– Бедный мальчик,– улыбается девушка.
– О,– грит Отто.
Слотроп оставляет их, всегда рад видеть, что молодые люди симпатизируют друг другу, и присоединяется к фон Гёлю и Нэришу на корме. Фрау Гнаб сделала, уваливая, поворот овештаг к северо-западу. Вскоре она идут вдоль береговой линии по бело-полосованной соле-пахучей Балтике.
– Ну. И куда мы теперь, корешки?– хочет знать повеселевший Слотроп.
Нэриш молча вылупился: «Это остров Юзедом»,– поясняет фон Гёль, мягко: «С одной стороны он омывается Балтийским морем. Кроме того он ограничен двумя реками. Они называются Свин и Пене. Мы вышли из реки Свин. Мы были в Свинемюнде. Свинемюнде означает ‘устье реки Свин’».
– Ладно. Ладно.
– Мы направляемся вокруг острова Юзедом в место являющееся устьем реки Пене.
– Попробую угадать… значит то место будет называться Перемюнде, верно?
– Очень хорошо.
– Ну и?– Следует пауза.– О. О, то самое Пенемюнде?
Нэриш, оказывается, работал там. Теперь в состоянии составить некую идею о Русских оккупантах там.
– Ещё там была фабрика производства жидкого кислорода, на которую я положил глаз, заодно,– Шпрингер и сам уже сбавил ходульность,– Я собирался запустить производство—мы всё ещё прощупываем насчёт той в Фолькенроде, в бывшем Институте Геринга.
– Есть ещё куча ЖК генераторов вокруг Нордхаузен,– Слотроп старается быть полезным.
– Благодарю. Они отошли Русским, если помните. В том-то и проблема: не будь это столь вопреки Природе, я бы сказал, что они не знают чего хотят. Дороги на восток забиты день и ночь грузовиками Русских, битком с матчастью. Добычей любого сорта. Но без чёткой упорядоченности пока что, кроме обдирай-и-отправляй-додому.
– Охренеть,– Слотроп-умница на это,– как по-вашему, они нашли уже тот S-Gerät, а, мистер фон Гёль?
– А, умно́,– сияет этот Шпрингер.
– Он человек от ОСС,– стонет Нэриш,– говорю тебе, надо от него избавиться.
– S-Gerät идёт нынче за £10,000, половину вперёд. Интересуетесь?
– Не-а. Но я точно слыхал в Нордхаузене, что он у вас.
– Неверный слух.
– Герхардт—
– Он в порядке, Клаус.– Взгляд, с которым Слотроп уже сталкивался, так продавец автомобилей сигналит своим напарникам тут нарисовался полный идиот, Леонард, смотри не спугни его, ладно? Мы специально распустили этот слух в Штеттине. Проверить, как отреагирует Полковник Чичерин.
– Блядь. Опять он? Этот среагирует, будьте уверены.
– Ну вот это мы и хотим узнать сегодня в Пенемюнде.
– Ё-моё,– и Слотроп пересказывает о поимке в Потсдаме, и что, по мнению Гели, Чичерина интересует не столько запчасти Ракеты, как расправа с Оберстом Тирличым. Если это как-то зацепило двух чёрнорыночников, виду они не подали.
Разговор перетёк на что-то типа тех вольных, многоимённых пересказов, которыми мать Слотропа Нэйлин любила занять себя во второй половине дня—Хелен Трент, Стелла Даллас, Мэри, Благородная Жена за Кулисами...
– Чичерин сложный человек. Это почти как если… он думает, что Тирлич как бы… другая часть его—чёрная версия чего-то сидящего внутри него самого… Что-то, что ему нужно… ликвидировать.
Нэриш: Ты считаешь тут может быть какая-то… какая-то политическая причина?
Фон Гёль: (покачивая головой) Я просто не знаю, Клаус. После того случая в Центральной Азии—
Нэриш: Ты имеешь ввиду—
Фон Гёль: Да. Киргизский свет. Знаешь. Забавно, что он никогда не хотел, чтобы его считали империалистом—
Нэриш: Никто из них не хочет. Но эта девушка...
Фон Гёль: Малышка Гели Трипинг. Та, что считает себя ведьмой.
Нэриш: Но ты действительно думаешь, что она пойдёт на этот—этот её план, заполучить Чичерина?
Фон Гёль: Я думаю… Они… да...
Нэриш: Но Герхардт, она же его любит.
Фон Гёль: Он не устраивал свиданий с ней, не так ли?
Нэриш: Ты же не хочешь сказать, будто—
– Слышь,– взборматывает Слотроп,– что за околёсицу вы тут плетёте, вообще?
– Паранойя,– Шпрингер огрызается досадливо (как люди огрызаются, когда их отрывают от увлекательной игры).– Тебе этого не понять.
– Ну ызвиняюсь, надо отойти проблеваться,– классычная реплыка среди чарующей школы лохов, типа этого Тактичного Тайрона тут у нас, и довольно-таки продвинутый способ для суши, но только не тут, где Балтика не даст не укачаться до тошноты. Шимпы хором блюют накрывшись брезентом. Слотроп присоединяется у поручня к жалкой участи музыкантов и девушек-хористок. Они инструктируют его о тонкостях занятия типа не блевать против ветра и выбирать момент, когда корабль качнёт поближе к морю, Фрау Гнаб выражает надежду, что никто не заблюёт её корабль, с ледяной улыбкой д-ра Мабуса в особенно удачный из его дней. Её слышно из рулевой рубки теперь, где она воет свой морской напев: «Öööööö»,– подпевает Слотроп за борт.
И так вот их отчаянное предприятие катит вдоль берега Юзедома, под облачно-летним небом. На побережье зелёные поля расстилаются двумя мягкими ступенями: повыше них цепь холмов в густых дубравах и соснах. Курортные городишки с белыми пляжами и заброшенными причалами проворачиваются на траверзе ревматически заторможено. Суда военного вида, наверное Русские торпедные катера, время от времени виднеются, разбитые, в воде. Ни один не прерывает вояж Фрау. Солнце то спрячется, то выглянет, обращая палубу на чётко очерченный миг в жёлтое поле вокруг тени каждого. Это позднее время дня, когда все тени отбрасываются по общему азимуту восток-северо-восток, как пробные ракеты запускались всегда в море из Пенемюнде. Точное время на часах, которое менялось в течение года, известно как Полдень Ракеты… и звук, что должен был в тот момент наполнять воздух для благоверных можно сравнить лишь с полуденной сиреной, в которую верит весь город… и утроба резонирует, затвердев как камень...
До того как разглядишь, ты уже можешь почувствовать это место. Даже закрытое планширом, с щекой прижатой к верхнему краю борта пахнущего смолой, когда глаза слезятся, а кишки хлюпают внутри как море. Даже настолько опустошённым и выжженным, каким Рокоссовский и Белo-Русская армия оставили его весной. На картах, это череп, или покорёженное лицо в профиль, обращённое к юго-западу: заболоченное озерцо как глазница, выемка нос-рот прорезанная при входе в Пене, чуть ниже электростанции… художественное мастерство в манере карикатурных лиц Вильгельма Буша, типа старый дуралей, чтоб юным озорникам было над кем проказничать. Слить хлебный спирт из его баков, процарапать большие нехорошие слова по его свежеуложенному бетону или даже прокрасться и запустить ракету посреди ночи...
Невысокие, сожжённые строения потянулись далее, пепельные образы маскировочных сетей впеклись в бетон (им отпущено всего минуту на горение, как шёлковой мантии bürger’а—осветить интерьер побережья, эту гостиную инженеров полную тяжеловесных форм и нейтральных тонов… разве не было то всего лишь кратким рывком? ни к чему поправлять, не о чем выговаривать, никаких выходов на новые уровни… но кто бы это мог быть, смотрит учтиво так и кротко поверх модели? лицо всё в этих хромофото-цветах заката, глаза внутри линз чёрной оправы, которые, словно горящие сети, служили, как только теперь доходит, маскировкой не кого-то ещё, а Велосипедиста в Небе, чёрно-фатальный Эдвардианский силуэт на светящейся груди неба, в сегодняшнем Полдне Ракеты, два округлых взрыва внутри часа пик, в сцене смерти дневного света. Теперь гонщик пригибается там наверху, окончательно и безмятежно. В колоде Таро он известен как Дурак, но в здешней Зоне его кличут Проныра. Это 1945. Всё ещё ранний, всё ещё невинный. Отчасти.)
Обугленная беспомощная решётка: что было деревянным теперь лишь оседает, обессилено. Зелёные человечьи фигуры помелькивают в руинах. Масштаб очень запутан тут. Военные выглядят крупнее, чем должны бы. Зоопарк? стрельбище? От каждого из двух понемножку, вообще-то. Фрау Гнаб уваливает ближе к суше, идёт вдоль болотистого берега на средней скорости. Признаки оккупации нарастают: парковки грузовиков, палатки, загон для лошадей полон пегих, чалых, снежно-белых, красных как кровь. Дикие летние утки всполошились, мокрым брызжущим взрывом, из зелени камышей, перемахивают за корму судна и опускаются вслед за ним, где и качаются, крякая, на метровых бурунах. Залитый солнцем вышины, белохвостый орёл парит. Гладкогубые воронки от бомб и снарядов полны синей морской воды. Барачные крыши сорваны взрывами: позвоночно ребристые, солнцем выбеленные, эти строения в своё время ютили половину Ион рухнувшей Европы. Но деревья, бук с сосной, начали снова расти на местах бывших вырубок под дома или управления—вверх сквозь трещины в дорожном покрытии, жизнь повсюду находит поживу, вверх устремляется зелёное лето ’45 и леса всё так же густы на возвышенности.
