Георгий Иванов
А. П. Буров. "БУРЕЛОМ"
"Петербургские ранние сумерки уже с полудня окрашивались оранжевым флером газовых фонарей... Бороздят, несутся, шелковисто шлепают сани по оживленному Невскому..."
И вот уже несется, бороздит, шелковисто шлепает повествование по 396 страницам 2-го тома "Бурелома", унося читателя в русское прошлое, проваливаясь вместе с ним в снежные сугробы несбывшихся ожиданий и, снова взлетев, вынырнув из них, скользит с ними по широкой гладко укатанной дороге, ведущей прямо к катастрофе.
* * *
Буров поистине "писатель единственный в своем роде", как его правильно назвал когда-то профессор В. Сперанский.
И его "Бурелом" поистине произведение "единственное в своем роде". Даже нельзя себе представить, кто, кроме Бурова, мог бы написать "Бурелом".
У кого хватило бы силы, энергии и страсти на такой огромный труд, по величине и историческому обхвату сравнимый разве только со знаменитой трилогией Шолохова.
"Бурелом" - роман-летопись, по определению самого автора. Но несмотря на это определение, он все же прежде всего роман, т. е. литературно-художественное произведение.
Если верить Полю Валери, история - опасная наука. Она не только искажает прошлое, создавая ложные воспоминания, но и отравляет целые народы жаждой мщения, манией величия и преследования и всевозможными другими комплексами.
Как доказательство несовпадения точек зрения на исторические личности Валери приводит рассказ художника Дега, в детстве с матерью навестившего вдову одного из членов конвента. Вся ее квартира была увешена портретами Робеспьера, Сэн Жюста, Кутона и пр. При виде их мать Дега не смогла сдержать крика возмущения: "Зачем у вас портреты этих чудовищ?" На что последовал не менее возмущенный ответ хозяйки дома:
- Чудовища? Все они были святые!..
Спорить не приходится.
Точки зрения на исторические личности и на исторические события не объективны, а субъективны.
Русский читатель более, чем кто-либо иной, приучен к "историческому субъективизму". Вспомним хотя бы недавнюю "покаянную" цитату П. Б. Струве, приведенную Е. Кусковой в "Новом Русском Слове": "Если в чем-нибудь и можно было упрекнуть императора Николая II, так это в том, что он нас всех вовремя не перевешал".
Трудно не согласиться с Валери, что у всякого исторического писателя не только своя субъективная точка зрения, но и своя правда.
Но вопрос о том, что такое историческая правда и возможна ли она вообще, завел бы нас от 2-го тома "Бурелома", который, несмотря на свою попытку разрешить идейно-историческую проблему, повторяем, прежде всего художественное произведение.
А в художественном произведении важнее взглядов и мыслей автора - то, как он эти взгляды и мысли высказывает. Давно известная формула: важно не "что", а "как".
А о "как" Бурова, т. е. о его стиле и повествовательном даре с величайшей похвалой высказались многочисленные критики с Г. Адамовичем и членом Академии Ромэном Ролланом во главе. Всех не перечислить - вспомним все же Осипа Дымова, Петра Пильского и даже единственного нобелевского русского лауреата, И. А. Бунина, приветствовавших несомненный дар Бурова.
Достаточно прочесть наугад одну из страниц Бурова, чтобы убедиться в его таланте, в том, как силен у него словесный напор, и как он своеобразен.
Всеми критиками Бурова подмечено еще одно из его качеств - душевная страстность, та душевная страстность, которая, к сожалению, все реже встречается у современников.
"Все, что он пережил, пламенно запечатлено в его душе. Он действительно на пламени своем горит". Эта фраза одного из критиков Бурова правильно подчеркивает его пламенную страстность. Буров действительно горит на пламени на пламени любви к России.
Во всем, что пишет Буров, как бы парадоксальны порой не казались его мысли и взгляды, звучит какая-то звенящая, ранящая сердце искренность. Он всегда искренен. Предельно искренен, не только с читателем, но с собой.
Паскаль учил, что правда открывается не одним только умом, но и сердцем, интуицией сердца. Этой-то интуицией сердца и богато одарен Буров.
* * *
Зима 1916-1917 года. Последняя предреволюционная зима. Ощущение неизбежной катастрофы и гибели в "неповторимом Петербурге".
Димитрий Сергеевич Иславин, жизнь которого известна читателю по первому тому "Бурелома" во всех подробностях, от самого его "кладбищенского" детства до головокружительной победы над судьбой, давно женат на Евлалии, дочери его безвременно умершей первой любви. К началу 2-го тома "Бурелома" Иллариону, сыну Димитрия Иславина и Евлалии, уже двадцать лет.
Но несмотря на баснословную удачу, на все растущую известность и все увеличивающееся богатство, на красавицу жену и прелестного сына, Димитрия Иславина нельзя назвать счастливым. Одержав победу над судьбой, он как будто ранен этой судьбой. Ничто не радует его и:
- Дорого бы дал Димитрий Иславин сегодня, лишь бы побыть, как бывало, с Балотиным, с которым еще школьниками готовили они уроки на зеленых ковриках родного кладбища... И как легко-легко тогда чувствовалось и верилось и какой сладостной надеждой манило вдаль к этому - вон на том берегу - сказочному дворцу графов Сулятицких, с дамами-амазонками и кавалерами на породистых, красиво убранных лошадях. А жизнь сегодня уже иная... Такой пленительной была она в прошлом, а сегодня в ней хоть шаром покати.
...Сидит Иславин среди роскоши, а сам всему чужд. И возникают в нем какие-то дикие догадки и томительная тревога. Явственно слышит он изнутри звучащий вопрос: К чему все это?.. Иславиным понемногу овладевает не только "томительная тревога", но и страх. Страх неосознанный и тем более мучительный, отравляющий его ночи пророческими жуткими снами. Страх за Россию. И разветвление того же страха - страх за своих близких, за свою семью".
..."Скучно в семье Иславиных"... Скучно, томительно, страшно. Евлалия не находит себе места в двадцати шести комнатах роскошного особняка на Галерной.
Она тоже томится. Ей тоже страшно. Но ее страх, в отличие от страха Димитрия Иславина, до конца осознанный, мелко-эгоистический страх. Евлалия дрожит над своим богатством, как бы не потерять его, не только не потерять богатство, но еще увеличить его. Под влиянием этого страха "восхитительная, беспечная Ляленька" превращается в вечно озабоченную спекулянтку, торгующую своим влиянием и наживающую огромные деньги на военных поставках. Ненужные ей деньги еще более осложняют ее и без того сложную жизнь. Куда бы их спрятать так, чтобы никто не знал о них, никто - даже ее муж. И она зарывает деньги и бриллианты в саду, прячет их в матрац. Жадность, жажда наживы и страх совершенно искалечили ее характер. Евлалия все еще красива, но прежняя восхитительная веселость и нежность отлетели от нее. И совершенно понятно, что ничего не подозревающий муж чувствует себя, хотя ему и неловко сознаться в этом - ведь он все еще любит Евлалию, лучше один, чем в ее присутствии. Тип этой светской спекулянтки удивительно удался Бурову.
