Почувствовал ли он её, даже тогда, отдаляясь… окликнул ли свой контроль из-за Стены пытаясь удержаться? Она уходила из его яви, из его взгляда как свет на кромке вечера, когда на, примерно, десять гибельных минут ничто не помогает: одень очки, включи лампы, сядь у западного окна, а всё равно уходит, ты теряешь свет и, может быть, на этот раз вовеки… хорошее время суток научиться покорности, научиться угасать как свет, как некая музыка. Этот переход к подчинённости его единственный дар. Потом он ничего не сможет вспомнить. Иногда, изредка, могут оставаться манящие—не слова, но нимбы значения оболочки слов, которые рот его явно выговаривал, вот и всё, что удерживается—если случалось так—на миг, как сны, которые невозможно сохранить или продолжить и вскоре они исчезают. Он проверялся на детекторе лжи Ролло Гроста бессчётное множество раз с тех пор как явился в «Белое Посещение», и всё нормально-штатно за исключением, о, всего один или, возможно, два раза, непонятный скачок в 50 милливольт из височой доли, бывало из левой, бывало из правой, ничего определённого, право же—настоящая борьба мнений в стиле существуют-ли-каналы-на-Марсе шла в те годы между различными наблюдателями—Аарон Тровстер клянётся, что видел протяжённые дельтовидные волны из левой лобовой и подозревает опухоль, а прошлым летом Эдвин Трикл отметил «приглушённо эпилептические изменения по типу гребень-волны, но, что любопытно, намного медленнее обычных трёх в секунду»—хотя, бесспорно, Трикл провёл в Лондоне всю ночь накануне, в загуле с Аленом Ламплайтером и его компанией азартных игроков. Менее чем через неделю робот-бомба подарила Ламплайтеру его шанс: найти Эвентира с той стороны и подтвердить, что тот был тем, за кого его и держали: интерфейсом между мирами, одушевлённым. Ламплайтер предложил делать ставки 5 к 2. Но с тех пор он умолк: ничего подобного на мягких ацетат/метал дисках или в распечатках записей, что не получалось бы приписать дюжине иных душ...
Приезжали, в своё время, аж из института в Бристоле, поглазеть, замерить и систематически посомневаться в ненормальных из Секции Пси. Вот Рональд Черикок, известный психометрист, глаза чуть помаргивают, руки не ближе чем на дюйм от коробки в коричневой упаковке, где надёжно укрыты некоторые памятки более раннего периода Войны, тёмно-малиновый галстук, поломанная авторучка Шэфер, поблекшее пенсне белого золота, всё принадлежности Капитана эскадрильи «Молотилы» Сэнт-Блейза, что дислоцируются к северу от Лондона… и вот этот Черикок, с виду нормальный увалень, может, чуть толстоват, начинает излагать вам интимное резюме капитана эскадрильи, его переживания, что выпадают волосы, его энтузиазм от мультиков с Дональдом Даком, о случае во время налёта на Любек, которому были свидетелями только он и его ведомый, ныне погибший, о котором они сговорились не докладывать—ничего такого, что нарушило бы секретность: что позже подтверждает сам, фактически, Сэнт-Блейз, с улыбкой отчасти слишком широко разинутого рта, ладно, вы меня подкололи, но хоть теперь скажите в чём подвох? И действительно, как Черикок такое вытворяет? Как делают такое все остальные? Как Маргарет Квортертон умудряется посылать голоса на диски или в записывающее устройство на расстоянии во много миль не издавая звуков и физически не прикасаясь к оборудованию? Что за динамики начали теперь выпускать? Откуда являются группы из пяти цифр, которые преподобный д-р Пол де ла Нут, священник и штатный автоматист, записывает неделю за неделей и которые, такое есть зловещее предчувствие, никто в Лондоне понятия не имеет как расшифровать? Что означают недавние сны Эдвина Трикла, где он летает, особенно с учётом совпадения по времени со снами Норы Додсон-Трак, будто она падает? Что накопилось в каждом из них такого, что способны выказать, всяк своим ненормальным образом, но не словесно, ни даже суржиком кабинетной linguafranca? Турбуленции в эфире, неопределённости ветров кармы. Души по ту сторону интерфейса, те, кого мы называем покойными, всё более осторожны и уклончивы. Даже собственный контроль Эдвина Эвентира, обычно спокойный и саркастичный Петер Сачса, тот самый, что вышел на него в тот давний день на Набережной и по сей день—когда имеются послания для передачи—даже Сачса занервничал...
С недавних пор, всё словно бы подчинено некоей эфемерной Программе Х, новые разновидности ненормальных стали появляться в «Белом Посещении», в любое время дня и ночи, молчат, смотрят, ждут, когда ими займутся, подмышкой машинки из чёрного металла и застеклённые пряники, бледные до белого от трансов до отключки, в гипер-кинетичном ожидании нужного ключевого вопроса, чтоб завестись на 200 спотыкливых слов в минуту про свои особые, жуткие способности. Нашествие какое-то. Ну и что нам делать с Гевином Трефойлом, дару которого ещё и имени даже нет? (Ролло Грост хочет назвать это автохроматизмом). Гевин самый молодой здесь, всего 17, ему каким-то образом удаётся по собственной воле метаболизировать одну из своих аминокислот, тайросин. Она вырабатывает меланин, представляющий собой чёрно-коричневый пигмент отвечающий за цвет кожи. Гевин способен также препятствовать этой метаболизации путём—как полагают—изменения уровня фенилаланина в своей крови. Таким образом, он может менять свой цвет от почти призрачно альбиносового до, через плавные градации спектра, очень глубокого, лилово-чёрного. Сосредоточившись, он в состоянии удерживать его, на любой стадии, неделями. Обычно он отвлекается или забывает и постепенно откатывается вспять к своему истинному состоянию, веснушчатая окраска рыжеголового бледнолицего. Но можете себе представить как он пригодился Герхардту фон Гёлю во время съёмок плёнки о Schwarzkommando: он помог сэкономить буквально часы гримировки и установки освещения, работая как регулируемый отражатель. Ролло выдвинул лучшую из теорий с чего бы это, но она безнадёжно неясна—нам известно, что клетки эпидермы вырабатывающие меланин—меланоциты—когда-то были, в каждом из нас, на ранней стадии эмбрионального роста, частью центральной нервной системы. Но с ростом эмбриона ткани разделяются, некоторые их этих нервных окончаний покидают то, что затем разовьётся в ЦНС, и мигрируют в кожу, чтобы стать меланоцитами. Они сохраняют свою изначальную трёх-палую форму, аксон и отростки типичной нервной клетки. Однако теперь назначение отростков не передача электрического импульса, а пигментация кожи. Ролло Грост предполагает существование определённой связи, пока что не открытой—некоей сохранившейся клеточной памяти, которая, ретроколониально, всё ещё отвечает на сигналы из метрополисного мозга. Сигналы, которые у юного Трефойла остаются неосознанными. «Всё это»,– пишет Ролло домой старшему д-ру Гросту в Ланкашире, в виде утончённой мести за сказки детства про Дженни Зелёный Клык, что дожидается в болотах, чтоб утопить его,– «часть давней тайной драмы, для которой человеческое тело служит всего лишь набором весьма непрямых, шифрованных программных заметок—выходит так, будто поддающееся нашим измерениям тело всего лишь обрывок такой программы подобранный на улице, рядом с величественным каменным театром, вход куда нам заказан. Извилины языка не допустили нас! великая Сцена, даже темнее, чем привычный мрак м-ра Кутри... Позолота и зеркала, красный бархат, ложи, ярус над ярусом, тоже все в тени, словно где-то внизу, в глубине просцениума, глубже, чем известные нам геометрии, голоса обмениваются секретами, которых нам никогда не доверят…»
– Всё входящее от ЦНС полагается хранить здесь, понимаешь. Очень скоро это надоедает до чёртиков. В основном, полнейшая чепуха. Но пойди угадай, когда они что-то затребуют. Посреди ночи, или в худший из моментов ультрафиолетовой бомбардировки, понимаешь, для них там разницы нет.
– А когда-нибудь приходится выходить на… ну на Внешний Уровень?
(Долгая пауза во время которой старшая сотрудница откровенно таращится, пока несколько перемен проплывают в её чертах—усмешка, жалость, сочувствие—прежде чем стажёр заговаривает снова).– Я… я прошу прощения. Я не хотел быть—
