Да, это было весьма странное зрелище.

Турецкое военное засилье продолжало увеличиваться. Дело дошло до того, что Шавкат назначил одного из пленных офицеров директором школы. Группа служащих Наркомпроса потребовала собрать общее собрание, на котором был поставлен этот вопрос.

Собрание приняло резолюцию, осудившую действия наркома.

Хамза голосовал за резолюцию. Шавкат решение собрания проигнорировал.

Через два дня Шавкат вызвал Хамзу к себе.

- Вы, кажется, написали новую пьесу? - спросил он.

- Да, написал.

- Как называется?

- "Хивинская революция".

- Что за идиотское название? Разве у нас в каждом городе была своя отдельная революция?

- Это иносказание, художественный образ.

- По моим сведениям, вы начали репетиции. Кто вам разрешил делать это?

- Пьесу репетирует кружок любителей.

- Любителей? А почему в него входят профессиональные актеры, не уехавшие с Таджи-заде?

- Актеры не хотят терять квалификацию.

- Так вот, репетировать в помещении театра я вам запрещаю. Если вы любители, найдите себе другое место, в частном доме.

...Поиски рукописей Расула Мирзабоши не давали положительных результатов. Хамза даже приуныл. Он ехал в Хорезм в радужном настроении, надеясь быстро записать с помощью "макомов" многие свои мелодии, которые тоже были сложены на основе народных напевов. Это было бы то самое "свое", пробуждения и осуществления которого он так долго ждал. Звуки все еще жили в нем, "флейта-позвоночник" хоть изредка, но всетаки продолжала еще звучать, рождала новую музыку... Но вообще-то происходило что-то непонятное. Иногда не хотелось даже лишний раз повторить новую мелодию на тамбуре. Вся энергия души уходила на сопротивление какой-то незримой и вроде бы несуществующей, но липкой, вязкой силе. Пожалуй, впервые в жизни ощущал себя Хамза в таком состоянии. Ему как будто бы ничто конкретно не угрожало, но он постоянно чувствовал вокруг что-то чужеродное, враждебное, ввергавшее в какоето бессилие, безразличие...

Турецкая педагогическая "общественность" устроила нечто вроде военного парада старшеклассников. Это уже было похоже на открытый вызов властям. По центральной площади маршировали колонны подростков, предводительствуемые преподавателями-офицерами, на импровизированной трибуне стоял Шавкат, воинственно надвинувший на самые глаза огромную каракулевую папаху, а вокруг него толпилось несколько десятков улыбающихся пленных турецких офицеров. И было совсем непонятно, что же тут происходит? Физкультурное мероприятие или учебные занятия по захвату власти в городе?

Через неделю Абдурахмана Шавката арестовали.

Пленных турецких офицеров под усиленным конвоем вывезли из города.

А накануне ареста Шавката утром к Хамзе пришли Мадрахим и Харратов и сообщили, что они наконец узнали, где находятся рукописи Расула Мирзабоши: год назад из главного книжного хранилища Хорезма их забрал к себе народный комиссар просвещения.

Хамза ринулся в кабинет еще находившегося на свободе Шавката. Нарком в своей любимой каракулевой папахе восседал за письменным столом под портретом Карла Маркса.

- Где "макомы"? - прямо с порога закричал Хамза.

- Какие еще "макомы"? - недовольно поднял голову нарком.

- Рукописные ноты композитора Расула Мирзабоши!

- Ну, у меня...

- Какое вы имели право брать их из хранилища?!

: - А вы кто - ревизор? Я вам должен давать отчет?

- Это народное достояние!

- Знаю без вас.

- Они должны находиться в государственном архиве!

- Оттуда их могут навсегда изъять такие пылкие любители, как вы. А у меня будут целее.

- Их надо изучать! А вы прячете их от людей!

- Когда надо будет, тогда и изучат.

- Сейчас надо!

- Кому?

- Мне...

- А кто вы такой, чтобы изучать еще и ноты? Ваше дело - пьесы... Вот и пишите их себе на здоровье.

Странное дело, тогда еще Хамза испытывал как бы некую робость, смущение недоучившегося студента перед этим "полутурецким" профессором. Шавкат был откровенно груб с ним, хамил ему, а Хамза все еще не мог перешагнуть через какой-то порог.

Следствие не нашло в действиях народного комиссара состава преступления. Его выпустили из тюрьмы.

Между Хамзой и Шавкатом началась почти смертельная схватка.

Нарком посылал своего заведующего отделом искусств в многомесячные командировки в пустыни Каракалпакии. Хамза не сдавался. Он приезжал похудевший, осунувшийся и с первых же минут после возвращения начинал выбивать дух из "любимого"

наркома на всех собраниях, совещаниях, конференциях.

Шавкат отвечал тем же. Он подвергал Хамзу изощреннейшим административным пыткам - объявлял выговоры, позорил в приказах, подал даже однажды в суд за нарушение правил делопроизводства.

Шавкату удалось настроить против Хамзы нескольких руководящих работников правительства Хорезмской республики.

Хамзу несколько раз вызывали в самые высокие инстанции, выражали недоверие, подвергали унизительным расспросам, вмешивались в личную жизнь.

Когда в театре Хивы была подготовлена постановка его новой пьесы, спектакль отменили почти накануне премьеры. Хамзу охватило отчаяние.

Однажды, придя домой, он заметил, что кто-то рылся в его бумагах. Пропали некоторые записи. Это было уже слишком.

Хамза лег на кровать, и черные мысли хищной стаей накинулись на него. "Стоит ли жить, если вокруг торжествуют негодяи? Они будут преследовать меня, они уничтожат написанное мной. И все мои дела, все надежды и замыслы окажутся похороненными".

Шавкат нанес очередной удар. Все пьесы Хамзы были изъяты из театрального репертуара. Их обвинили в натурализме, в искажении истории, в фальсификации фактов. В довершение всего нарком просвещения издал приказ, по которому Хамзу в порядке перевода направили на работу в самый глухой район республики.

Он должен был отвечать за строительство школы, на которое не было отпущено ни денег, ни людей, ни материалов.

Хамза прибыл на место и убедился, что в ближайшее время школа не может быть построена - все было разворовано. Вокруг него не было друзей, местные работники культуры оказались людьми черствыми, безразличными, необщительными. Серые будни катились уныло, тоскливо, безнадежно.

Неожиданно он почувствовал себя очень плохо физически.

Часто и подолгу болела голова. Во всем теле ощущалась слабость. Начался кашель - долгий, затяжной, обессиливающий.

Иногда он просто задыхался от нехватки воздуха. Приступы следовали один за другим, и как-то после особенно сильного кашля он поднес к губам платок. На платке была кровь...

И тогда к нему пришла мысль о самоубийстве. Маленькая крупинка яда - и все мучения позади. Наступит облегчение...

Но зачем ему нужно будет это облегчение, если его самого уже не будет в живых? Чего он добьется, если наложит на себя руки?

Радость и даже счастье Шавката будут, конечно, беспредельны... А друзья? Что скажут они? Какой пример подаст он им? И не перечеркнет ли он своим самоубийством все свое творчество - стихи, песни, пьесы?

Нет, нужно продолжать жить. Забудь о своем малодушии, Хамза! Жизнь это борьба. Ведь ты же всегда был волевым человеком. Неужели ты позволишь торжествовать Шавкату и ему подобным?

Долой слабости и сомнения! Прочь все личные неурядицы! Не думать больше о себе... Стоит только начать думать о себе, и ты сразу остаешься один. А одиночка всегда обречен на поражение.

Ведь есть же хорошие, честные, искренние люди на земле! Надо искать их!

Хорошие люди нашлись. Они собрались в первый же день после того, как Хамза вывесил объявление о том, что будет создан кружок обучения игре на тамбуре.

Многие "ученики" оказались уже опытными тамбуристами.

Хамза организовал из них ансамбль, который стал давать платные концерты. Все сборы шли на строительство школы.

Потом на строительстве был организован первый субботник.