Как будто выпив яд и ожидая, когда же он подействует, она старалась жить на полную катушку.

На пару с Нортией (которая сначала затосковала оттого, что у Шабо появилась девушка, а затем, неделю спустя после празднования Йоля, воспрянула духом вновь) они варили супы и изобретали зимние блюда. Нортия старалась для Шабо, а Риша – сама для себя – наконец-то, впервые в жизни, распробовав вкус добротной еды. Раньше она все время была чем-то занята, куда-то торопилась, и питалась скорее по обязанности, нежели для удовольствия.

С упоением она предалась искусству чайного действа, старательно тренируя движения, раскладывая приборы, шагая, приседая, наливая, добиваясь отточенной четкости каждого жеста. Наставница не могла нарадоваться на нее и ставила в пример другим ученицам. Которые – конечно же, завидовали и плели интриги, но Рише было не до них. У нее оставалось мало времени. Яд вот-вот должен был начать действовать.

В классе мастерицы Порфиры она проводила долгие зимние вечера. Она закончила лепить маску бабушки и сейчас работала над лицом Шабо. Оно доставляло ей много хлопот, потому что постоянно менялось, и облик истинного Шабо уловить было трудно. Сейчас ее брат находился в смятении: как послушный сын и наследник он встретился с предложенной отцом юной Мудрой и ее родителями, и они обменялись клятвами. Он обихаживал суженую пару недель, и даже уходил с ней за стену во время Сатурнальих плясок, и даже отсутствовал все три положенных дня. Вернувшись, однако, был уклончив. Юная Мудрая (ее звали Коралл, и судя по ее мягкому тихому голосу она обладала нежным и покладистым характером, хотя Нортия и описывала ее как «косоглазую плебейскую выскочку») на расспросы о том, как прошли праздники, лишь смущалась и переводила тему. А потом, после того, как отец со скандалом выгнал Ришу из родного дома на улицу, а Шабо узнал об этом, он и вовсе прекратил всякие сношения со своей невестой. И закрутил роман с осчастливленной этим обстоятельством Нортией.

Риша, конечно же, пыталась увещевать его. В конце концов, это ее отец прогнал, ее, а не брата: Шабо, в отличие от дочери, Гишер любил безумно. Да и Мудрая Коралл была молодому агнцу куда более подходящей партией, чем свободнорожденная послушница Подземного культа. Впрочем, Шабо и сам все это понимал. Но ничего не мог с собой поделать. Он был страшно зол на отца за то, как тот поступил с Ришей, и, хотя осознавал, что сейчас совсем не подходящее для бунта время, приказать сердцу тоже не мог. Во всей этой неразберихе одна лишь Нортия была довольна.

Отчаявшись достучаться до брата, Риша обратилась за советом к Торису, на что тот рассудительно сказал ей: «Твой брат развел, конечно, балаган, но, по большому счету, не так уж и важно, кто будет его Мудрой матерью, лишь бы взаимная связь между ними была достаточно прочной». «Но ведь Нортия – свободнорожденная, не то, что мы с Шабо», – удивилась на это Риша.

Император хмыкнул. «Не беспокойся. В ваших жилах течет кровь общих предков-синричихи, в противном случае Нортия никогда не смогла бы стать послушницей подземного культа». «Ч-что?!» – спросила, не веря ушам, Риша. «Свободнорожденные, – лениво и скучно, как будто повторял давно осточертевшую мантру, разъяснил ей Торис, – прямые потомки простых людей, твоих и моих предков. Всего-то в нас и отличия, что ты и я чистокровные потомки, а уж они так, седьмая вода на киселе». «Но почему тогда… – заикнулась Риша, изумленная новостью до глубины души. – Ведь там, за пределами дворцовых стен, люди из моего народа занимают самое униженное положение именно в силу своего происхождения!»

«Эй, эй! – возмутился на это Торис. – И откуда бы тебе об этом было известно? Это во-первых, – он не дал Рише и рта раскрыть. С другой стороны, может, и к лучшему – все же не стоило Императору знать о том, что Шабо успел подцепить за стеной опасные идеи о неравноправии плебеев. – А во-вторых, таково было самочинное решение твоих предков. Им предлагали выбор и лучшую долю. Я – лично – предлагал. Но они, гордецы, отказались. Из-за их тупой гордости, между прочим, мы сейчас тут с тобой и кумекаем, как до Предвечной достучаться. И брат твой под нож пойдет – яйсама! – из-за их же дурацких принципов!» – он звучал настолько сурово, что Риша не решилась упорствовать. «Так вы, – сменила она тему вместо этого, – позволите Нортии стать Мудрой матерью для Шабо?»

«Я вынесу этот вопрос на рассмотрение, – существенно сбавил напор и Торис. – Не забывай, что, хоть я и зовусь Императором, но на деле всего лишь первый среди равных. Конечно, мое слово решающее. Но без одобрения большинства я пересмотра ритуала добиться не смогу».

«Прошу вас, постарайтесь добиться! – взмолилась Риша. – И я… – прежде чем продолжить, она задержала дыхание – эта просьба была наиглавнейшей, – я бы тоже хотела присутствовать! Это важно, Ваше Величество!»

«Хммм, – голосом старого пройдохи сказал на это Торис. Рише почему-то представилось, как он хитро щурит глаза одновременно с этим «хммм». – Ну, ты незрячая, и вопрос с твоей кандидатурой уладить будет не так сложно, как с новой Мудрой, я полагаю… Я покумекаю, миннья, что тут можно сделать».

«Спасибо!» – Риша поклонилась, прижав к груди раскрытую ладонь. Пусть родной отец отрекся от нее, зато у нее есть любящий дядюшка. Который не меньше нее самой заинтересован в том, чтобы Шабо выжил.

А вот выживет ли сама миннья, или нет, – это уже совсем другой разговор. Необходимым условием это не является.

Черви с ней текущие дела не обсуждали. Они появлялись нечасто: всего раза три в зимнем промежутке, когда Риша вернулась к своей работе в качестве мойщицы статуй, и за две недели до начала Малых мистерий. В помощницы ей приставили Цирконию – настолько тихую и незаметную девушку, что порой Рише приходилось прилагать усилия, чтобы не забыть о ее существовании. Особенное внимание следовало сохранять, когда на червей нападала охота поболтать.

«Странный все-таки у тебя батюшка, – сказали они в предпоследним в старом году юпитере Рише. Больше смен в этом году у нее не было: затем начинались новогодние каникулы и подготовка к Малым мистериям3. – Ведь так ждал дочку, так любил, сам же, пифию не послушав, жену от аборта и отговорил…»

«Да откуда вы знаете?» – не удержалась от вопроса девушка. Воспоминания о том, как отец наорал на нее и выгнал, отняв мамин гребень, по-прежнему бередили душу.

«Ну, я, как и ты, стою на перекрестке времен. И, в отличие от тебя, могу шагнуть в любую сторону».

«Я знаю только то, к чему сама имею непосредственное отношение», – возразила Риша. Ей очень хотелось спросить червей кое о чем, но сокровенный страх останавливал. А что, если они ответят, как есть?

«В этой разнице и проявляются твоя ничтожность и мое величие, – отвечали ей черви высокомерно. Хотя, пожалуй, какое-либо зазнайство приписывала им сама Риша. Совокупный шелест червей, вызывавший в ней безотчетную брезгливость, звучал бесстрастно, как звуки дождя или ветра. И только Рише – в зависимости от настроения – казалось, будто в нем присутствует некая оценочная составляющая.– Но как бы то ни было, ты подобна мне и, как малая капля, содержишь в себе те же свойства, что и целое море».

«Кто вы? – машинально сорвался с губ Ришы запретный вопрос, и тут же душевный трепет объял ее в ожидании ответа. Но черви молчали, и Риша – сказав гоп, она не могла уже остановиться на полпути, – продолжала: – Где Богиня?»

«А с кем, по-твоему, ты разговариваешь?» – усмехнулись – но как-то неубедительно – черви. По крайней мере, именно так интерпретировала Риша собственные ощущения от их реакции. Как неудачную попытку отбрехаться.

«Я не знаю», – с дрожью отвечала девушка.

Черви закачали белесыми башками.

«Ты – мое подобие. Уж про себя-то ты знаешь, кто такая?»

«Я всего лишь слепая мойщица статуй…»

«Ну, в этом смысле мы точно с тобой отличаемся. Но если отойти на шаг от предметного, и задать тот же вопрос, сможешь ты ответить на него: кто ты?» – черви, по обыкновенной своей привычке, не упускали случая поиздеваться.