Сын Евлалии и Димитрия, Илларион Иславин, романтически настроенный патриот, влюблен в сестру милосердия Марианну, дочь того самого графа Сулятицкого, "сказочный замок" которого так пленял воображения Димитрия Иславина в детстве.

Марианна вполне разделяет чувства Иллариона. Но он отказывается от нее, боясь, что личное счастье помешает ему отдаться всецело служению России и исполнить жертвенный подвиг, к которому он готовит себя. Тетка Евлалии, графиня Бельская, по сцене Ландышева, тоже испытывает разлитое в воздухе предчувствие гибели. Но она, как щитом, защищается от страха искусством. Вернее, мечтами о создании еще невиданного, совсем нового театра. А пока кормит замысловатыми бутербродами богему в своем аристократически-литературном салоне, слушая нигде не печатающиеся стихи и рассказы и бесконечные споры.

И хотя хозяйка салона просит: "Без политики, господа! Пожалуйста, без политики!" - без политики здесь не обходится. И поэт Качке рассказывает с такими потрясающими подробностями о еврейских погромах, что не желающая слушать ни о чем, кроме искусства, Ландышева-Бельская сжимает голову руками и кружевным платочком смахивала слезинки с нестарых еще, прекрасных глаз.

Банкир Бадилов и его подруга, француженка Мадлен, еще более заядлая спекулянтка, чем Евлалия; братья Сливкин и Пенкин, дельцы нувориши, и их жены Берточка и Софочка, увешанные многокаратными бриллиантами; анархист Кисляков, "незаконный брат" Евлалии, сын ее отца, вольнодумного профессора, и учительницы музыки, вдруг неожиданно появляющийся в особняке Иславиных и облагодетельствованный ими; дед Евлалии, князь Столетов, бывший сибирский генерал-губернатор, в свое время смотревший сквозь пальцы на побеги многих политических ссыльных и теперь, подобно Нестору, пишущий летопись событий...

Всех персонажей "Бурелома" даже не перечесть, но каждый из них отчетливо и ярко обрисован. Каждый из них действительно "живет". У каждого свой собственный голос и собственная манера говорить и двигаться. Буров стремится показать нам их не только извне, но и, что еще важнее для него, изнутри. Показать нам не только их внешность, характер и поступки, но и чем их поступки вызваны, и под влиянием чего складывался их характер. И это относится также и к его четырехногим персонажам.

Три собаки Ландышевой-Бельской: датский дог Граф, Афка и умная дворняжка Лулу не хуже людей разбираются в политических событиях и трясутся от страха за свое собачье благополучие. Эти три все понимающие и разговаривающие между собой собаки приводят на память пишущую письма Мими из гоголевских "Записок сумасшедшего" и прелестного "Кота Мура" Гофмана.

* * *

Я не собираюсь подробно критиковать "Бурелом". Для того понадобилось бы гораздо больше места. Мне хочется только поделиться с читетелями моими впечатлениями от него, отметить то, что особенно поразило меня. И, прежде всего, способ восстанавливания прошлого.

Наше прошлое... Излюбленная, ранящая сердце тема.

Для восстановления прошлого существует, как известно, много методов. Метод "интеллектуальный" восстанавливает прошлое по всевозможным документам, мемуарам и т. д. Метод "невольной памяти", впервые примененный Прустом и открытый им для его "Поисков потерянного времени", и так далее.

Буров, не довольствуясь ими, применяет еще и свой собственный метод, т. е. метод творческой памяти.

Творческая память, не довольствуясь фотографической точностью, показывает нам прошлое в преображенном виде. Она динамична, а не статична. Она перемещает планы: то усиливает свет до беспощадной яркости, то сгущает тени до мрака.

Под ее влиянием повествование то безудержно рвется вперед, то скачком возвращается обратно, то кружится на месте. Из фразы вдруг вырывается стон щемящей душу боли; запах петербургского талого снега дышит в лицо. Прошлое оживает по-новому. Оно проходит, как на экране. Но и в этом своеобразие, экран этот панорамический.

В созданной картине прошлого три, а не два, измерения. Она рельефна. В ней чувствуется глубина.

Казалось бы, все ясно, все понятно, все до конца видно и все же в ней смутно чувствуется какое-то трепетное подводное течение недосказанности, многоточий, оборванных вздохов, уводящих за грань реального.

* * *

Одним из примеров "творческой памяти" Бурова может служить описание санатория Рауха, знакомого многим петербуржцам, и встреча в нем нового 1917 года, действительно показанные через "магический кристалл" воображения.

Вот последний акт этого небывалого пышного гастрономического празднества-спектакля:

..."В раздвижных дубовых дверях появилось десять бородатых, высоких дворцовых гренадеров, держащих на серебряной, точно снегом опушенной платформе, изнутри освещенный Зимний дворец. Повара- гренадеры ланцетами осторожно сняли окна, двери и крышу, разрезали стенки и положили каждому на тарелку по куску, облив его горячим шоколадом..."

От этой картины символического разгрома Российской Империи, от этих буржуев и нуворишей во фраках от Тедески, их разряженных жен с бриллиантовыми диадемами в волосах, уписывающих развалины Зимнего дворца, залитые, правда, вместо крови, шоколадом, веет жутью. Будто вдруг из несуществующих щелей в зал ворвался холод, и ледяной ветер грядущих бедствий прошелестел над головами пирующих.

И оттого, что этот пророчески-символический разгром Российской Империи не только не подчеркнут, а даже искусно затушеван всевозможными отвлекающими читательское внимание деталями, эффект его еще разительнее. Трилогия Шолохова, которую я упомянул в начале этой статьи, бесспорно является одним из лучших образчиков реализма, со всеми его особенностями.

Реалистичен ли "Бурелом"? Он, безусловно, стремится быть реалистичным. Но сущность его не укладывается в тесные рамки реализма.

1958 г.