– Вот, – повернулся вновь к Ивану Сучок, – а если задержишься, мы и твои огородом займемся, все соберем, в амбар сложим.
– Так это, нет у меня амбара, – пробормотал Иван.
– Так мы построим, до сбора урожая время есть, будет у тебя и амбар.
– А если надумаешь жениться, когда вернешься из столицы, так мы всей деревней и свадьбу тебе сыграем…, как тебе такое предложение?
Иван почесал голову, отставил подсвечник, а потом и вовсе сел на скамью…
– Общество не против будет, если я подумаю?
– Да чего здесь думать?
– Да что мы его как девку на первый раз уговариваем?
– Тихо-тихо, – поднял руку Сучок, – каждый человек имеет право подумать…, это много времени не займет…, думай, Ваня, не торопись…
Бывают зрелища и еще чуднее, но только за ними ходить надо по всему свету, смотреть, да выискивать, а тут, считай, в своем собственном дому и такое чудо – Дурак думает. А зрелище, надо сказать, и правда было чудное. Сидел Иван на стуле, обхватив голову ручищами, морщил лоб изо всех сил, таращил глаза во все стороны, и даже что-то шептал, совсем тихо, зато с подвываниями. Мужики еще дальше отступили, глазели с опаской и перешептывались промеж собой:
– Господи помилуй, до чего он страшен в такую минуту…
– И не говори, в пору самому глаза закрыть, да и бегом отсюда…
– Вот что с людями нормальными ум делает…
– И не говори…
– Главное, чтобы он додумался до того, чего нам всем надо, а то представьте, мало того, что сейчас стращает, а потом еще подымится, да как гаркнет свое обычное, идите, мол к ентой матери, а я сам никуда и не пойду…
– Что верно, то верно, с таким бугаем разве справишься, ежели что…
Наконец, Иван словно замер, перестал рожи страшные корчить, голову отпустил и даже вздохнул, а потом и вовсе поднялся и лицом посветлел.
– Ладно, сельчане, коли надо, значит надо. Я от долга своего уклоняться не собираюсь – пойду с письмом к царю – воля ваша.
Ну, тут уж и сельчане выдохнули с облегчением.
– А договор наш, будем считать того, заключенным. Вы сами предложили, сами все слышали, да и батюшка Калистрат при всем при этом присутствовал…
Ну и чтобы уж все со всем сладилось, оставалось еще одно дело, надо было сходить к барыне Клепатре, чтобы она разрешила Ивану такой вот поход, ну то есть, чтобы бумагу разрешительную выписала, да печаткой своей приложила. Так, всей толпой, мужики и направились на барский двор. Впереди, как положено, Иван Дурак, следом за ним батюшка Калистрат, на а уж следом и все остальные пристроились. Таким же порядком к барыне и ввалились…
А между прочим, если кто-то кровей изнеженных, или не привыкший к суровой крестьянской жизни, то такая вот толпа молчаливых, трезвых мужиков, которая идет и никуда не сворачивает. Да еще и с поводырем, да еще и с попом, что при всех регалиях, так что даже иконка на пузе у него раскачивается – от такого зрелища и бывалых генералов в дрожь бросало…
Потому и не удивительно, что на барском дворе поднялся переполох. Заметалась дворня, завыли собаки, детки, коих при дворе всегда было немало, рев подняли, а некоторые и вовсе попрятались. Даже птица, в смысле, курицы-утки, которые, как известно, большим умом не отличаются, бросились врассыпную.
Барыня Клепатра на тот момент сидела в своей комнате, в пеньюаре, и в полнейшей тоске. Средств на поддержание хозяйства совсем не оставалось, надо срочно было готовить что-то к продаже. Да только вот беда, ничего лишнего, а самое главное, ценного, за что можно было бы выручить большие деньги, под рукой у нее не было. Поэтому она просто перекладывала бумаги с места на место, даже и не глядя в них, а лишь предаваясь странной мечтательности…, она вспоминала Париж, славные, но увы, прошедшие дни.
– Вот тебе и вся амур…, вместе с моншер и сильвупле…. Все в прошлом, и ничто уже не вернется, ни тебе танцев до самого утра, ни тебе галантных кавалеров, с которыми любое любовное безумие казалось возможным…, – барыня вздохнула сердечно, готовясь пустить слезу, – и почему я там не осталась? Почему меня не похитил какой-нибудь граф или герцог, я, между прочим, совсем не хуже ихних красавиц, ради которых идут на всякие беззакония благородные мужчины. Только они там, а я здесь…, и исход у меня, похоже, один…, либо в петлю, либо замуж за какого-нибудь богатого урода. Хотя, здесь даже уроды не богаты, остается одно – в петлю.
Барыня отодвинула от себя документы и закрыла бюро. С каждой секундой жизнь ее теряла смысла, а тоска надвигалась подобно черной, беспросветной туче.
– Почему я не родилась мужчиной? Можно было бы стать разбойником или можно было бы играть в карты, – Клепатра вздохнула, – что ни говори, а мужчинам в нашем мире живется намного легче, нежели чем нам, женщинам.
Не известно, до какой бы очередной глупости договорилась молодая барыня, если бы ее не отвлек шум во дворе. Она выглянула в оконце, увидела толпу мужиков, мысли ее сделали немыслимый кульбит, и она произнесла обреченно, и даже трагически:
– Вижу, уже вижу мой печальный финал – насилие и смерть. Так хочется проявить сейчас благородство, выйти вперед с саблей и пистолью, стать на пороге и биться до смерти, чтобы…, – однако договорить она не успела, в дверь к ней вломилась нянька с ошалевшими глазами и заорала прямо с порога:
– Матушка моя родная, пришли эти вахлаки с деревни, вас требуют.
– Чего?
– Эти…, крестьяне пришли, вас хотят.
– Насилие собираются чинить, – зачем-то поинтересовалась барыня, – а чего же тогда сами не вламываются?
– Насилие, – побледнела тетка, – так вроде бы нет…, вроде, разговор у них к вам какой-то.
– Разговор…, что еще за разговор…, недосуг мне с ними разговоры разговаривать, и вообще, что у них за мода такая появилась, приходить, когда на ум взбредет, а я, между прочим, еще и кофею не пила…
– Так что, барыня, отослать их к лешему? Только того, с ними поп, да еще с иконой…, как бы чего серьезного не приключилось, если услать их просто так…, они же дикие, нехристи эти бородатые.
– Ладно уж…, – произнесла барыня, – скажи, что выйду сейчас, мол, не одета еще…, нехай подождут. И вот еще что, узнай-ка, чего это я им потребовалась?
Нянька успокоилась, воздохнула глубоко, чтобы грудь поднялась, потуже передник подпоясала и вышла к народу.
– Ну, чего орете, как оглашенные? Одевается барыня, она ж не вы, не может к обчествурасхлистаной выходить.
Мужики потупились и сделали шаг от крыльца, один только Иван остался, потому как дураку все нипочем. К нему-то нянька и подступила, немного сбавив тон.
– Скажи-ка, Ваня, с каким делом пришли, чего надо от барыни, что вы ее в такую рань решили потревожить?
– Да вот, решили к царю идти, – отозвался Иван и зевнул при этом на все зубы, словно говорил о походе куда-нибудь за реку.
– Чегось, – опешила нянька, – зачем тебе, облому деревенскому, царь потребовался?!
– А мне он без надобности, – отозвался Иван, – народу, вон, неймется…
– Да вы что, нехристи, с ума посходили что ли, – выпятив грудь, двинулась на мужиков нянька, – у вас что, работа в деревне закончилась? На каторгу хотите!
Няньку и в молодые годы побаивались, а уж когда возраст ее пошел на закат, то удержа на нее вообще никакого не стало.
– Ты это, няня, не особенно…
