Он вышел на улицу и сел в кресло на крыльце.
Было еще утро, небо было темно-синим, белеющим по мере того, как оно простиралось низко за пределы деревни. Он долго боролся с идеей любви. Годы его жизни прошли с призраком его умершей жены. Он много оправдывался перед собой, что мешало ему влюбиться в другую женщину. Иногда он говорил, что не может себе представить более глубокого предательства, чем это, а иногда говорил, что вся его любовь похоронена в гробу с женой, где он надеется, что она составит ей компанию и вырастит для нее цветы. Но он всегда был неуверен в своих утверждениях, потому что всякий раз, когда он думал о любви, он чувствовал укол боли и подозревал, что она умерла давным-давно вместе с его женой.
Но в свои годы, после долгих лет самоанализа, он понял, что внутри него заложено семя любви. Он радовался, что его сердце еще способно тосковать по кому-то. Но запоздалое признание в желании любви заставило его почувствовать себя глупо. Наверняка это была всего лишь фантазия старика. И ему было стыдно за то, что сердце его невольно вообразило.
Мир считал любовь к старым грехом, ограничивая ее исключительно молодыми, но забывает, что взросление не делает человека неуязвимым для любви, но еще более ценит ее, ибо он видел достаточно жестокости, чтобы быть зная о его дефиците. Но он не мог двигаться дальше, его изможденные плечи не могли вынести позора желания в том возрасте, когда смерть притаилась в его собственной тени, и когда в этом возрасте память о нем в сознании знакомых была его единственным наследием.
«Я мало что видел, – подумал он. «Я мало жил и мало любил».
Он ждал своих друзей.
Нари, главный врач деревни, был самым близким другом Лакима. Не раз в их беседах затрагивалась тема любви. Но Нари не могла понять, чего хочет Лаким. У Нари были жена, дети и внуки.
Другой человек, Кармиш, с которым у Лакима было мало общего, разделил с ним испытание старости, что сделало возможной их хрупкую дружбу. Кармиш был современным человеком, не заботившимся ни о своей репутации, ни о том, что он оставил после себя. Он развелся со своей женой десять лет назад и с тех пор искал удовольствия от молодых тел. «Единственное, что удерживает меня от старости, – это ночные тела, – хвастался Кармиш. – Жизнь без шлюх – это жизнь, в которой мужчина обречен на старость». Он сказал это с такой убежденностью, что спорить с ним было невозможно и глупо.
Эта группа странных друзей сидела вместе в кафе Саммера, где они проводили большую часть своих дней и вечеров. Все трое осторожно шли вместе, их трости цокали по тротуару, волоча потерянные шипы.
Вечерний воздух был неподвижен, старость делала прогулку под солнцем почти невозможной. Их тела были измождены годами и едва могли держать их достаточно вертикально, чтобы куда-то добраться. Лакми подумала, что если бы кафе было дальше, они могли бы никогда до него не дойти.
Передний двор кафе был затенен густой листвой и окружающими его вязами. Запах насаждений усиливал небольшой фонтан, журчавший в центре кафе. Деревья шелестели листьями, листва свисала со стен, а навес и высокие окна заставили исчезнуть из поля зрения образ деревни, сменившись иллюзией дремучих джунглей Африки. Группа уселась в дальнем левом углу двора, что обычно считалось их жизненной позицией.
Они заказали напитки и сели, глядя на желтеющее небо, на лепестки солнечных лучей, уходящих в края далеких гор. На коричневых засушливых холмах бродил скот, и густая пыль поднималась с земли, словно растворяясь в золотом пространстве.
Все, что было на уме у Лакима, была любовь. Потребность в нем пришла к нему, как всегда, острая тоска по его благословению. Он думал, что эта неотложная необходимость испытать настоящую страсть проистекала из глубокого осознания его преклонного возраста. Это уже было частью его сознания, но теперь, когда он глубоко задумался об этом, ужас смерти без возлюбленной ужаснул его.
Сцена его похорон, куда пришли люди, чтобы оплакать его отъезд, мучила его разум. Что поразило его в этой сцене, так это то, что никто не плакал. У его друзей, хотя и грустных, были свои семьи и друзья, люди, безмерная любовь которых превышала крепкую дружбу, облегчавшую тяготы, сопровождающие неумолимую болезнь старения. Но у него было не так много людей, которые заботились о нем, и это принесло огромное облако печали, нависшее над его жизнью.
Лаким решил довериться своим друзьям. Они слушали его беды, потому что ему было немного странно говорить с такой печалью. Слова, казалось, обожгли ему горло, и Нари подозревал, что он видел, как глаза Лакима слезились, когда он говорил. Хотя Лаким недооценил любовь своих друзей к нему и их понимание его ситуации, он был полон радости от того, что друзья помогут ему обдумать душевные беды.
Нари, самый близкий из двух друзей, объявил, что не может придумать решения для своего друга, потому что его взгляды на любовь совпадают со взглядами Лакима.
Но Кармиш был почти в восторге от того, что заговорил об этом. Он рассказал ему о проститутке, и хотя он видел, как его друг пытался прервать его из-за такого абсурдного предложения, он продвигался вперед и связал ее крючком. Он описал ее загорелую кожу, ее каштановые вьющиеся волосы, ее толстые руки, ее глаза, вызывающие в человеке чувство жалости, ее улыбку, способную растопить сердце самого стойкого мужчины, он описал ее обнаженной, с обвисшими коричневыми сосками. груди, ее плоский живот, ее задняя часть, которая была ее лучшей чертой тела, и, наконец, что не менее важно, ее возраст, который был в конце шестидесятых.
«Шестидесятые?» – повторил Лаким, потрясенный тем, что женщина в таком возрасте может работать в сфере, где доминирует молодежь. Он смотрел на это не только с прагматической точки зрения, но и с личной. Как она должна себя чувствовать в таком возрасте, чтобы спать с незнакомцами за деньги? Кармиш сказал ему, что она бездетная вдова, которой нужно обеспечивать себя.
Теперь Лаким признался, что хочет с ней встретиться. Но не для его пылкой любви, а для того, чтобы познакомиться с ней, ибо она возбуждала в нем любопытство. Кармиш кивнул своему другу и заверил его, что устроит им встречу, чтобы поговорить, хотя намекнул на большее, подняв бровь и изменив тон.
Вернувшись домой к Лакиму, наступила ночь, и прохладный ветер из окна взъерошил его седые волосы. Звезды мерцали, и он считал их так, как делал в детстве, и на этот момент ноющие места его тела перестали болеть, и он снова, потому что это случалось всякий раз, когда он считал звезды, стал десятилетним мальчиком, чей единственное беспокойство состоит в том, чтобы получить как можно больше времени для игры. Вскоре после этого он пошел спать.
В следующий раз, когда его друзья пришли забрать его, чтобы дойти до кафе, с ними был гость. Он знал, кто она такая, и приветствовал ее, притворяясь невежественным. В кафе, когда он пододвинул стул, чтобы сесть, двое его друзей извинились и сели в другом конце двора. Он был немного сбит с толку этим жестом, но не позволил смущению нарушить безмятежную поверхность, которую он надел на себя. Он сохранил самообладание и спросил ее, что она хочет выпить. Она улыбнулась и сказала, что кофе подойдет, и они оба заказали кофе.
Они говорили о людях, которых оба знали, и были удивлены, узнав, что учатся в одной и той же средней школе. Они говорили о своем возрасте. Они говорили о том, что чувствуют себя отбросами в стране молодежи, что им кажется, что они доставляют миру неудобства, помехи, от которых молодежь должна избавиться, чтобы общество шло вперед.
– Не обращай на них внимания. Все стареют, и все теряют силы и жизненные силы, и чтобы они это поняли, они должны стареть, а когда они это делают, то очень жаль, ибо они не могут вернуться назад и объяснить, когда они стали нами.,» она сказала.
Ему было странно тепло, когда он знал, что она не только понимает, но и размышляет над этими предметами в своем одиночестве.
С тех пор они встречались каждый день и болтали друг с другом. Иногда они сидели одни, а иногда к ним присоединялись двое других друзей. Они говорили о возрасте, политике, экономике, молодости, меняющейся природе мира и любви.
