Что нас ждет в нем? Что мы будем делать с ним? Что подумают остальные? Это вопросы, которых я стараюсь избегать. Я не могу больше ни дня без него и теперь бегу в обратном направлении.

Решение принято… но надолго ли?

Я предчувствую долгое путешествие, измеряется которое не временем и не километрами, а воспоминаниями и сожалениями. Я люблю тебя, обоих.

Осталось подождать часа два-три, а потом…

Мне нечем себя занять, не с кем поговорить. Тьма обступила меня со всех сторон, но сон как рукой сняло. Это просто невозможно: я не могу вот так взять и прогнать воспоминания, которые прячу так глубоко внутри… И хотя я стараюсь изо всех сил, я не могу оттолкнуть их, они возвращаются снова и снова. Не могу.

В конце концов я сдаюсь. В голове всплывают последние с той ночи дни, когда я вспоминал о своем детстве. Я смотрю на ручку, которую держу между пальцами, и вспоминаю снова и снова: лоскуты мгновений, целых вечеров, написанных будто под копирку, дней и ночей. Когда мой побег кажется самым правильным решением. Когда мой побег выглядит как самая огромная ошибка.

Все эти «да», «нет», «вернись», «уходи!», «что же ты делаешь?», «лучше беги сейчас, пока можешь» и «мне очень жаль»… Все эти мысли кружились в моей голове, вызывая предобморочное состояние.

Возможно, все началось в ту ночь, когда я снова вспомнил о сокровище детства.

Или все началось с телефонного звонка на следующий день…

Понедельник, 18 марта 2002

– Да, я сейчас запишу все необходимые поправки, секундочку… где эта чертова ручка?

– Еще минутку, пожалуйста…

Опять со мной происходит то же самое.

Я еще раз заглянул в свой деревянный стаканчик, где в полном хаосе хранились всевозможные ручки, карандаши и фломастеры. Черная гелевая ручка, моя любимая, снова пропала. Я взял другую, синюю, из обычного прозрачного пластика. Но, увидев, как чернила вытекают, расползаясь кляксами, понял, что она сломана. Решил выбрать другую, одну из тех, что обычно дарят разные компании, чьи менеджеры по маркетингу не способны додуматься до чего-то лучшего. Это была огромная ручка из красной пластмассы с серыми буквами – рекламой бренда. Она была настолько толстой, что ее было неприятно держать в руках. Такие вечно блуждают без толку по ящикам стола, так и не найдя себе владельца. Толстая, как морковка, ручка тоже не работала. Она царапала и царапала бумагу, но чернильного следа не оставляла. Неужели неизбежно наступает тот момент, когда подарок превращается в бессмыслицу?

– Минутку, пожалуйста… – все еще не теряя надежды, я перевел дыхание.

Я царапал и царапал ручкой по бумаге с такой силой, что порвал ее. Расстроенный, обнаружил, что, помимо двух нестираемых маркеров, у меня остался только старый, в желто-черную полоску карандаш, и, конечно же, со сломанным грифелем внутри, с полностью стертым ластиком, чьи остатки прятались в маленьком золотом металлическом цилиндре. Одно прикосновение его к бумаге вызывало зубную боль, потому что напоминало звук ногтей, царапающих школьную доску. От этой идеи я тоже отказался.

– Сара! – я приподнялся со стула, чтобы посмотреть на нее. – Ты стащила мою черную ручку?

– Нет, у меня ее нет, – ответила она, не поднимая глаз и продолжая витать в своих мыслях.

– Но всего секунду назад она была здесь… вот черт! – последнее я произнес вслух, что было не в первый раз за последние несколько месяцев.

– Вообще-то тебя там слышат! – предупредила меня Сара, жестом указывая на телефонную трубку, где по-прежнему на линии был клиент. – Я уверена, что ты сам где-нибудь бросил ее, как всегда.

– Ладно, – что есть мочи я пытался изобразить спокойствие. – Можешь мне одолжить свою?

– Держи, – ответила она, изображая снисхождение на своем лице, пока я тянул к ней руку через стол. Она сидела слева от меня.

Обычная синяя ручка из прозрачной пластмассы, одна из тех, которыми мы пользуемся чаще всего. Я заметил, что колпачок на другом ее конце был в идеальном, нетронутом состоянии. Безупречная ручка – без отпечатков зубов и трещин, ничего такого. Ручка, которую не стыдно одолжить, не то что у Рикардо.

Свои он кусает, обсасывает, снова кусает, пока они не трескаются и не начинают издавать странные звуки, когда он зажимает их между зубами. Он буквально смакует их, и я уверен, что время от времени какие-то фрагменты ручек непременно попадают в его желудок. С первым же укусом вылетает пластиковая заглушка на кончике ручки. При следующем ручка начинает трескаться. И вот, всего через несколько минут с первыми оторванными осколками она значительно укорачивается. Наконец, все внутренности начинают заполняться слюной до тех пор, пока жидкость не польется через край. Крайне неприятное ощущение, когда такую ручку вы берете в руки, а ее вдруг тошнит слюной прямо вам на пальцы. Нет, его ручки вряд ли кто-то когда-то одолжит – дальновидный он парень, этот Рикардо.

Ручка Сары была новехонькая. Она, конечно, была не гелевая, как мне больше всего нравится. У меня на столе всегда была именно такая… ну, почти всегда.

– Секундочку… итак, мы меняем кнопку сайта и увеличиваем длину текстового поля, думаю, трех дополнительных печатных символов будет достаточно.

С этой ручкой дело шло медленнее, но, по крайней мере, я мог сделать записи.

– Давайте повторим…

И, не переставая крутить ручку между пальцами, я принялся читать все, что только что записал.

– Отлично, дней через пять изменения в программе будут готовы. Хорошего вам дня, – постарался сказать я как можно более вежливым тоном.

– Сара, спасибо, держи свою ручку.

Я вернул ей ручку, преодолевая жгучее желание оставить ее у себя на столе. Такая новая, она бы просто идеально ужилась рядом со сломанной синей ручкой, толстой и ни на что не годной рекламной морковкой, карандашом с пчелиным окрасом и воспоминанием о куда-то пропавшей черной гелевой ручке.

– Не за что, и смотри, будь внимательнее, а то теряешь каждую неделю по одной, – упрекнула она меня, подмигивая и показывая язык, так что разозлиться на нее было просто невозможно.

– Я же не виноват, что у меня их таскают! – запротестовал я. – И потом, эта была моя личная. Я ее из дома принес.

Сара… Сколько лет вместе! Помню, будто это было вчера, тот день, когда она появилась в нашей компании, вошла в наши жизни. Она прошла мимо нас в своем темном деловом костюме, с черной копной волос, оставив после себя шлейф карамельного аромата. Я видел (я следил за ней взглядом), как она вошла в кабинет бывшего начальника отдела кадров, а мы все так и продолжали смотреть ей вслед.

Через полчаса они вышли и направились к нам.

– Всем доброе утро! Это Сара, и теперь она будет частью вашей группы программирования, – сказал нам бывший начальник отдела кадров.

– Очень приятно, – я представился первым. – Я отвечаю за работу этого отдела, так что добро пожаловать, – пробормотал я, протягивая ей слегка вспотевшую руку.

– Взаимно, – ответила она, стараясь изобразить на лице улыбку, которая у нее так и не получилась. Что-то ей помешало.

Сара была и, конечно, остается красивой женщиной: высокая, худощавого телосложения, с гладкими густыми волосами, спускающимися до плеч, и траурно-зелеными глазами, которые в то время пытались скрыть тайну. Я дал ей на вид лет тридцать, причем не столько из-за ее внешности, сколько по каким-то другим причинам. С самого начала я разглядел, что эта белокожая от природы красавица жила в плену печали.

В тот день мы говорили о многих вещах, пустяковых мелочах, которые сейчас даже не вспомню. Что я точно помню, так это энтузиазм, с которым она начинала каждую фразу, и который угасал окончательно на самом последнем слове. Я помню женщину, которая говорила так, будто пережила уже все, и, что еще хуже, будто больше ей ничего от жизни не осталось. Мне подумалось, что эта женщина потеряла что-то важное в жизни. Позже я понял, что потеряла слишком многое.