Майя смотрит на неё с Земли, машет руками, кричит, просит, чтобы старуха прошла мимо, повернула. Но звёзды продолжают взрываться между морщинистыми ладонями, они сыплются стеклярусом в чёрные дыры её карманов. А старуха, не изменяя курса, движется к Земле. Бах! Бах! Шаг, ещё один…

Иногда старуха берёт очередную звезду или планету и засовывает в рот – так, словно собирает чернику. Песок хрустит у неё на зубах.

У Майи подгибаются ноги. Сейчас придёт конец семье: дочке и близнецам, мужу, ей самой и всему живому. Хлопок – и синие киты лопнут наподобие виноградин, стаи птиц разлетятся на перья, океаны брызнут в стороны, небоскрёбы кубиками рухнут в пропасти, и тысячи голосов вскрикнут в последний раз.

Она уже видит, как гигантские ладони приближаются справа и слева, слышит сухой треск старческих суставов. Майя в отчаянии делает глубокий вдох и начинает расти, надуваться, как воздушный шар, её тело устремляется вверх. Она летит навстречу существу, готовому уничтожить её любимый мир, и взрывается кучей осколков, капель, пуль, собственных копий.

Последнее, что она видит, – удивлённое лицо старухи…»

Странный сон. Возможно, когда-нибудь она его нарисует.

Майя приоткрыла балконную дверь и по привычке посмотрела вниз. Петербург отсюда, с высоты элитной многоэтажки, выглядел крохотным, но видно было, что муравейник просыпается.

Первый очнувшийся после сна трудоголик уже вышел на тропу войны, взял в руку портфель и топал к станции метро. Мужичок в кепке задумчиво курил, пока прогревался мотор его старенькой «Лады». В мире электронных сигарет и входящих в моду электромобилей он выглядел человеком-динозавром, застрявшим в другой эпохе.

Дамочка в пижамных штанах, зевая, выгуливала понурого лабрадора. Неоновый ошейник поблёскивал голубыми и красными огнями и делал пса похожим на китайскую игрушку.

Одинокие, никогда не спящие такси, шурша шинами, ехали в сторону аэропорта. По проспекту тащился, позвякивая, пока ещё пустой трамвай. Эта новая модель должна была ездить бесшумно, но что-то в ней всё равно время от времени звякало.

Может быть, Майе показалось, но даже отсюда, с высоты, люди выглядели какими-то вялыми, потерянными. А трамвай ехал так, словно ему публично сделали выговор в депо.

«Может быть, что-то с атмосферным давлением?» – предположила она.

Зевнула, поёжилась и подумала, что всегда хотела жить ближе к земле. Во всех смыслах.

Когда-то они с родителями жили в крохотной хрущёвке на окраине города, и Майя считала за радость, если от сестёр ей доставалась какая-нибудь обновка из одежды. И хотя в те времена, ей так не казалось, сейчас она бы была счастлива иметь меньше вещей. Особенно в те минуты, когда бралась за уборку.

Её дети, по-видимому, будут воспринимать холл с хрустальной люстрой, большую ванную и отдельную комнату для игр как должное. Отец дал им всё, о чём можно было мечтать. Только его самого с ними почти не бывает…

Майя вздохнула и юркнула в ванную. Начала приводить себя в порядок – такая возможность выпадала ей нечасто. Она долго смотрела в зеркало, пока расчёсывала волосы: искала признаки старения в тонких морщинках у глаз и вдруг поняла, что уголки рта у неё смотрят вниз. Майя с усилием улыбнулась, стараясь отыскать в себе едва бьющие источники беспокойства.

Их оказалось много.

Во-первых, муж снова в командировке. Во-вторых, ей нужно успеть до вечера организовать собственную выставку картин, на которую уже приглашены гости. В-третьих, скоро проснутся дети и их снова – да, снова – нужно будет кормить и развлекать.

Она набрала в ладони воду и опустила в неё лицо. Одновременно с этим спокойное утро закончилось и тревожные мысли полились через край. Они смешивались, разделялись, снова смешивались, и Майе казалось, что она думает обо всех проблемах сразу.

«…Он в командировке. Ну и что такого? Он и так всё время в разъездах. Да, в этом и проблема. Я тут одна. С детьми. Одна – и с детьми. Странно звучит…

Ладно, я справлюсь. Выставка. Надо выбрать, что показывать. Нужно было сделать это раньше, в субботу. Но когда? Глеб опять уезжал куда-то по работе. Так. О прошлом думать нельзя. Только о настоящем. Иначе я свихнусь. Итак, что ещё нужно для выставки? Успели они распечатать буклеты или нет? И починили лампу в углу? Послать приглашение Хлемингу, он может написать в журнале «Чёрный квадрат». Опять я это делаю в последний момент. А картина, конечно, не высохла…»

Майя засунула в рот зубную щётку, повесила на шею полотенце и, босая, побежала вниз по лестнице. Привычно скользнула глазами по фотографиям на стене. Они с мужем рядом с палаткой на берегу озера в Карелии. Сбежали от всех, растворились на три дня в сосновых дебрях, напились хвойного воздуха, накупались голыми ночью в озере, наелись черники и, пропахшие дымом, вернулись в город. Это было так давно, что кажется неправдой. Неужели это больше никогда не повторится?

«О прошлом думать нельзя».

Она встала на носки. Достала с верхней полки потайной ключ от двери под лестницей, повозилась с замком и… вошла в свою мастерскую.

Майя до сих пор не верила, что у неё есть собственная мастерская. Это была небольшая комнатка с окошком. Недостижимая мечта, которая сбылась раньше времени. Лучший подарок мужа, уступившего свой кабинет, в котором он почти не бывал. То, что у большинства женщин стало бы гардеробной, у неё было местом творческого безумия.

Однако хаоса здесь не наблюдалось – краски аккуратно убраны, кисти, разложенные по размеру, сохнут на тряпице. Только лежащая на подоконнике палитра, похожая на морское дно, за которое борются мидии, звёзды и рапаны, хранила следы битвы за нужный цвет.

Ещё одним местом боя было полотно, над которым Майя работала уже больше года. Картина стояла на мольберте посреди комнаты, и в рубиново-жёлтых мазках, как в огне, когда на него долго смотришь, постепенно начинали проступать фигуры. Это были силуэты женщин, стремящихся прочь друг от друга. Их руки, ставшие ветвями, мешали им разъединиться.

Она обошла мастерскую по кругу, как делала каждый раз, когда заходила сюда.

Её знакомые художники многое готовы были отдать за то, чтобы иметь возможность свободно работать в специально отведённом для этого месте. А у Майи такая возможность была. Вернее, была лишь призрачная иллюзия возможности.

Она редко находилась здесь.

Злая ирония! Пока у Майи не было своей мастерской, она работала каждый день и могла выдать до сотни картин за год. В её голове всегда рождались новые композиции. Но стоило ей так легко получить собственный уголок, как вся жизнь ощетинилась на неё и стала за шиворот тянуть из мастерской. Больше не было времени, чтобы часами стоять у холста.

С каждым годом идей становилось всё меньше. Одновременно с новой квартирой на свет появились близнецы, и с прежней жизнью было почти покончено.

Как же это порадовало свекровь и мать, которые терпеть не могли друг друга, но в одном были единодушны: Майя занимается ерундой и ей давно пора завести детей.

А когда она родила троих, ей говорили, удивляясь: «Почему ты так мало пишешь? Ты же называешь себя художницей!»

Ей хотелось послать всех подальше: они только и делали, что говорили. За пять лет материнства бабушки всего пару раз предложили Майе посидеть с внуками. Всякий раз, когда она просила об этом, её просьбу или не слышали, или выполняли с секундомером в руке.

Она не хотела жаловаться, особенно самой себе. Муж сделал всё возможное, чтобы она могла воспитывать детей и заниматься делом, которое любит. Он дал ей не только мастерскую, но и нашёл знакомых, которые помогали устраивать выставки. Это была непростительная роскошь.

Несмотря на это, все попытки мужа вернуть её к прежним занятиям только увеличивали страдания. Ведь самое горькое – не иметь возможности пользоваться тем, что имеешь. Она действительно не успевала заниматься и живописью, и детьми. Наверное, она согласилась бы остаться без мастерской в обмен на то, чтобы муж чаще мог проводить время дома.