Царица сделала вид, будто смертельно оскорблена, и заперлась в покоях, а через семь месяцев преподнесла мужу сюрприз — дочь Ахилью, удивительно похожую на одного из младших помощников аматьи Ракшаса. Чанакья, скрипнув зубами, посоветовал Чандрагупте принять этого ребёнка и оставить его в Паталипутре на попечение нянек, а Елену отправить в Поурав или в Хава Мехел, чтобы следующий позор царицы случился, по крайней мере, не на виду у всех. Чандрагупта, как обычно, последовал совету учителя, однако всё чаще в последнее время он ощущал: присутствие Чанакьи отравляет его душу, ему всё тяжелее выносить груз общения с учителем.

Он жил, пока сражался, плёл интриги, устраивал заговоры. Теперь всё, что ему осталось — следовать словам ачарьи и уныло существовать. Правил брамин, завязавший косу. Чанакья решал, на какие земли нападать, а какие — защищать от нападения, кого казнить, а кого миловать. Чандрагупта подписывал бумаги, присутствовал на войне, но сражаться ему почти не приходилось. От этого он был избавлен. Чанакья всегда находил, кого выставить перед царём и кем пожертвовать. С любой войны Чандрагупта возвращался невредимым, с отвращением слушая очередные советы учителя о том, что неплохо бы ещё увеличить армию, взять новых боевых слонов, поднять налоги…

Однажды, когда он в горделивой позе проезжал на спине слона в городские ворота после очередного сражения с Таксилой — восстания там стали на удивление регулярными, — простые жители закидали его раздавленным луком. А вслед — яблоками и сгнившей тыквой. Опешив, Чандрагупта остановил слона и просто смотрел на то, как в него летят овощи и фрукты вперемешку с криками о том, что он мучитель и душегуб.

«За что?! — билось в голове. — Я не такой, как Дхана Нанд! Это несправедливо!»

Разумеется, когда он рассказал о случившемся Чанакье, учитель немедленно успокоил его и посоветовал «унять бунтовщиков», предав их дома огню. Чандра вздрогнул. Неожиданно ему вспомнился горящий ашрам в Таксиле, умирающие деревенские жители, давшие ему и Чанакье приют… Он ведь тогда осуждал Дхана Нанда, называя его убийцей и демоном. И вот теперь точно так же народ, устав ждать лучшей жизни, нелестно величал его самого. И за эти слова Чанакья предлагал наказать людей тем же способом, которым некогда пользовался Дхана Нанд? Наверняка Чанакья уже много раз поступал так, пока Чандрагупта проводил недели и месяцы на войне, а царь даже не ведал об этом!

«Я не сделал свой народ счастливым, — внезапно понял Чандрагупта. — Я творю то же самое, что делал Дхана Нанд: повышаю налоги, увеличиваю армию, убиваю чьих-то сыновей, заставляя участвовать в войнах… Чем я лучше? Выходит, я просто стал таким, как он?! Или хуже?!»

Но тут же он спохватывался и начинал успокаивать себя, вспоминая слова ачарьи:

«Нет, я другой! Между нами огромная разница. Дхана Нанд грабил народ, наполняя свои личные тайники, а я помогаю бедным, одариваю браминов, оказывая им уважение. Дхана Нанд не любил даже родную сестру. Его любовь была эгоистической. Он пытался запереть её во дворце для себя одного, как птицу в клетке. Дурдхара сама так говорила. А я освободил её из этой клетки! Дхана Нанд пытался убить Тару и собственного сына. А я люблю Биндусару. Нет, я совершенно не такой! А, значит, ачарья прав. Те, кто кидал в меня луком — неблагодарные бунтовщики. Наверное, это бывшие люди Дхана Нанда, а таких людей действительно следует унять».

И он позволил Чанакье снова действовать по его усмотрению. Но, отдав такой приказ, Чандрагупта почему-то вдруг с горечью вспомнил разговор о прогнившей дхарме, состоявшийся много лет назад между ним, Чанакьей и аматьей Ракшасом.

Это случилось вечером того дня, когда тело Дхана Нанда было предано огню. Стоило аматье заикнуться о том, что он уходит в лес, и Чанакья тут же пригласил советника в свои покои под предлогом обсуждения важного государственного дела, усадил напротив себя и Чандрагупты и сказал:

— Картикея, подумай снова: неужели ты не собираешься послужить законному наследнику своего царя?

Ракшас зло расхохотался.

— Уж не намекаешь ли ты, Вишнугупта, на то, что этот пишач, — аматья указал пальцем на Чандрагупту, — сын или брат моего царя?

— Конечно, нет, — Чанакья скромно потеребил свои волосы. — Но вот Биндусара…

— Меня не интересует ребёнок предательницы. Для меня Дурдхара стала мертва с тех пор, как покинула самраджа.

— Погоди! — ачарья жестом прервал своего бывшего друга. — Ты можешь сколько угодно ненавидеть покойную махарани, но Биндусара ей никто. Он на самом деле сын Тарини и Дхана Нанда.

Глаза Ракшаса расширились и стали стремительно наполняться слезами.

— Я не верю, — только и выдавил он. — Это ложь. Ты всегда лжёшь!

— Нет. Пусть Чандрагупта подтвердит: его родной сын умер, а я спешно привёз ему ребёнка Тарини из Поурава. Биндусара и есть тот мальчик.

И тогда Чанакья поведал ему во всех подробностях историю рождения мальчика. Дослушивал его аматья, отвернувшись лицом к окну, чтобы не показать своё душевное состояние. Разумеется, Вишнугупта не забыл предупредить, что ребёнку лучше никогда не узнать всей правды.

— Пусть растёт в неведении. Ведь мальчику придётся нелегко, если он услышит, что его настоящая мать — предательница, помогавшая мне и Чандрагупте победить его родного отца. Для Биндусары лучше продолжать считать своим отцом Чандрагупту и знать о нём только хорошее, иначе его душа навсегда будет сломана. Ты ведь не хочешь этого? Однако тебе, Картикея, я был обязан сказать правду, чтобы ты не испытывал чувства вины. Ты никого не предашь, начав служить нам, наоборот, поможешь единственному сыну царя, которому давал клятву верности, со временем воссесть на престол. У Чандрагупты нет родных детей. Может, оно и к лучшему. Не будет грызни между многочисленными претендентами на престол. Всем ясно, что именно Биндусара станет следующим царём. Так почему бы тебе не послужить младшему из Нандов, пока ты жив? Успеешь ещё уйти в лес, приняв аскезу.

— Только ему я буду служить! — яростно отозвался аматья. — Но не вам двоим!

— Разумеется, — тонко улыбнулся Чанакья, — однако, помня о том, ради кого ты здесь, завтра в сабхе при всех должен ты поклониться мне и Чандрагупте, иначе твоё возвращение во дворец будет выглядеть подозрительно.

— Никогда! — закричал аматья. — Уж этого вы не дождётесь!

— А как же твои сёстры и мать? С ними может случиться какая-нибудь неприятность.

— Вот и вся твоя прогнившая дхарма, Вишнугупта, — с отвращением вымолвил советник. — Ты праведен, когда тебе это выгодно.

— А я и не скрываю, — улыбка ачарьи ширилась на глазах. — Дхарма — удобный инструмент управления простаками. И праведность с честностью — часть политики. Но ты-то не простак, Картикея. Зачем осуждать меня? Ты сам наверняка не раз пользовался этим инструментом и ещё многими другими ради своего любимого царя. Так почему бы не воспользоваться снова? Ради его законнорождённого сына? Правда, вот незадача. Какой злой рок… Биндусару будут знать в истории как одного из династии Маурьев, а не как потомка Нандов. Он прославит своими подвигами не имя родного отца, а имя отцеубийцы, из-за которого стал сиротой.

Чанакья откровенно издевался на Ракшасом, насмешливо глядя на него.

— Я тебя ненавижу, Каутилья, — только и смог выплюнуть аматья. — Как бы я желал удавить тебя твоей же собственной косой, да сила сейчас не на моей стороне!

— Приходи завтра на рассвете в сабху. Склонись к моим стопам. Скажи несколько слов о моём уме, долготерпении, благости и о величии Чандрагупты, а затем тебе будет позволено воспитывать сына твоего покойного повелителя, пока наш новый самрадж участвует в войнах. Ему-то будет некогда, а вот ты вполне способен посвятить всё свободное время нашему славному Биндусаре… Маурье.

Кипя от гнева, аматья вылетел прочь из покоев Чанакьи, так и не дав ему никакого ответа.

Чандрагупта испытал стыд и вину, когда трясущиеся руки аматьи, покрытые шрамами и зажившими язвами от укусов насекомых, коснулись следующим утром его стоп. Ему захотелось отстраниться, а затем взять аматью за руки и попросить не унижаться, но он не сделал этого. На него глядели подданные и Чанакья. Заранее спланированное представление нельзя было прерывать.