А Япошки лыбятся зубами-домино,
Норовят за яйца тя
Хапанутя.
Но...
Кады кончица война
Ох, же ж радый буду я,
Погоню до Русаков
По новой завести
Да и Третию
Закругавертити...
* * * * * * *
В те дни, когда белые инженеры обсуждали параметры будущей системы питания, один и них пришёл к Тирличу из Бляйхероде и сказал: «Мы не можем достичь согласия относительно давления в камере. Наши расчёты показывают, что давление в 40 atü явилось бы наиболее оптимальным. Но данные всех проведённых нами тестов группируются вокруг значения всего в 10 atü».
– Тогда, разумеется,– ответил Нгуарарореру,– вы должны следовать данным.
– Но это не будет ни самым верным, ни достаточным значением– возразил Немец.
– Гордый человек,– сказал Нгуарарореру,– что в этих данных, если не прямое откровение? Откуда они явились, если не от будущей Ракеты? Как ты смеешь сравнивать число, выведенное тобою на бумаге, с числом от самой Ракеты? Избегай гордости и сведи к некоему компромиссному значению.
— Из Легенды Schwarzkommando
собранные Стивом Эдельманом
В горах окружающих Нордхаузен и Бляйхероде, внутри заброшенных шахт, живут Schwarzkommando. Теперь это уже не военный термин: они уже люди нынче, Зонные-Иреро, два поколения тому покинувшие Юго-Западную Африку. Ещё первые Рейнские миссионеры начали привозить их в Метрополию, этот громадный тупой зоопарк, как образчики, возможно, обречённой расы. С ними велось щадящее экспериментирование: показом соборов, Вагнерианских званых вечеров, нижнего белья от Егера, в попытке затронуть их души. Другие привозились в Германию в качестве прислуги, военнослужащими, которых посылали на подавление Великого восстания Иреро 1904-1906. Однако, только лишь после 1933 бо́льшая часть тогдашних правящих кругов перешли, в виде составляющей в общей программе—Нацисткой партией никогда в открытую не признанной—к модели Германского плана для Магриба по установлению чёрных хунт, теневых государств, чтобы в дальнейшем захватить Британские и Французские колонии в чёрной Африке. Юго-Запад пребывал тогда под протекторатом Объединённой Южной Африки, но реально у власти находились давние Германские колониальные семьи и они пошли на сотрудничество.
Нынче в окрестностях Нордхаузена/Бляхероде существует несколько подземных общин. В здешних местах они известны как Erdschweinhöhle. Это такая шутка Иреро, горькая шутка. Среди Оватджимба, самых неимущих среди Иреро, которые не имеют ни своего скота, ни деревень, животным тотемом служила Erdschwein, или же Земляная Свинья, или же Трубкозуб. Они взяли себе его имя, никогда не ели его плоть, свою пищу выкапывали из земли, в точности, как и он. Считаясь изгоями, они жили в вельде, на открытых просторах. Скорее всего, тебе они встречались ночью, их костры бесстрашно полыхали на ветру, вне досягаемости ружейного выстрела от железа рельсов: казалось, ничто иное не в силах указать их местонахождение в этой неоглядной пустоте. Ты догадывался чего они бояться—но не чего хотят или что их трогает. А тебя ждали дела на севере, в шахтах: и вскоре, когда пламенеющие костры пропадали позади, точно также исчезала всякая нужда думать о них дальше...
Но когда ты проносился мимо, кто была та женщина, по плечи врытая в нору трубкозуба, взирающая голова, корнями ушедшая под уровень пустыни, гор подымающихся далеко позади неё тёмными складками в вечерней дали? Возможно, она ощущает колоссальное давление, мили горизонтального песка с глиной сдавливают её утробу. В конце тропы дожидаются светящиеся призраки её четырёх мертворождённых младенцев, толстые червячки, уложенные без малейшего шанса на упокоение среди диких луковиц, один подле другого, плачут о молоке более священном, чем превозносимое и хранимое в бутылочных тыквах деревни. Путём обойдённых привели они её сюда, проникнуться даром Земли к зарождению. Женщина чувствует приток силы через каждые из ворот: река между её ляжек, свет вливается в кончики пальцев. Это несомненно и освежающе, как сон. Это тепло. Чем дальше уходит свет дня, тем больше она отдаётся—темноте, влаге опускающейся сквозь воздух. Она семя в Земле. Священный трубкозуб вырыл постель для неё.
Когда-то в далях Юго-Запада, Erdschweinhöhle являлась могучим символом плодородия и жизни. Но здесь, в Зоне, её реальный статус не так ясен.
Среди Schwarzkommando имеются силы, в настоящее время, которые взяли курс на стерильность и вымирание. Борьба, в основном, ведётся молча, ночью, в тошноте и спазмах беременностей и выкидышей. Но это политическая борьба. Никого она не тревожит больше, чем Тирлича. Он тут Нгуарарореру. Слово это не означает в точности «вождь», а «тот, кто был доказан». Тирлич известен также, хоть и за глаза, как Отйикондо, Полукровка. Его отец был Европейцем. Не то, чтобы это придавало ему уникальность среди здешних Erdschweinhöhlецев: эта примесь уже Германских—через Славянские и Цыганскией—кровей. За пару поколений, захваченные ускорениями неведомыми в до-Имперские дни, копили они своеобразие, от которого мало кто ожидает окончательной унификации в обозримом будущем. Ракета обретёт завершённую форму, но не её народ. Эанда и орузо утратили свою силу здесь—кровные линии матери и отца оставлены позади, в далях Юго-Запада. Многие из ранних эмигрантов перешли даже в веру Рейнского Миссионерского Общества прежде, чем покинули родину. В каждой деревне, когда полдень раскалял тени жавшиеся к их владельцам, в тот момент ужаса и утешения, омухона вынимал из своей священной сумы души обращённых, одну за другой, кожаный шнурок влагался туда при рождении каждого, и развязывал узел рождения. Став развязанной, душа утрачивалась племенем. Так что сегодня, в Erdschweinhöhle, каждый из Пустых носит полоску кожи без узелка: это частица старинного символизма, который среди них считается полезным.
Они называют себя Отукунгуруа. Да, тёртые знатоки Африки, тут следовало бы употреблять «Омакунгуруа», однако, они всегда уточняют—наверное, не столько для здоровья, сколько для правильности—что oma- используется для обозначения живого и человечьего. Otu- для неодушевлённого и распространяющегося, именно такими они представляют себя. Революционеры Нуля, они продолжают то, что началось среди прежних Иреро после разгрома восстания 1904. Они ведут борьбу за отрицательный показатель рождаемости. Это программа самоубийства расы. Им доводить до конца уничтожение начатое Немцами в 1904.
Одним поколением ранее, снижение живых рождений среди Иреро стало предметом медицинского интереса по всей южной Африке. Белых это обеспокоило, как вспышка ящура среди крупного рогатого скота. Как стерпеть, видя, что подвластное население так уменьшается год за годом. Что такое колония без смугло-тёмных аборигенов? Просто большой кусок пустыни, никаких тебе служанок, ни рабочих рук в поле, нет работников для строительства или шахт—постой-ка, притормози тут, да это ж Карл Маркс, старый затаённый расист, смывается вприпрыжку, зубы стиснуты, брови вскинуты и делает вид, что нет ничего кроме Дешёвой Рабочей Силы и Заморских Рынков... О, нет. Колонии это нечто больше, намного большее. Колонии это сортиры для Европейской души, где парняга может скинуть штаны и насладиться вонью собственного говна. Где он может навалиться на свою стройную дичь рыча, как ему больше нравиться, и жрать её кровь без утайки своего восторга. Каково? Где он может так запросто барахтаться и возбуждаться, и погружаться в мякоть, в приемлющую темень конечностей, волос таких же шерстистых, как на лично его запретном детородном члене. Где мак и каннабис и кока растут привольно и зелено, не рядясь в цвета и моды смерти, как делают спорынья и агарик, пагуба и гриб, уроженцы Европы. Христианская Европа всегда являлась смертью, Карл, смертью и репрессиями. В далёких колониях можно наслаждаться жизнью, жизнью и чувственностью в любых её проявлениях, без всякого вреда для Метрополии, ничуть не пачкая все те соборы, белые мраморные статуи, возвышенные мысли... Туда не донесётся ни словечка. Тут в умалчиваниях достаточно шири, чтобы поглотить любое поведение, каким бы ни было оно грязным, до какой бы ни доходило бесчеловечности...
