В шестом письме мама пишет, что полностью признает право писателя на свободу творчества. Но все же есть разница между правдой и существенными преувеличениями. Мне бы и в голову не пришло названивать Самуэлю десять раз на дню. Я не страдаю «манией контроля». Кто вам это сказал? Пантера? И никакой «навязчивости» я за собой не замечала, особенно если сравнивать с моей собственной матерью. Но общаться с сыном мне нравилось. И нам нужно было обсудить практические вопросы после пожара. Но иногда мы не созванивались по два-три дня. Однажды несколько лет назад я сидела в кафе на крыше Стокгольмского культурного центра, с видом на небоскребы на площади Хёторгет, автомобильную развязку и толпы людей. Вдруг я увидела на улице бывшего мужа. Что странно, ведь после развода он уехал из Швеции и клялся, что никогда не вернется. Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что это Самуэль. В детстве он был похож на меня, но с каждым годом все больше напоминал отца. Было что-то в его осанке. Одно плечо чуть ниже другого. Как они оба размахивали руками во время ходьбы. Я взяла телефон и набрала его номер. Просто хотела поздороваться, ничего больше. Пошли гудки. Я увидела, как Самуэль остановился. Достал телефон. Посмотрел на экран. И снова убрал телефон в карман. В этом не было ничего странного. Может, ждал другого звонка. Или торопился. Вечером я снова ему позвонила, он ответил, мы поговорили как обычно. По-вашему, это совершенно будничное воспоминание стоит сохранить? Возможно, нет. Но это хотя бы правда. В отличие от тех слухов, в которые вы, видимо, верите.

Всего хорошего.

По дороге к фургону я думал о том, что знаю Хамзу двенадцать лет, а Нико четырнадцать. После похорон мы не говорили о случившемся. Они пытались несколько раз в самом начале, в основном Нико, но и Хамза тоже. Я все время отвечал так, что им не хотелось заводить этот разговор снова. С Самуэлем все было иначе. Не знаю почему.

Лусиано посмотрел вслед Самуэлю.

– Чё за пидор?

– Сам пидор, – отозвался я.

– Все вы пидоры, – сказал Богдан.

– Пидор тот, кто сейчас же не начнет работать и не сделает все, чтобы мы закончили до пяти, – сказал Марре. – Мне детей из сада забирать.

Богдан захлопнул багажник, Марре сел за руль. Мне достаточно было просто подойти к водительскому сиденью и посмотреть на Марре, чтобы он извинился, освободил место и сел с остальными. Он знал правила, и скоро мы уже выехали на шоссе, потом закинули товары на склад, а после вернулись в город, чтобы сдать инвентарь и пошутить с начальником о том, что это уж точно был наш последний рабочий день.

В седьмом и последнем письме мама пишет, что мое нытье ничего не изменит. Ни я, ни моя дочь не хотим с вами встречаться. Даже «за чашкой кофе». Больше всего мы хотим, чтобы вы прекратили это. Если вы все же настаиваете и хотите продолжать, важно, чтобы вы изменили все имена и подчеркнули, что я вовсе не «держалась в стороне» после пожара. Я не «затаила злобу» по отношению к Самуэлю или моей матери. Мы с братьями просто решили разделить сферы ответственности. Старший брат занимался практическими вопросами – общался с властями, страховыми компаниями, пожарными и полицией. Младший брат отвечал за то, чтобы маме было комфортно в пансионате, он рассказал персоналу о случившемся и пытался навещать маму как можно чаще, чтобы ей было спокойнее. По совету врачей мы не стали говорить ей о том, что произошло с домом. Нам сказали, ей лучше пребывать в уверенности, что с домом все в порядке и она сможет туда вернуться, если захочет. Я отвечала за мамины документы. Искала пропавшие чеки, договоры купли-продажи, чертежи и аккуратно раскладывала все по папкам. Все мои действия, как обычно, остались незамеченными. Так было всегда. Когда мама заболела, я потратила неделю на то, чтобы отменить ее подписки на газеты, оплатить счета и заполнить декларацию. В это же время младший брат заехал к ней и поменял лампочку в рождественской звезде. А затем повесил звезду на окно в столовой, и мама потом неделями говорила о ней.

– Она так замечательно смотрится в окне и светит так ярко, твой брат сказал, что может даже таймер к ней установить! Он у нас прямо электрик. Чудесно! Что бы я без него делала?

А я между тем занималась ее банковскими делами и не слышала в ответ ни слова благодарности. Видимо, это ничто в сравнении с тем, как братья однажды заехали за мамой в пансионат и отвезли ее в МакАвто. Они пили банановый молочный коктейль! И ели яблочный пирог! Она рассказывала об этом так, словно ее любимые сыновья изобрели и молочный коктейль, и МакАвто, и дорогу, и небо, и воздух, окружавший их, пока они в машине уплетали обед. От дочерей просто ожидается выполнение некоторых обязанностей. И эти обязанности отнимали все больше времени. В конце я уже не успевала навещать ее так же часто, как братья, и была рада, когда Самуэль предложил взять выходной и отвезти ее в больницу. Я не чувствую своей вины. И ни о чем не жалею. Следить за исправностью машины – задача братьев. Они должны были сказать Самуэлю, что тормоза не в порядке, а колеса износились. Тогда бы все закончилось по-другому.

Я подождал несколько дней, прежде чем связаться с Самуэлем. Думал, спешить некуда. Знал, что он особенный, ведь он общался с незнакомцами так, словно думал, что они отличные люди, и слушал собеседника, будто ему действительно интересно, что тот скажет. И только спустя время до меня дошло: особенность Самуэля не в том, что он хороший или плохой слушатель, а в том, что он необычный слушатель. Он слушал, не слушая. Или не так. Он слушал, не желая вникать. Или слушал, и ему было наплевать. Важнее всего для него – чтобы никогда не наступала тишина, и я много раз что-то рассказывал ему, а спустя три недели он, казалось, уже ничего и не помнил. Другие бы, возможно, разозлились и сказали, что он недостаточно внимателен. Мне же его способ слушать казался идеальным. Можно было говорить что угодно: если получалось рассказать анекдот и он смеялся, достаточно было подождать полгода, а потом рассказать тот же анекдот снова, и он все равно смеялся, почти как в первый раз.

Мама заканчивает последнее письмо простым пожеланием: Заранее спасибо за то, что больше меня не побеспокоите. (Ее имя.)

Пантера ставит на стол турецкий суп из чечевицы, разогревает в микроволновке питу и говорит, что рада меня видеть. Хорошо долетел? Ты здесь надолго? Старые воспоминания уже накрыли? Без твоей музыки в подъезде стало удивительно тихо. Никогда бы не подумала, что буду скучать по Рианне на рипите (напевает вместе со мной «Как меня зовут»). Чем закончилась история с книгой? Ее ведь так и не издали? Наверное, тяжело потратить на что-то четыре года и так и не закончить? Здесь, в Берлине, все как всегда. В «Бергхайне» все так же работает татуированный охранник с пирсингом. Ничего лучше того маленького места рядом с зоопарком, где подают донер-кебаб, не появилось. Вечно недовольный транс из «Луции» тоже никуда не делся. В Нойкёльне открылись новые хипстерские места, полиция закрыла несколько сквотов в Пренцлауэр-Берге. А у тебя-то как дела? Худшее позади? Как прошли похороны?

Я предложил место, Самуэль сказал, что оно ему прекрасно подходит – всего несколько станций от съемной квартиры у метро Хурнстулль. По дороге в «Спайси Хауз» я вспоминал проведенные здесь вечера. Идеальное место. Никто не беспокоит. Не задает вопросов. Заходишь, делаешь заказ, потом на тебя никто не обращает внимания. Я все еще не знал, как зовут барменов. Открыв дверь, я прошел мимо алкашни у игровых автоматов, проигнорировал компанию байкеров в углу и сел на барный стул рядом с Самуэлем.

Пантера говорит, что это чувство ей знакомо. У меня в телефоне все еще есть номер Самуэля. Знаю, это стремно, но никак не могу заставить себя удалить его имя. Ведь тогда не останется никаких следов. Следующее имя в списке контактов просто поднимется на одну строчку. А сейчас я вижу его имя каждый раз, когда захожу в «Избранные» (скроллит на невидимом телефоне). И все еще ловлю себя на мысли, как жутко, что его больше нет. Ты знаешь, что он приезжал ко мне всего один-единственный раз? Вечно выдумывал причины, которые ему мешали. Сначала не было денег, потому что он втридорога платил за съемную квартиру, потом съехался с Вандадом, и все деньги уходили на то, чтобы вместе где-то развлекаться, а потом познакомился с Лайде, и приходилось много заниматься бабушкиным домом. Когда он наконец приехал, мне показалось, что Вандад чуть ли не заставил его свалить из Стокгольма. Понятия не имею, чего он боялся.