему нужны оба родителя.

— Ему нужен я, — хрипит Чжунли, поднимаясь и выходя за дверь.

Аякс сидит на стуле, болтая ногами. У него смешной лейкопластырь на коленке с динозавриками и маленький плюшевый ТиРекс в руках. Он испуганно смотрит на высокого мужчину с длинными волосами, но после скромно улыбается, узнавая дядю Чжунли, сяньшена, который на каждый праздник… даже день Святого Валентина звонил ему по видеосвязи и дарил подарки.

Его дядя Чжунли.

— Малыш, идём.

И это на самом деле легко. Чжунли снова делает выбор в пользу Чайлда. И в его большой квартире на Манхеттене будто становится теплее.

/

Это оказывается труднее, чем он предполагал. И вот он проводит свои вечера не в клубе, где был завсегдатаем, а у детской кроватки.

Он, наверное, весь детский магазин бы скупил для Аякса, но тот маленький, ему лишь семь месяцев, но малыш так весело смеётся и улыбается, когда приходит дядя Чжунли, что у того сердце начинает работать на полную. Ощущение будто он не жил все эти годы.

Чжунли правда старается не появляться в чужом доме так часто, но ему хочется, чтобы Аякс жил в достатке, а он может это обеспечить.

И когда Чжунли нужно улететь в Японию на постоянное место жительства в интересах фирмы, он с содроганием сердца понимает, как ему больно, но соглашается. Это же не навсегда, верно?

/

Чжунли двадцать семь, и самое время умирать. Хотя, он не рок-звезда, чтобы попадать в такой скандально известный клуб мертвецов, но бля… звучит же, не?

Он хочет пошутить об этом своему секретарю по телефону, но замирает, задирая вверх белоснежный рукав.

На его руке тонкой резьбой, как татуировка, появляется чужое имя.

Имя.

Чжунли поражено смотрит на тоненькие «Аякс Тарталья» и не может прийти в себя.

Тарталья очень знакомая фамилия, и, кажется, у подруги его матери такая, а она как раз беременна… и он слышал о том, что имя пары появляется при ее рождении, но не в таком же позднем возрасте.

На следующий день Чжунли стоит на выписке из роддома и смотрит на маленький комочек жизни, это совсем пиздец, это даже не человек ещё, но на нем уже есть метка — «Чжунли Моракс» и двадцать семь лет разницы в придачу.

Его назвали Аяксом, хотя Чжунли знал об этом с самого его первого вздоха.

Он его, но…

Чжунли считает, что все ещё может выбирать.

И что имя ещё ничего не значит.

/

Чжунли шестнадцать и он решает забить на весь этот бред с судьбой, именами и возрастом, поэтому, когда его одноклассница на выпускном поднимает юбку и жестом приглашает его насладиться окончанием школы вместе, Чжунли не отказывается.

Это просто секс.

Просто секс.

Так он говорит себе каждый день, месяц, год, трахаясь каждые выходные, так он говорит себе, когда видит чужие имена на запястьях — со шрамами, следами кислоты, выжженные и испорченные, покрытые кровью и потом, перекрытые чёрными татуировками, но реальные, которые не выжечь с кожи и не содрать, которые навсегда.

Он смеётся и стискивает чужие руки сильнее, давит пальцами до синяков, чтобы очередной партнёр стонал под ним, а не под своим истинным.

Чжунли кажется, что он просто плохо старается «забивать», что судьба над ним потешается, поэтому он со временем, устав от секса с женщинами, переключается на мужчин; и сжимать их запястья, входя до упора в какого-нибудь Джимми, когда у него на руке красуется женское имя, пиздец как смешно.

До одурения.

Чжунли смешно от них всех: убогих, клейменных именем, что они не выбирали. Чжунли же считает себя избранным — он может выбирать, и он будет.

Будет жить без чертового имени до конца своих дней. И ему совершенно точно не больно.

/

Чжунли девять. Он вместе с другими детьми лежит на траве и смотрит в звездное небо, пальцами будто касаясь комет и серпа луны.

Он знает каждое созвездие на небе, знает, что самой быстрой кошкой на земле является гепард, знает полное число Пи, знает, что в солнечной системе восемь планет, а ещё знает, что у каждого человека на земле есть своя половина, соулмейт идеально ему подходящий. Имя пары появляется на теле при ее или его рождении, и не меняется никогда.

Мальчик смотрит на свою руку, где на месте метки сияет прекрасное ничего: тонкая белая кожа с голубыми венами, и чувствует себя забытой всеми планетой, когда-то девятой по счету в солнечной системе — Плутоном.

У его друга Венти с рождения на всю руку имя Сяо размашистым почерком вырезано, и тот старается лишний раз Чжунли руку не показывать, чтобы не было так больно.

Родители разводят руками, мол, прости, родной, но помочь ничем не можем. Врачи напряжённо молчат или говорят — ждите. У отца метка появилась в пять лет, когда родилась мама, и Чжунли надеется, что осталось чуть-чуть…

Чжунли улыбается и машет рукой пролетающей в небе комете. Нет имени и ему все равно.

Это же не навечно, верно?..