А вот и не угадал, дорогуша—это всё города расположенные на границе Часовых Поясов, только и всего. Ха, ха! Застукал тебя с рукой запущенной в портки! А ну-ка, покажи нам всем, чем ты там занимался или покинь помещение, нам ни к чему тут такие как ты. Нет ничего отвратней сентиментального сюрреалиста.

– Итак, перечисленные нами восточные города относятся к Восточному Военному Времени. Все прочие города вдоль интерфейса к Центральному. Западные города из зачтённого списка находятся в Центральном, тогда как прочие города на том интерфейсе к Горному...

Вот и всё, что наш Сентиментальный Сюрреалист, покидая помещение, успевает разобрать. И поделом. Он больше поглощён, или «болезненно зациклен», если угодно, на моменте молчания солнца внутри бело-кафельной забегаловки с жирными ложками. Чем-то смахивает на место где он бывал (Кеноша, Висконсин?) уже, хотя никак не припомнит в связи с чем. Его называли «Паренёк из Киноши», хотя это в достаточной степени апокрифично. На данный момент, единственная другая комната, в которой он себя помнит, была двуцветной, ничего кроме двух отчётливых цветов, потому что все лампы, мебель, шторы: стены, потолок, ковёр, радио, даже обложки книг на полках—буквально всё было окрашено в (1) Глубокий Дешёво-Парфюмерный Аквамарин, либо (2) Кремово-Шоколадный ФБР-Обувной Коричневый. Она могла находиться в Кеноше, а могла и нет. Если он постарается, то вспомнит, через минуту, как он попал в комнату облицованную белым кафелем за полчаса до её шлангования. Он сидит с чашкой кофе наполовину полной, гуща сахара и сливок, крошки ананасного Датского под блюдцем, куда не залезть пальцами. Рано или поздно ему придётся отодвинуть блюдце, чтобы собрать их. Он просто оттягивает. Но это не рано и это не поздно, потому что

звуко-тень опускается на него,

замирает вокруг стола поверхностями вытянутого невидимого круговращения, что принесло её сюда отлетевшую прочь как завитки Эфирного Датского, слышимую лишь благодаря случайным крапинкам звуковых осколков, что возможно налипли при вращении, обрывки голосов из далей над морем заходим на позицию два семь градусов два шесть минут северной, женский крик на каком-то языке с высокими тонами, волны океана в штормовых ветрах, голос декламирующий на Японском

Hi wa Ri ni katazu,

   Ri wa Ho ni katazu,

     Ho wa Ken ni katazu,

       Ken wa Ten ni katazu,

что является лозунгом соединения Камикадзе, подразделения Охка—и означает

Несправедливость не в силах одолеть Принцип,

Принцип не в силах одолеть Закон,

Закон не в силах одолеть Власть,

Власть не в силах одолеть Небо,

Hi, Ri, Ho, Ken, Ten продолжает Японо-блаблакать прочь на протяжённой солнце-круговерти и оставляет Парнишку из Кеноши за приболтованным столом, где стих рёв солнца. Ему слышна, в первый раз, могучая река его крови, Титано-барабан его сердца.

Зайди под сияние лампочки и сядь рядом с ним, с незнакомцем за маленьким общественным столом. Вот-вот начнётся промывка шлангом. Посмотри, получится ли и тебе неприметно присоседится в тень. Частичное затмение лучше, чем никогда не узнать—лучше, чем ползать всю твою оставшуюся жизнь под громадным Вакуумом в небе, как тебя учили, и под солнцем, чьё молчание ты никогда не слыхал.

Что если нет никакого Вакуума? А если и есть—что если Они применяют его к тебе? Что если Им на руку проповедывать об островке жизни в окружении пустоты? Не просто о Земле в пространстве, но о твоей собственной индивидуальной жизни во времени? Что если в Их интересах заставить тебя верить в это?

– Отдохнём от него немного,– говорят Они друг другу.– Я только что спровадил его в Тёмную Грёзу.– Они выпивают вместе, колются очень-преочень синтетической наркотой подкожно и в кровь, вгоняют сигналы невероятных форм в Их черепа, прямо в мозговой ствол, и подпихивают друг друга, игриво, прихохатывают—сам знаешь, так ведь? а в тех лишённых возраста глазах… Они говорят, как взяли Того-то-и-Того-то и «спровадили его в Грёзу». Они используют это выражение и применительно друг к другу тоже, со стерильной нежностью, когда разносится печальное известие, на ежегодных Жарки́х, когда бесконечное умство-игрище застукает коллегу врасплох—«Эге, таки спровадили мы его в Грёзу». Сам знаешь, а?

Остроумная Выходка

Ичизо выходит из хижины, видит Такеши в бочке под какими-то пальмовыми листьями принимает ванну и напевает «Ду-ду-ду, ду-ду», выдавая какую-то мелодию като через нос—Ичико взвизгивает, бежит обратно, возвращается с Японским пулемётом Хочкис, Модель 92, начинает устанавливать его, выпучив глаза и кряхча как в джиу-джитсу. И вот, когда он вставил ленту пулемёта, готовый изрешетить Такеши в корыте,

ТАКЕШИ: Погоди, погоди! Что это всё?

ИЧИЗО: О, это ты! Я думал это Генерал Макартур в своей шлюпке.

Интересное оружие, Хочкис этот. Появляется у многих национальностей и умудряется этнически вписаться повсюду. Американские Хочкисы это те, что косили безоружных Индейцев у Вундед-Ни. С другой стороны пикантные 8 мм Французский Хочкис, когда строчит, выдаёт хо-хо-хо-хо, немного в нос и с галантностью кинозвезды. Что до нашего кузена Джона Буля, множество Британских Хочкисов тяжеловесов были либо частным образом проданы после Первой Мировой Войны, или сожжены огнемётами. Эти расплавленные пулемёты выныривают иногда в самых странных местах. Пират Прентис видел один в 1936, в Челси во время своей экскурсии со Скорпией Мосмун в дом Джеймса Челло, короля клоунов Богемии—но из королей помельче, из ветви склонной к тем гадким наследственным болезням: идиотизм в семье, сексуальные особенности оказывающиеся на виду публики в самые неподходящие моменты (голый член болтающийся из мусорного ящика одним лезвие-чистым, дождём промытым утром, в переулке на заводской окраине, который вот-вот затопит толпа разгневанных рабочих в просторных кепках с пуговкой на макушке, с метровыми гаечными ключами в руках, монтировками, кусками цепи и, нате вам, голожопый Принц Короны Порфирио с гигантским нимбом алюминиевой стружки на голове, рот накрашен чёрной смазкой, мягкие ягодицы поёживаются от холодных отбросов, выбирает стальные занозы, что колют так изысканно, глаза страстные и чёрные как и его губы, но о боже это что, о какая неловкость, вот они вываливают из-за угла, он чует чернь даже отсюда, тогда как они не знают как быть с Порфирио—колонна останавливается в замешательстве пока они, эти недоделанные революционеры, затевают спор может данное явление отвлекающая падлянка подброшенная Управлением или же он вправду Декадентская Аристократия и его надо обменять на выкуп, а если да то за сколько… Между тем на крышах, из кирпича и жестяных дверей, начинают появляться коричневые Правительственные войска вооружённые Британскими Хочкисами из тех, что не были расплавлены, но скуплены пулемётными дельцами и перепроданы малозначительным правительствам по всему миру). Возможно, то было памяткой о Принце Короны Порфирио в тот день массового расстрела, что Джеймс Челло держал расплавленный Хочкис у себя в гостиной— или же очередной полёт гротескности со стороны милого Джеймса, знаете ли, он так далёк от всего такого...

Начистоту, Мужчина-с-Мужчиной

—Сынок, вот всё думаю про эти, э, «болтики-винтики», которыми вы, ребятня, так увлеклись. Это типа как колоться электричеством в голову, ха-ха?

—Волны, Пап. Не просто так электричество. Оно для тупых.

—Да, э, волны. «Волны с помехами», верно? Ха-ха. А скажи мне, сынок, на что оно похоже? Я вроде как наркоман был ’сю сво’ жизнь, а и—

—О Пап. Блин. Это не как наркотик вовсе!