========== • ==========

играя в незнакомую

игру,

никогда не делай

первого хода

Чайлду девятнадцать и это крах всему, что было создано ранее.

Когда мужчина смотрит на своего «сына», Чжунли начинает понимать, что все кардинально поменялось. Почти всю свою жизнь он проводил на работе и в поездках, за рыжим и бесстыжим же чаще всего присматривали Венти и Сяо, его партнёр, пока Чжунли был в разъездах. Он пропустил много моментов в жизни парня. И пропустил момент, когда из нескладного мальчишки тот превратился в человека, которого хотелось не только оберегать, но и попробовать на вкус.

И да, Моракс, правда, жалел о том, что пропустил моменты из детства Чайлда.

И дети действительно быстро растут.

Чжунли сорок шесть. Аяксу девятнадцать. И это пиздец.

Это, блядь, невозможно выносить.

Раньше, когда Тарталья поднимал вопрос об их отношениях два года назад, он был ещё совсем малышом, глупым подростком, который хотел то, что ему дать не могли.

Сейчас же, когда Чжунли возвращается из поездки, Тарталья уже заканчивает первый курс колледжа и выглядит совсем не так, как Чжунли себе представлял.

Его встречают крепким рукопожатием, а цепкие голубые глаза осматривают с ног до головы, будто сканируют. Внутри все переворачивается от этой теплоты в зрачках.

— Признавайся, ты вампир? — смеётся Чайлд, пока они идут по торговому центру в поисках кафе.

Чжунли на самом деле смешно. Чайлд все тот же.

— Ты мне льстишь. Я старею так же, как все люди, — Чжунли прячет улыбку в кулаке, наблюдая за «сыном».

Но на Чжунли до сих пор оборачиваются, он знает, что выглядит хорошо, на десять из десяти, и сегодня ему хотелось быть особенным для Тартальи, поэтому он надел один из своих лучших костюмов. Они так долго не виделись. Так долго не общались, но Чжунли даже рад, что так вышло.

Сейчас Чайлд самостоятельная единица в обществе; он рассказывает ему, что подрабатывает в кафе баристой, что уже влился в студенческий совет и играет в команде по футболу за университет.

Чайлд говорит и говорит, а Чжунли не может думать ни о чем другом, кроме как дотронуться до этого красивого тела, попробовать языком ароматную сладость.

Так хочется прикусить его мягкую кожу на бедрах зубами и трахнуть до потери сознания. И он медленно сжимает лежащую на столике руку Тартальи, пока тот не замолкает и — о, Господи — мило краснеет самыми кончиками ушей.

Его рыжие волосы топорщатся в разные стороны, как огненные всполохи, и Чжунли представил, как трахает Чайлда на белоснежном покрывале кровати и держит его отросшие пряди в кулаке, будто усмирил огонь собственными руками.

Это было бы отлично. Паршивец давно напрашивался на это.

Хотя Чайлда не хочется просто трахнуть, как было раньше, Чайлда хочется изнасиловать, привязать к кровати и не выпускать в светлый мир никогда.

Он же его.

Его ведь? Да.

Буквы врать не станут никогда.

Чжунли сглатывает, костяшкой поглаживая запястье, почти у самого своего имени, и сжимает руку сильнее.

— Я… скучал, пап, — шепчет Чайлд и краснеет ещё сильнее.

Чжунли переставляет ногу на ногу, ощущая, как головка больно упирается в ширинку.

— Давай уйдем отсюда? — прямо говорит Чжунли, потому что сил терпеть уже нет.

Их просто не осталось, потому что невыразимо хочется прижаться к Чайлду и не отпускать больше никогда. Аякс краснеет еще сильнее, и кивает.

Они в итоге не доходят даже до гостиной. Аякс садится на колени перед Мораксом, стоит ему закрыть дверь на замок. Его рот горячий, а язык непозволительно умелый, но Чжунли знает, что тот бы не посмел быть с кем-то, кроме него.

Он так сладко и тихо стонет, посылая импульсы по телу, пока Чжунли быстро трахает его горло, но не хочет спускать так быстро, отталкивая от себя разомлевшего парня.

Они ложатся на ароматные простыни, и у Чжунли срывает крышу, когда пальцы юноши начинают разрабатывать собственное отверстие.

— Я так долго ждал, — шепчет Чайлд, костяшками упираясь в тугую дырку, пока Чжунли облизывает его шею и помогает его члену рукой.

И после, собирая чужую сперму с живота и облизывая пальцы, пока другая рука двигается внутри Тартальи, он не может не думать о том, что было до…

/

Чжунли видит, как быстро меняется тело и характер Чайлда, как тот из улыбающегося и общительного мальчика превращается в пока что нескладного шестнадцатилетнего подростка с цыплячьей шеей и ломающимся голосом. Как Чайлд начинает с ним пререкаться, хочет гулять до полуночи, прогуливать школу со своим другом Томой и перестать посещать занятия по фортепиано.

А ещё смотрит так ненавидяще, что у Чжунли дыбом волоски встают на всём теле.

— Я могу пойти погулять, па-па? — с хрипом, издевательски.

Раньше Аякс никогда не звал его папой, они вообще не заостряли на этом внимание, они просто были друг у друга и Чжунли о нем заботился.

Он же, блять, ребёнок, сын твой, ты помнил, каким мерзким был в свой переходный возраст, это просто нужно перетерпеть.

Когда Аякс впервые приходит домой под утро пьяный с опухшими губами и засосами на шее, Чжунли молча смотрит на него, пока тот неуклюже разувается и откидывает кеды в середину комнаты.

— Нагулялся? На стол кладёшь телефон, ноутбук и кредитку. Домашний арест на месяц. Ты понял?

— Ты мне вообще не отец, так что ты права не имеешь мне указывать! — шипит, как змея, спасибо, что ядом не брызжет. — Мне семнадцать! Могу делать, что хочу!

— Тебе шестнадцать, идиот, и семнадцать будет только через полгода, а теперь уйди с глаз моих, пока я тебя не прибил.

Чжунли спокоен, насколько может быть спокоен родитель в такой ситуации, когда от его… его Чайлда разит травой, спиртным и чем-то сладким.

Ему ужасно хочется схватить Чайлда за рыжие волосы и пару раз шандарахнуть об стену, отнести в ванну и собственноручно смыть мочалкой чужие прикосновения, вымыть ему рот с мылом. Он же пиздюк ещё совсем… куда ему, хотя Чжунли в его годы уже вовсю постигал удовольствия с противоположным полом, но ведь… у Аякса есть Чжунли.

— Надеюсь, ты предохранялся, — кидает Чжунли без эмоций и идёт на кухню; ему срочно нужен кофе и здравый смысл.

— Эй, дядя, так тебя только это заботит?

— Я твой опекун, меня заботит вся твоя жизнь, — Чжунли скрывает дрожащие руки за мытьем чистой кружки в раковине.

— Ха-а? Так это теперь так называется?

Тарталья подходит вплотную, как наглый рыжий кот, и Чжунли видит все эти свежие следы чужих губ и рук на шее и абрисе челюсти.

Подросток задирает рукав толстовки вверх, показывая собственное имя Чжунли.

— Думал, я никогда, блять, не спрошу тебя об этом?

— Аякс…

— Ты меня растишь, называешь сыном, обеспечиваешь, чтобы потом выкинуть, да? Тебе же нахрен я не сдался? Тупая малолетка? Так ты да, думаешь обо мне? Или я не прав? Если бы мама с папой не умерли, ты бы так и остался в своей Японии!

Тарталья трясётся, царапая пальцами кожу, но глазами впивается в каменное лицо Чжунли.

— Малыш, я…

— Я тебе не малыш, — но Чжунли плевать, он подхватывает дрожащее тело и обнимает собой, будто покрывалом, поглаживая пальцами чуть влажные рыжие волосы. — Сяньшен, я так люблю тебя, люблю, — шмыгает носом, — а ты плевать на меня хотел… и я попросил подругу мне оставить это все, я же никогда… — и плачет-плачет-плачет, сжимая пальцами футболку Чжунли.

Жмётся ближе, как котёнок, и Чжунли зарывается носом в мягкие волосы, прижимая ближе и ощущая не возбуждение, нет, а счастье. Его любят, так сильно любят…

— Поцелуй меня, — шепчет Чайлд и тычется губами в чужой гладкий подбородок.

Как маленькая обезьянка пытается подлезть ближе, но языком лишь касается кожи на шее, и Чжунли прошибает током по всему телу.

Он молча отталкивает парня от себя.

— Ты ещё слишком мал, Чайлд. Обещай, что такого больше не повторится.

Аякс пристыженно смотрит в пол, но все равно кивает.

На следующий день Чжунли предлагают снова отправиться в командировку, на этот раз в Копенгаген. И он соглашается.